Война перед войной - Михаил Слинкин

На какое-то время Дмитрий остался один, если не считать часового на балконе, время от времени косившегося на непонятного пациента, проверяя, на месте ли он. Прибежал вестовой с наполненным колотым льдом и водой стеклянным кувшином, от одного вида которого Дмитрия зазнобило еще больше. Солдат взял с тумбочки стакан, налил в него воды и протянул Дмитрию. Дмитрий отодвинул руку со стаканом и попросил вестового принести воды безо льда. Тот согласно кивнул, но через пять минут вернулся с кувшином, полным льда. Дмитрий еще раз отправил его за водой и, чтобы не заснуть до его прихода, решил посмотреть, что происходит за окном.

Во дворе госпиталя прогуливались, что-то обсуждая, больные. Присесть им было негде. В роли единственной лавочки использовался бетонный парапет маленького бассейна, куда вода поступала из железной трубы с краном. У бассейна появился вестовой, держа в одной руке злополучный кувшин со льдом, а во второй большую жестяную коробку, тоже со льдом. Солдат вытряхнул содержимое кувшина в бассейн и, что-то недовольно объясняя больным, старательно набил его новым льдом из коробки, долил воды из-под крана и побежал к дверям госпиталя.

Когда вестовой появился в палате, Дмитрий спросил его, понимает ли он дари. Солдат согласно кивнул, но в глазах у него было написано, что ничего он не понимает, но готов исполнять любые капризы пациента, раз уж судьба у него такая.

«Как же объясняться с этим пуштуном? — задался вопросом Дмитрий. — Ну, хорошо. Через час лед растает и вода согреется. А сейчас? Пить-то хочется. Пусть тогда несет чай. Чай — он везде чай, от Китая до Ближнего Востока».

— Чай! — дал короткую команду Дмитрий.

Солдат на этот раз правильно уяснил желание пациента и радостно побежал исполнять приказание, не утруждая себя за ненадобностью размышлениями о таком полезном совпадении, что название этого напитка одинаково звучит и на русском, и на китайском, и на пушту, и на дари, и на многих других языках.

Утолив жажду, Дмитрий закрыл глаза. Сквозь большие окна без занавесок в палату проникало слишком много света, несмотря на то что в полдень прямые лучи солнца падали лишь на подоконник.

«Не заснуть», — подумал Дмитрий. Но, прикрыв глаза ладонью, тут же провалился в полудрему.

Замелькали, причудливо смешиваясь и накладываясь друг на друга, почти забытые картинки из прежней жизни. В цветущем яблоневом саду под прозрачным весенним небом гуляют девушки в легких платьях. В аудитории, залитой светом ярких ламп, преподаватель по прозвищу «птица Феникс» монотонным голосом читает лекцию, а Дмитрий самоотверженно борется со сном, потому что всю ночь он бродил с одной из девушек в яблоневом саду и лишь утром, на первом автобусе, вернулся в город, едва успев к началу занятий. Белые искорки на море, белая галька пляжа, белое солнце, стоящее в зените, и жара, от которой нет спасения. Встать и окунуться в море невозможно, нет сил. Надо дотянуться до бутылки с водой и хотя бы немного смочить пересохшие губы. Но вода далеко, и достать ее самому никак не получается.

— Пить, — просит Дмитрий.

Добрая девушка в белом одеянии берет бутылку и подносит ее к губам Дмитрия. Но бутылка то ли пуста, то ли сквозь слишком узкое горлышко не проходит ни одной капли влаги. Девушка что-то ласково говорит, но почему-то не по-русски, а на дари. И в руке у нее не бутылка, а градусник, который она пытается вставить Дмитрию в рот. Он сопротивляется, его колотит озноб, сменивший жар, и раскусить клацающими зубами стеклянный градусник с ртутью ему совсем не хочется. Девушка не унимается и начинает переворачивать Дмитрия со спины на бок, одновременно стаскивая вниз больничные штаны на резинке. Дмитрий понимает, что девушка совсем не добрая и хочет поставить ему градусник туда, куда его обычно ставят маленьким детям. Это уже слишком. Да и не сон это!

Дмитрий резко поднялся в постели. Девушка застыла с градусником в руке. Он забрал у нее градусник и засунул себе под мышку.

— Так тоже можно, — сказала девушка. — Меня и этому учили.

— Ты кто? — спросил Дмитрий.

— Медсестра, — ответила девушка.

«Да, действительно медсестра, — окончательно приходя в себя после беспокойного сна, подумал Дмитрий. — Ослепительно-белый халат, чуть прикрывающий колени, белая шапочка с вышитым красными нитками полумесяцем. Но уж больно молода и красива. Что-то здесь не так».

— Тебя как зовут?

— Наргис.

«По-русски будет Нарцисс, — про себя перевел Дмитрий. — Ей это имя очень подходит. Хотя в восточной традиции нарцисс, кажется, является символом смерти. Дмитрий, однако, не был в этом уверен. — Может быть, дальше на Востоке, в Индии или Китае, ему придают такое значение. А здесь, в Афганистане, раз уж называют дочерей этим именем, значит, ничего плохого под ним не подразумевают».

— Меня зовут Дмитрий.

— Де-е-митрий, — повторила Наргис, привычно вставляя гласный звук между двумя согласными в начале слова и делая ударение на последнем слоге, как принято в дари.

— Хорошо, зови меня Дима, — сказал Дмитрий. — Так проще.

Стульев в палате не было, Наргис присела на краешек кровати и, не дожидаясь расспросов Дмитрия, как бы догадываясь о его недоумении, сама начала рассказывать о себе.

Ей восемнадцать лет, но уже два года она замужем за главврачом. Он получил образование в Европе, поэтому считает себя человеком просвещенным, не стал держать ее взаперти, а дал доучиться в школе и отправил на курсы медсестер. Окончила она их прямо перед Апрельской революцией, а месяц спустя мужа перевели с повышением из Кабула в Кандагар. С собой он взял только ее, а двух старших жен оставил в Кабуле заниматься домом и детьми. Здесь же, в Кандагаре, она вступила в Демократическую организацию женщин Афганистана. Но Кандагар — это глухая провинция. Все новое и интересное сейчас происходит в Кабуле. А здесь кругом отсталость, дикость и скука. Не только женщины не воспринимают ничего нового и прогрессивного, но и большинство мужчин держится только за старое, отжившее.

Слушая Наргис, Дмитрий все более поражался тому, как естественно ведет себя эта красивая девушка, сохранившая детскую непосредственность, которую не смогло убить даже столь раннее замужество. Не возникало никаких сомнений, что ее действительно вдохновляют перемены в Афганистане и что она искренне верит в обещанное вождями партии «светлое будущее». Описывая его, она постоянно ссылалась на свою подругу, проучившуюся год в Москве, в медицинском институте. Поэтому «светлое будущее» Наргис уж больно смахивало на хорошо знакомое Дмитрию советское настоящее.

Медсестра, видимо, увлеклась и забыла о градуснике. Дмитрий достал его, посмотрел, до какой отметки добрался ртутный столбик, и сказал: «Тридцать девять». Наргис засмеялась, взяла градусник, проверила его показания, потом встала и записала их фломастером на пластмассовой табличке, закрепленной на спинке койки.

— Надо измерить температуру у других больных, — сказала она. — Я скоро вернусь.

После ухода Наргис Дмитрий поднялся, решив выяснить, где же в госпитале туалет. Захотелось умыться и привести себя в порядок. Желание понятное, учитывая неожиданный подарок судьбы — возможность не только видеть молодую и красивую женщину без чадры, но и разговаривать с ней.

Прежний опыт общения с вестовым показал, что спрашивать у него о чем-либо бесполезно. Не поймет. И Дмитрий направился к выходу из палаты, вызвав явное замешательство часового на балконе. Остальная компания — двое часовых и вестовой — оказалась на месте, за дверью. Дмитрий, обращаясь ко всем сразу, спросил про туалет. Один из часовых — таджик, судя по внешности, на хорошем дари ответил, что туалет во дворе. Дмитрий обрадовался — будет кого использовать как переводчика — и двинулся по коридору к лестнице на первый этаж. Сзади застучали подкованные каблуки солдатских ботинок. Он обернулся и который уже раз за последний день поразился происходящему. Солдаты, взяв винтовки наперевес, пристроились сзади с двух сторон и следовали за ним, сопровождая как арестованного. Дмитрий остановился и спросил таджика, зачем они идут за ним.

— Приказ, — ответил таджик.

— Чей? — поинтересовался Дмитрий.

— Главврача, он сегодня дежурит по госпиталю. Приказал охранять и сопровождать вас, куда бы вы ни пошли.

«Этого еще не хватало, — закипел Дмитрий, с трудом сдерживая себя, чтобы не сорвать зло на ни в чем не виноватых солдатах, — мало того, что придется торчать в этом госпитале две недели, да еще на положении арестанта».

Туалет оказался вонючим сортиром, засыпанным хлоркой, испарения которой тут же вызвали жжение в глазах и начали пропитывать больничную робу. Дмитрий постарался как можно быстрее покинуть заведение и в сопровождении часовых с винтовками наперевес поплелся к бассейну умываться. Больные расступались перед ним, замолкали и с нескрываемым любопытством рассматривали его, словно диковинного зверя, завезенного из далеких краев для потехи публики. Дмитрий молча умылся, стараясь не обращать внимания на окружающих, утерся полой рубашки и, закурив, уселся на край бассейна.