Война перед войной - Михаил Слинкин

После совещания Харитонович подошел к Дмитрию:

— Ну, как ты здесь, в провинции, не заскучал?

— Некогда. Работы много, — слукавил Дмитрий и, чтобы не врать дальше, спросил: — Что у вас с рукой?

— Да я оказался первым и, дай-то бог, останусь единственным советским, пострадавшим от Апрельской революции. Последнее время много мотались с главным по инстанциям, налаживали контакты с новыми чиновниками. Так меня в Министерстве обороны шандарахнуло тяжелой дверью на пружине. Окликнули не вовремя. Я и зазевался, руку сломал.

— Почему же тогда вас в командировку послали? — удивился Дмитрий. — Есть же у главного и другие замы.

— Ты знаешь, — посерьезнел Дмитрий Харитонович, — все как-то очень быстро изменилось. Помнишь, раньше говорили: «Курица — не птица, Афганистан — не заграница». Жили спокойно, работали спокойно, как дома, без героики. А сейчас все в суете — революция, классовая борьба, братская помощь! Москва давит: не оплошайте, не упустите момент, не дайте скатиться новым властям вправо! Вот и мечемся все, демонстрируем свою самоотверженность и высокую сознательность.

Харитонович замолчал. Потом вдруг, что-то вспомнив, спросил:

— Ты чем после обеда занят?

— Учение у нас, батальонное. Давно готовили. Выезжаем на местность, чтобы вечером, когда жара спадет, горку взять, — ответил Дмитрий.

— Слушай! Я тут, с этой рукой, совершенно беспомощным стал. Рубашку стянуть не могу.

У меня по плану сегодня еще переговоры с командиром корпуса и ужин с ним. Переводчик, сам понимаешь, не нужен, он русский знает. Но потом, ночевать-то в резиденции буду, хотелось, чтобы кто-нибудь из своих рядом был. Ты не смог бы со мной остаться? — как-то совсем не по-начальственному попросил Харитонович.

— Конечно, — сказал Дмитрий, обрадовавшись, что может чем-то помочь тезке, которого уважал не меньше своих собратьев-переводчиков. — Вот только с моим старшим договориться нужно.

— Ну, это не проблема, — улыбнулся Дмитрий Харитонович. — Я ведь здесь влиятельная столичная штучка, уговорю. А на учение смотается кто-нибудь из тех новых переводчиков, что со мной прилетели. Заодно и оботрется.

Такой удачи Дмитрий просто не ожидал. Ему не очень-то хотелось трястись по жаре в машине, следуя в составе армейской колонны в район учения. Провести это время в прохладной резиденции было бы гораздо приятнее. Тем более что предстояли переговоры с генерал-губернатором. Дмитрий прежде почти не общался с ним, может быть, потому, что генерал Фарук хорошо знал русский и предпочитал не прибегать к помощи переводчиков. Но сам Фарук был интересен Дмитрию по многим причинам. Во-первых, он был одним из тех редких генералов прежнего режима, сохранивших высокое положение при новой власти. Почему? Во-вторых, поговаривали, что он весьма образован, умен и хорош как собеседник. И, в-третьих, Фарук производил впечатление человека как бы без национальности, совмещая в себе и решительность русского военного, и деловитость американца, и пунктуальность немца, и аристократизм и светский шарм француза. Казалось, что от уроженца Востока в нем оставалась только внешность да, как поговаривали, пристрастие к национальной афганской кухне.

Всю вторую половину дня Дмитрий работал как секретарь: доставал из пухлого портфеля и раскладывал карты, схемы и планы, записывал за Фаруком пожелания к советской стороне по вопросам военного и военно-технического сотрудничества, делал по просьбе Дмитрия Харитоновича другие пометки по ходу переговоров.

Несколько раз прерывались на чай, который подавали прямо в кабинет, обставленный великолепной английской мебелью, привезенной, вероятно, еще из колониальной Индии. Чай у Фарука был замечательный, соединявший в себе крепость и терпкость цейлонского с тонким ароматом китайского. Пили его с традиционными афганскими сладостями — фисташками в сахаре. За чаем Дмитрий Харитонович спросил Фарука, как тому удается занимать одновременно две такие разные должности — военного и гражданского чиновника.

— Просто, — ответил Фарук. — До обеда работаю командиром корпуса, после — губернатором провинции. Сегодня исключение. А вот ночью — еще и главным полицейским. Ловим бандитов. Нынче их в городе в избытке. Поэтому каждый вечер, после наступления темноты, блокируем один из районов и чистим его. Выезжаю с войсками сам.

Каких бандитов ловят, Фарук не уточнил. То ли уголовников, то ли противников режима. Или тех и других. Кандагар и до апрельского переворота имел в Афганистане репутацию бандитского города.

За чаем Фарук рассказал немного о себе. Он действительно был весьма образован. Окончил престижный лицей «Хабибия» в Кабуле, учился в военном училище в Индии, на курсах в Египте и Турции, потом — в советской военной академии. Каждый выезд за границу добавлял ему знание нового языка. Кроме пушту и дари, Фарук говорил на английском, французском, арабском, турецком, русском и, как выяснилось позже, еще и на урду. Державшийся просто генерал рассказал, что знанием многих языков он обязан не только обязательным курсам, которые предваряют учебу за границей, но и добрым девушкам, большим поклонником которых он был, а они непременно отвечали ему взаимностью. Где бы он ни учился, он всегда находил время для общения с местными красавицами, которые и оттачивали его разговорные навыки. Советские девушки, в память о которых Фарук сохранял целый альбом фотографий, постарались на славу, по-русски генерал говорил почти без акцента.

Дмитрий был поражен. Вот ведь как, оказывается, можно просто, не просиживая штаны за нудными занятиями и зубрежкой, совершенствовать знание языка, совмещая приятное с полезным.

«Но в Афганистане, тем более в Кандагаре, этот номер не пройдет, — думал Дмитрий. — Слишком суровы афганцы к тем, кто проявляет интерес к их женщинам. Даже упомянуть в разговоре о жене афганца можно только косвенно, спросив: „Как поживает мать ваших детей?“ А о дочерях вообще не принято спрашивать».

Фарук, по всей видимости, угадал мысли молодого переводчика и вдруг весело предложил:

— Давай, Дмитрий, раз уж у нас с девушками туго, женим тебя! Примешь ислам. Найдем тебе пуштунку. Будешь с ней вечерами язык совершенствовать, а днем она будет тебе узелок за узелком ковры вязать. Озолотит ведь! Ковры ручной работы только у нас, пожалуй, и остались.

Посмеялись втроем. Ответил на предложение, однако, хитро улыбавшийся Дмитрий Харитонович:

— Нет уж, пусть потерпит до возвращения в Кабул. Там и будет совершенствовать знание языка, правда, не дари, а болгарского.

«Хорошо информирован Харитонович, — удивился Дмитрий. — Знает даже об учившихся в Кабульском университете девчонках из Софии, вокруг которых, соблюдая все возможные меры конспирации, увивалась переводческая молодежь».

В кабинет зашел адъютант Фарука и доложил что-то на пушту. Фарук, легко поднявшись с кресла у чайного столика, пересел за массивный, инкрустированный дорогими породами дерева письменный стол, снял телефонную трубку и отдал несколько распоряжений. Потом, повернувшись к гостям, сказал:

— Поймали шпиона, вроде бы араба. Следил за следовавшим в район учения батальоном, кстати, твоего полка, Дмитрий. Зачем следил — непонятно. При нем обнаружили паспорт гражданина Саудовской Аравии и второй паспорт подданного Пакистана. Кроме меня, в штабе арабский язык никто не знает. Поэтому буду допрашивать сам. Вы можете остаться либо подождать в приготовленной вам комнате.

Дмитрий Харитонович решил остаться. О шпионах-арабах, интересующихся передвижением войск в Афганистане, и он, и Дмитрий слышали впервые.

В кабинет зашел контрразведчик, вслед за ним двое солдат привели высокого человека лет двадцати семи, одетого в галабию — длинную белую рубаху — и просторный бурнус из тонкой шерсти. Его голова была покрыта платком, закрепленным куфией — свернутым двумя кольцами жгутом из конского волоса. Одеяние, конечно же, весьма неожиданное для Афганистана. Но не это было странным: что-то во внешности и поведении араба диссонировало с устоявшимся образом выходца из Аравийской пустыни.

Фарук предложил задержанному сесть и отпустил конвой. Опустившись на стул у письменного стола, закинув ногу за ногу, улыбавшийся молодой человек без тени беспокойства осмотрелся, задержал взгляд на Дмитрии Харитоновиче, удивившем его, вероятно, славянской внешностью и гражданской одеждой. Темноволосого Дмитрия в афганской форме без знаков различия незваный гость не удостоил особым вниманием. Повернувшись к Фаруку и продолжая улыбаться, он стал на арабском языке отвечать на вопросы.

Дмитрий получил возможность внимательнее рассмотреть задержанного. Смуглая кожа, довольно редкая темная бородка, правильные черты лица, прямой нос и тонкие губы. Все это дополняли очень живые, внимательные глаза, в которых светилось некоторое превосходство над присутствующими. Не сходившая с лица допрашиваемого улыбка временами превращалась в откровенно высокомерную усмешку. Опустив взгляд, Дмитрий обратил внимание на модные туфли с высокими каблуками и строгие, однотонные носки, выше которых проглядывала полоска белой кожи.