Рождение новой России - Владимир Мавродин

XVII век был временем, когда Россия установила постоянное общение с Западной Европой, завязала с ней более тесные, чем ранее, торговые и дипломатические связи, использовала ее технику и науку, воспринимала ее культуру и просвещение. Но это было именно общение, а не влияние, и ни о какой подражательности не могло быть и речи.

Учась и заимствуя, Россия развивалась самостоятельно и брала только то, что было ей нужно, и только тогда, когда это было необходимо. Это было время накопления сил русского народа, которое дало возможность в XVIII в. осуществить подготовленные самим ходом исторического развития России грандиозные реформы Петра.

Русский народ веками накапливал опыт — опыт земледельцев и дровосеков, каменщиков и плотников, смелых поморов и казаков. Этот опыт нашел свое отражение в развитии «уметельных наук» и познаний русских людей об окружающем их мире и природе. Жажда и потребность знаний все более и более распространялись среди передовых русских людей. В борьбе за независимость своей родины русский народ стремился научиться владеть оружием врага и быть не менее его искусным в ратном деле, видел необходимость выйти к морю для того, чтобы удовлетворить интересы развивающейся русской торговли и промышленности и обеспечить достойное России международное положение. Все это в совокупности, так ярко проявившееся в конце XVII в., свидетельствовало о том, что перед началом деятельности Петра Россия стояла на пороге преобразований.

Это ощущалось еще в царствование отца Петра I — Алексея Михайловича. Но он создал лишь «преобразовательное настроение». Алексей Михайлович, человек образованный по тому времени, проявлял живое любопытство ко всему «заморскому», но из-за своей нерешительности не порвал со стариной, хотя и не отвернулся от новшеств. По образному выражению В. О. Ключевского, «царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении».

Московскую Русь превратили в Российскую империю петровские реформы. Правда, эти реформы не явились измышлением одного человека, не были делом одной только выдающейся личности — Петра I, как бы он ни был талантлив, этот «действительно великий человек»[2]. Они были подготовлены общественным развитием России в предшествовавший период. И когда на арену истории своей могучей поступью вышел великий преобразователь Русского государства, почва для его деятельности была уже подготовлена.

Государственный ум Петра проявился именно в том, что он правильно учел сложившиеся ко времени его деятельности условия, в которых развивалась Россия, понял, что необходимо для того, чтобы сделать Русское государство сильным, богатым и культурным, и сумел всю свою деятельность направить на служение этой цели. Весь свой недюжинный талант, всю свою энергию, всего себя Петр отдал служению безгранично любимой им Родине. Он понял, что в его руках будущность страны и «почал служить России».

Однако Петр не мог полностью разрешить стоявшую перед ним грандиозную задачу, так как государство, усилению, обогащению и культурному развитию которого была посвящена деятельность Петра, было «национальным государством помещиков и торговцев», так как политика Петра носила классово-ограниченный характер.

Петр в первые годы своего правления

Расправившись с Софьей и Шакловитым, Петр все свое внимание отдал любимым делам.

Он то следил за постройкой «потешного» корабля, то принимал участие в военных учениях генерала Гордона, то лихорадочно возводил «потешные» укрепления и открывал пушечную пальбу по редутам.

Ревнитель «благочестия» и враг «еретиков» патриарх Иоаким, многие бояре и сама царица Наталья неодобрительно относились к суетным, по их мнению, делам Петра и к дружбе его с иноземцами. Но уже миновало то время, когда Петр, сидя за стенами Троицы, нуждался в помощи патриарха, теперь царь мало считался с его мнениями. Петр зачастил в Немецкую слободу, или, как ее называли иначе, в Кукуй.

Петра привел в Немецкую слободу Борис Алексеевич Голицын (благо, она была, как мы уже говорили, всего в двух верстах от Преображенского). Современник Петра Куракин пишет: «И по приходе к Москве начал его величество в слободу ездить через предвождение его же князя Бориса Алексеевича Голицына».

Еще в бытность Петра в Троице он сблизился с генералом Патриком Гордоном, шотландцем, осторожным и честным старым солдатом, который в дальнейшем верно служил Петру; с Францем Лефортом «дебошаном французским», недалеким, необразованным, но бывалым, веселым и жизнерадостным, мастером устраивать балы и танцы; со Страсбургом, Чамберсом и многими другими иноземцами из Кукуя. Теперь Петр, уже не стесняясь и не озираясь по сторонам («как бы чего не стали болтать!»), сошелся с пестрым населением Кукуя еще ближе. Началось «фамилиарите» «царя московитов» с офицерами и негоциантами, мастерами и лекарями всех языков и вероисповеданий, населявших Немецкую слободу.

В отличие от многих окружавших его московских вельмож, не считая это панибратство за «срам», Петр вошел во вкус быта и нравов Кукуя. Не решаясь заводить у себя в Преображенском кукуйские порядки, он избрал местом для своих увеселений Немецкую слободу. Вскоре у Петра появилась и зазноба — Анна Монс. Всесильная одно время «царица Кукуйская», дорогая сердцу Петра Anchen была типичной ограниченной бюргершей маленького провинциального городка.

Петр был несчастлив в своем браке с Евдокией, достойным отпрыском рода Лопухиных, которые славились как «люди злые, скупые, ябедники, умов самых низких». Неумная и честолюбивая, сварливая и суеверная, набожная и придирчивая, типичная воспитанница боярского терема, Евдокия также не могла понять Петра и быть его подругой, как и Петр, увлеченный своими фортециями и пушками, «потешными» боями и «уметельными науками», всегда занятый, всегда с жадностью усваивавший новое, не мог найти в душе места для своей пустой и недалекой жены.

Даже рождение в 1690 г. сына Алексея не могло примирить мужа с женой. Петр все чаще убегал из дома туда, в Кукуй, где не пахло ладаном, не шарахались в сторону от его быстрых шагов тени юродивых да странниц, где не царила мертвящая тоска кремлевских покоев, где было весело, светло, лилось вино и гремела музыка. Через Лефорта, в доме которого он научился «с дамами иноземными обходиться, и амур первый начал быть», Петр и попал в горницу к красавице Анне Монс, дочери виноторговца.

С этого времени «непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой не токмо днем, но и ночевать, как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Монсовны. И многие купцы англенские и голландские… пришли в его величества крайнюю милость».

Петр бывал на всех свадьбах и похоронах, на всех балах и увеселениях обитателей Немецкой слободы. Банкеты, пиры и прочие увеселения не проходили без участия молодого «царя московитов». Если первое появление в Кукуе царя Петра испугало обитателей слободы, то в дальнейшем его фигура стала для них настолько привычной, что когда Петр почему-либо отсутствовал на празднестве, все чувствовали, что чего-то недостает.

Петр начал учиться «экзерциции и языку голландскому» у «мастера того языку Андрея Виниуса», а также верховой езде, фехтованию, танцам.

Вскоре для своих «утех» Петр избрал дом Лефорта в Немецкой слободе, а когда тот оказался мал, Петр пристроил к нему большой зал и роскошно обставил его. Здесь-то, совершенно не стесняясь, и гуляла «кумпания» Петра, обученная иноземному «политесу» «дебошаном французским» Лефортом, принесшим привычки и нравы своей родной Женевы в Москву. Здесь началось, как пишет Куракин, «дебошство, пьянство так: велико, что невозможно описать».

Прошло некоторое время, и возникли «всешутейший собор» и «неусыпаемая обитель» дураков и шутов. Под видом мистерий Бахусу задумана была веселая, бесшабашная, варварски грубая пародия на «католицкую» церковь и на «папу римского», а затем и на православную церковь и патриарха. Первым «патриархом» «всешутейшего собора» был Матвей Филимонович Нарышкин, «муж глупый, старый и пьяный», а когда в 1692 г. он умер, его место занял Никита Моисеевич Зотов — «всешутейший отец Иоанникит, Пресбургский, Кукуйский и Всеяузский патриарх». В этой роли старый учитель Петра пребывал до самой своей кончины, последовавшей в 1717 г.

«Собор», имевший своим центром Пресбург, «потешную фортецию» на Яузе, кутил и гулял и по слободе, и по Москве, вызывая подчас не столько смех, сколько страх и негодование богомольной столицы.

Во время этих шествий из дома в дом, маскарадов, святок, в которых нередко принимало участие несколько сотен пьяных людей, «игра» была такая «трудная, что многие к тем дням приготовлялись как бы к смерти», а многим она стоила здоровья и даже жизни. И вполне естественно, что боярская Москва с замиранием сердца следила за своим царем: вернет ли ему бог рассудок, пойдет ли он по пути отца и деда или навсегда собьется с дороги? И куда повернет этот «пьянчужка-царь», «царь Кукуйский» свято-русскую землю и матушку-Москву, кто знает!