Три правды о себе - Джулия Баксбаум

Обычно я ем в своей спальне. Чаще всего сэндвичи с джемом и арахисовым маслом, которые покупаю сама, или лапшу быстрого приготовления. Мне неудобно просить Глорию, чтобы она добавляла мои продукты в свой список покупок. Глория – здешняя домоправительница, что бы это ни значило. «Она у нас как член семьи!» – провозгласила Рейчел, когда нас знакомила, хотя, насколько я знаю, члены семьи не носят униформу. В доме есть и другие работники из латиноамериканцев: садовник, уборщицы и прочие незаметные люди, которым платят за то, чтобы они меняли перегоревшие лампочки, чинили сантехнику и так далее.

– Ребята, спускайтесь в столовую! Сегодня мы ужинаем все вместе, нравится вам это или нет!

Эта последняя фраза произносится полушутя, типа: Ха-ха, правда, смешно получилось? Я знаю, что вам двоим это претит. Жить в одном доме. Есть за одним столом. Жизнь – прикольная штука.

Может быть, я ее ненавижу. Я еще не решила.

Я выглядываю из спальни и вижу, что Тео уже спускается вниз. На голове у него – огромные наушники, целая переносная стереосистема. Неплохая идея. Я хватаю свой телефон, чтобы за ужином переписываться со Скарлетт.

– Нет, правда, мам, – говорит Тео, не снимая наушников, и поэтому его голос звучит еще громче обычного. У этих людей напрочь отсутствует внутренний регулятор громкости. – Нам обязательно нужно изображать счастливое семейство? Как будто мало того, что они здесь поселились.

Я смотрю на папу и закатываю глаза, чтобы показать, что слова Тео меня не задели. Он улыбается мне нервной улыбкой, когда Рейчел не смотрит. Если Тео решил изображать гадкого мальчишку, я сделаю наоборот. Притворюсь идеальным ребенком, и пусть Рейчел будет стыдно за своего избалованного сыночка. Я притворюсь, что совсем не сержусь на отца за то, что он притащил меня в этот дом и даже не потрудился спросить, нравится мне это или нет. Я теперь мастерица по части притворства.

– Выглядит аппетитно. Что это? – спрашиваю я, потому что это правда. Мне уже надоели лапша и сэндвичи. Мне нужны свежие овощи.

– Киноа и жаркое из морепродуктов с китайской капустой, – объявляет Рейчел. – Тео, пожалуйста, сними наушники и прекрати грубить. У нас есть хорошие новости.

– У тебя будет ребенок, – говорит Тео с каменным выражением лица, а потом сам смеется над собственной шуткой, нисколечко не смешной.

Нет, только не это. А такое возможно? С физиологической точки зрения? Сколько лет Рейчел? Спасибо, Тео, благодаря тебе к моему списку самых больших страхов добавляется еще один пункт.

– Очень смешно. Нет. Билл сегодня устроился на работу! – Рейчел улыбается так, словно мой папа исполнил у нас на глазах потрясающий трюк: сделал тройное сальто назад и чистенько приземлился. Она не переоделась после работы. На ней белая блузка со щегольским галстуком-бабочкой и черные брюки с атласными вставками по бокам. Не знаю почему, но она всегда носит вещи, которые болтаются и свисают: галстуки, кисточки, кулоны, шарфы. У нее темные волосы, стрижка каре, идеально прямая. Это геометрическое совершенство ее старит, несмотря на грамотный ботокс. Слишком много прямых, резких линий. Хотя Рейчел меня раздражает, надо отдать ей должное: она искренне рада за папу. Его зарплата, скорее всего, будет немногим больше, чем Рейчел платит Глории. И все-таки можно вздохнуть с облегчением. Теперь я смогу попросить денег у папы, чтобы продержаться, пока не устроюсь работать сама.

– Давайте выпьем! – провозглашает Рейчел и, к моему изумлению, наливает нам с Тео вина. Папа молчит, я тоже молчу; мы умеем изображать цивилизованных европейцев. – За новые старты!

Мы чокаемся, я отпиваю глоток вина и утыкаюсь в свою тарелку. Стараюсь не встречаться взглядом с Тео – пишу сообщения Скарлетт, держа телефон под столом.

– Дорогой, я так рада. И не пришлось долго искать! – Рейчел улыбается папе и стискивает его руку. Он улыбается ей в ответ. Я смотрю в телефон. Я еще не привыкла видеть их вместе в образе влюбленных молодоженов. Как они обнимаются, держатся за руки. Наверное, я никогда к этому не привыкну.

– Где ты будешь работать? – спрашиваю я не столько из искреннего интереса, сколько в надежде, что, если я заговорю, Рейчел отпустит папину руку. Номер не проходит.

– Как раз через дорогу от вашей школы. Пока простым фармацевтом, а потом старшим администратором в аптечном отделе в «Ральфсе», – говорит папа.

Интересно, а он не чувствует себя униженным от того, что его новая жена зарабатывает в разы больше, чем он? Или он считает, что это нормально? Когда я возразила против того, чтобы она оплачивала мне учебу, папа сказал: «Не говори ерунды. Это не обсуждается».

Это было всерьез. Очень многое не обсуждалось: его женитьба, наш переезд, новая школа. Пока мама была жива, в нашей семье царила демократия. А теперь началась диктатура.

– Эй, погодите, – говорит Тео и наконец-то снимает наушники. – Только не говорите, что вы пойдете работать в «Ральфс».

Папа растерянно моргает, смущенный воинственным тоном Тео.

– Ну да. В «Ральфс». На бульваре Вентура. – Папа старается держаться непринужденно.

Он не привык к откровенной агрессии. Он привык к моему вялому послушанию с редкими вспышками злости. Когда я бешусь, я запираюсь у себя в комнате и врубаю громкую музыку. Может, я и страшна в гневе, только этого никто не видит.

– Неплохие условия. Соцпакет. Медицинская страховка с включенной стоматологией. Сначала пройду стажировку. Интернатуру. Потом сдам квалификационный экзамен, получу разрешение на практику в Калифорнии. Во время интернатуры выплачивается зарплата. Пройду аттестацию и займусь тем же, чем занимался в Чикаго. – Папа издает нервный смешок и улыбается одной половинкой рта. Он как будто оправдывается перед Тео.

– Вы устроились на работу в супермаркет рядом с МОЕЙ школой?! – орет Тео.

– В аптечный отдел. Я фармацевт. Ты же знаешь, что я фармацевт? Он знает? – обращается папа к Рейчел, которая сидит со сконфуженным видом. – Я не стою за бакалейным прилавком.

– Вы. Надо мной. Издеваетесь. Мама, это не шутка?

– Тео, не распаляйся, – говорит Рейчел, вытянув руку над столом.

Кто все эти люди? – думаю я уже не в первый раз. Не распаляйся?

– Как будто мне недостаточно унижений. Теперь еще все мои друзья увидят, как он обслуживает покупателей в супермаркете с идиотским беджем на груди. – Тео швыряет вилку через всю комнату и поднимается из-за стола.

Я вижу пятно от соевого соуса на белом стуле и еле сдерживаю порыв побежать за средством для чистки мебели. Или это работа Глории?

– Мне и так-то херово, а тут еще вы… – Тео уносится прочь, топая ногами и сердито пыхтя, словно обиженный четырехлетний ребенок.

Это настолько наигранно, что мне хочется рассмеяться. Он что, посещал театральный кружок? Их там учили закатывать истерику? Я бы, наверное, расхохоталась, если бы не увидела папины глаза. Грустные и потухшие. Униженные.

– Тео, не выражайся! – возмущается Рейчел, хотя Тео давно ушел. И ему все-таки не четыре, а уже шестнадцать.

В детстве я любила играть в аптеку. Я надевала мамин белый фартук и раздавала плюшевым игрушкам сладкие овсяные колечки, которые насыпала в пустые пузырьки из-под лекарств. Папа мне их приносил с работы. Я очень гордилась своим отцом вплоть до маминой смерти, и даже потом у меня вызывала сомнение только его способность справляться с бытом, а вовсе не профессиональные качества. Мне самой нравилась мысль, что папа будет работать в «Ральфсе», через дорогу от школы. Я по нему скучаю. В этом доме слишком много комнат, где можно спрятаться друг от друга.

Тео с его богатенькими друзьями пусть идет к черту: в Чикаго у папы не было медицинской страховки с включенной стоматологией.

Мой папа законченный оптимист. Я сомневаюсь, что он понимал, как нам будет трудно. Или, может быть, там, в Чикаго, когда мы остались вдвоем, он подумал: Вряд ли в Калифорнии будет хуже.

– Я не могу устроиться на эту работу, потому что он будет меня стыдиться? – спрашивает папа, растерянно глядя Рейчел. Я отвожу взгляд. Не потому, что смущаюсь сама, а чтобы не смущать папу. – Но мне нужна работа.

В тот же вечер, чуть позже. Я сижу на веранде, смотрю на холмы, мерцающие огоньками, словно волшебные фонарики. Представляю себе, как другие семьи в других домах сидят за столом или уже закончили ужинать и теперь моют посуду. Если там кто-то ссорится, это привычные ссоры. Знакомый сценарий. Проетые плеши. Все как всегда. В этом доме мы чужие друг другу. Не семья. Посторонние люди.

Мне странно думать, что раньше здесь, в этом доме, все было иначе. Когда нас с папой не было и в помине. Когда был жив отец Тео. Может быть, они каждый день ужинали все вместе, как мы с мамой и папой в той, другой, жизни?

Телефон у меня с собой, но я слишком устала, чтобы писать Скарлетт. Так устала, что мне даже лень посмотреть, нет ли в почте письма от КН. Да и зачем? Скорее всего он такой же спесивый дебил, как и все остальные в Вуд-Вэлли. Он, кстати, этого и не скрывает.