Похищение чудовищ. Античность на Руси - Ольга Александровна Кузнецова

при пересказе легенд, что не всегда понятно, влияют ли подобные тексты друг на друга или создаются заново как типовые.

В XVII в. с польского языка был переведен роман про Мелюзину («История о Мелюзине-королевне и о чюдных ея детех, и о городе Лозане»), изданный и читаемый на Руси. Раскрывая тайну субботних омовений жены рыцаря Раймунда, автор описывает нагую Мелюзину прекрасной до пупа, но с жирным драконьим хвостом вместо ног. Похожее определение красавицы с хвостом «превеличайшего дракона» будет дано в «Книге естествословной» и Ехидне, и Гидре, и Дельфине.

…узре сидящу во источнице нагу, аки перст, лепого образа и тела и всех составов даже по пупа. Но от пупа велий хвост дебел, аки у великаго змия масть…

История о Мелюзине

Новый поворот

В сборниках с иллюстрированными поучительными рассказами и даже на фресках в Древней Руси был распространен сюжет о грешнице, мучимой псами, червями и другими казнями в соответствии с ее скверным поведением при жизни. В частности, змеи впивались ей в голову и смотрелись вроде парика, заменяя волосы.

Грешница на звере. Старообрядческая миниатюра, XIX в.

«Вместо власов главы моея ящерицы» — поясняет грешница, подразумевая под ящерицами вытянутых гадов вроде пиявок (так в Средневековье описывали и змею, и хамелеона, и даже черепаху). Конечно, это не совсем Медуза, но образы переплетаются [4: 47]. На древнерусских изображениях и страшные инфернальные персонажи, и грешники могут иметь аналогичные визуальные обозначения, относящие их к миру демонического. Это оправдано тем, что мучимые в аду люди, согласно представлениям средневекового человека, буквально бесятся, брызжут злом, и их не должно быть жалко. Примерно так выглядят злодеи в литературе классицизма: их действия могут быть с современной точки зрения недостаточно мотивированы. Совершать ужасные поступки их заставляет некий внутренний импульс, которым они мучимы при жизни. Впоследствии писатели избегают этих шаблонных персонажей или высмеивают их, но в русские произведения XVIII в. они входят достаточно легко, подхватывая древнерусскую традицию и соотносясь с новомодной эмблематической.

Ящерица. Физиолог Дамаскина Студита, XVIII

Эмблема под названием Медуза была подсмотрена драматургами в западноевропейской культуре и оттуда перенесена на русскую сцену. Спектакли XVIII в. вообще были наполнены ожившими эмблемами. На подмостках то и дело появлялись аллегорические персонажи, не всегда необходимые для развития действия, зато подготовленный человек мог испытать интеллектуальное удовольствие, расшифровав тот или иной символ. Персонажи-эмблемы выносили различные предметы, по которым можно было определить, кто вышел на сцену и что сейчас будет происходить. Например, персонаж вынес колесо с ручкой — возможно, это Фортуна, а значит, кого-то из героев ожидает новый поворот судьбы. Именно с колесом в руках изображалась Фортуна на многочисленных гравюрах. А лохматая Медуза на сцене символизировала ненависть в ее различных проявлениях, в зависимости от сюжета и мастерства драматурга.

Например, в пьесе Димитрия Ростовского «Рождественская драма» (1702) Медуза становится ненасытным божеством войны, раздора. Это «Вражда и Зависть» в одном лице, но ее легко узнать, ведь этот сценический образ ведет себя и выглядит «по инструкции»: она грызет сердце, и одновременно ее терзают змеи. Человеческие страдания, особенно приводящие к гибели, насыщают ее кровавую жажду, а значит, грядет большое несчастье. Говоря о себе в третьем лице, персонаж представляется именно Медузой.

Вражда или Зависть:

Будет зде и невинный мечем погибати,

Будет себе самаго мечем побивати.

Тако чрез сеть смертную поидет в ада узы,

Исцелит разтерзанну утробу Медузы.

Рождественская драма

Эпично выстроена сцена изготовления оружия для Медузы, в которой участвуют другие аллегорические чудовища — циклопы. Сделанные ими мечи, копья, стрелы, цепи — символ будущих злодейств. Впоследствии это оружие перейдет к людям, чтобы их руками утопить мир в крови.

Циклопы:

Се огнь возжигаем,

в млаты ударяем,

Копия и узы

для тебе, Медузы.

Рождественская драма

Терзания Медузы далее по сюжету передадутся главному антигерою пьесы — царю Ироду, который пожелает устроить чудовищное кровопролитие, чтобы вернуть себе радость. В 12-м явлении его прямо называют ненасытным кровопийцей, а впоследствии, страдая в аду, он произносит: «Змий в сердце и утробу жало угрызает». В сложной, выстроенной по образцовым риторикам литературной системе Димитрия Ростовского эмблема не исчерпывается одним персонажем, а «скользит» по пьесе, переходя от одного действующего лица к другому, как маска.

Парой десятилетий позже для кавалера из пьесы «Действие о короле Гишпанском» Медуза становится аллегорией злой Фортуны, воплощением несчастной судьбы. Персонаж изъясняется на модном языке, полном заимствованных слов, и его речь звучит на грани фарса, хотя отчаяние вполне реалистично.

Пропадай мой дух и весь корпус тела,

Ежели не получу сего дела.

Ах, проклятая и ненавистная медуза,

За что гонишь безумного во узы?

Гинь, проклятая, и провались, фантузия!

Действие о короле Гишпанском

Героиня по имени Тигрина в пьесе «Акт о Калеандре и Неонилде» (1731) выступает с традиционным монологом несчастной, желающей расстаться с жизнью при помощи неукротимых стихий и диких зверей, в том числе монструозных. Этот мотив потом попадет в песенную культуру, городские романсы, где постепенно приобретет трагикомические черты и станет литературным штампом, когда герой полагает: лучше нож в сердце или петля на шею, чем все эти любовные страдания. Герои XVIII в. по сравнению с их литературными последователями предпочитали умереть как-нибудь необычно, очень в средневековом духе: провалиться сквозь землю или быть задавленными сместившимися горами, быть растерзанными тиграми, драконами, чудовищными рыбами, — называемый ими ряд свирепых