На своей земле: Молодая проза Оренбуржья - Петр Краснов

— Москва — што ты! — говорил, шмыгая носом, Семен. — Только успевай оглядывайся. Того гляди придавит где-нибудь к черту. Хоть в метре возьми. Метров сто, либо, под землей! А наро-оду!..

— Че ж, Сем, и негра видал? Какой же он?

— Видал, а как же. Здоровый, ну, вот, наверно, с печку. Точно, будет!

— Черный?

— Што ты! Аж блестит... Ну... ну, как чугун вон твой. А ладони белые!

Верка с Сашей сидели в горнице, и когда, войдя к ним, Мария притворила дверь, согнулись от смеха.

— Да вы че? — слабо улыбнулась Мария.

— Ох, да ты бы, мамк, послушала...

— В баню он ходил?

— Да ходил. Брюки все искал. Ладно тебя не было, мы думали, уж и нам попадет... Бабка нашла какие-то.

Мишка, покрытый, как девченушка, платком, сидел на полу и, бормоча, возился с игрушками. Мария присела около него, поправила платок.

— Не ужинали? А то я ведь там только конфетку съела... Или уж в баню сперва сходить.

— Бабка опять похлебку варила, а мы картошку жарили. Будешь?

— Эх, Верк, вставать-то неохота.

Но разговор в теплушке уже угасал, и Мария, присев к столу, стала наскоро доедать картошку, прихлебывая из кружки остывший чай. Молодые притихли, а потом Верка вдруг спросила:

— Как же ты, мамк, тут двадцать три года прожила?

У Марии хлеб застрял в горле, когда поняла она, о чем заговорила дочь. На минуту она словно окаменела за столом, а потом, придушив подступившие слезы, жалко и виновато улыбнулась.

— Да чего... Лишь бы, — но договорить не успела.

Кухонная дверь открылась, и в прогал заглянул Семен.

— Ага! — ухмыльнулся он, появляясь в горнице. — Пришел, значит, оператор машинного доения, — при этом он покосился на потупившегося зятя. — Та-ак. А че ж не похвалишься, за каким... этим самым в район ездила?

Семен, видно, настроен был благодушно, и Мария услужливо засуетилась, полезла в шифоньер и достала все свои награды, еще что-то говорила при этом, но вряд ли сама себя слышала.

— О-о! Ты гляди, лента-то какая широкая! Да двойная!... Верк, ты нынче полы мыла?

— Ладно уж, перестань, — отмахнулась дочь.

— Ну, ниче, все равно сгодится... Спрячь только подальше. А это, поди, все Герои Социалистического Труда сняты! Ну-ка, Мишк, найди мне тут бабку Манькю.

— Во-от, — ткнул пальчиком в фотографию внук.

— Ты смотри! Правильно...

Из дверей лениво выглядывала свекровь, и Мария, стесняясь зятя и дочери, сбивчиво рассказывала про совещание.

— Че ж, и ты речь толкала? — съехидничал Семен.

— А как же! Или ты думаешь, не сумею, — засмеялась Мария.

— Ну да, вы ведь все мастера людям ума давать! Но в общем-то можно было успокоиться.

— Теперь вот глядите, в газетке про меня напечатают, — глядя на молодых, сказала Мария.

— Интервью, значит, давала, — ухмыльнулся Семен. — Кто-нибудь возьмет эту газетку и в уборную сходит.

— Что ж! — смехом ответила Мария и, выждав минуту, сказала: — Ну, ладно, Сем, я либо в баню счас сбегаю. Ты-то парился?

— Нет, тебя дожидался!

Вот и в баню можно было идти.

Смутная тревога сменилась в душе какой-то пустотой, и, наскоро собрав сверток чистого белья, она заторопилась в баню.

Устроив фонарь в углу, Мария огляделась, проложила к низу двери старый мешок и стала быстро разбираться. В бане было еще тепло, и только ногам стало зябко на выстывшем мокром полу. Зачерпнув ковшом в большом котле, Мария полила под ноги и плеснула остаток на каменку. В самой ее середке мокро зашипело, и она принялась за мытье. Думать о чем-то в бане она не любила.

Оставив Веркину шампунь, Мария навела в тазике сыворотку и вымыла голову. А перед тем, как натираться, еще плеснула ковш в угол каменки и села, свесив ноги, на полок. Каменка долго шипела, и воздух в бане стал тяжелым и влажно-горячим.

«Эт не баня», — подумала Мария.

Погревшись, она опустилась на пол и стала натираться волосяной мочалкой. Белое сильное тело свое она видела сейчас молодым, и от этого красные, корявые до локтей руки со вздувшимися венами казались ей чужими, старушечьими. Ими можно целый день возиться в воде и они не сморщатся от этого, как у молодой, и даже не размякнут. И, как ни крути, а руки свои Мария знала лучше.

Глядя на себя, она вспомнила, что собиралась когда-то много рожать, а теперь вот уже в постоянной работе незаметно переболела свой бабий век и так же незаметно поворотила к старости...

Баня остывала, и, обкупнувшись, Мария вышла из нее нисколько не отдохнувшая. От тяжелого воздуха и еще, может быть, из-за длинного дня разболелась до ломоты в скулах голова, тяжестью набрякли веки.

— С легким паром! — сказал ей во дворе зять, и Мария слабо улыбнулась ему в потемках.

Семен опять сидел за столом и, опустив голову, сонно молчал.

— Счас, Сем, немного обсохну и буду стелиться, — сказала Мария, проходя было в свою спальню.

— Нет, погоди, — обронил Семен. — Ты вот не. Там жара... На полу в теплушке стели.

Мария едва только успела перевести дух, раздевшись, но еще больше, чем отдыха, она желала сейчас, чтобы Семен поскорее угомонился. Растворив дверь, она перетащила из спальни перину и одеяло, бросила подушку.

— А ты? — спросил Семен.

Мария принесла и вторую.

— Ложись, Сем, я хоть обсохну маленько.

Со своей кровати свекровь чутко прислушивалась к ним, и, зная это, Мария тяжелела сердцем.

«Дайте хоть минутку роздыху», — мелькнуло в голове.

В спальне у молодых Верка тихо рассказывала Мишке сказку про девочку Машу, и, расчесываясь около голландки, Мария понемногу отходила. Переодевшись в спальне в сухую сорочку, она пошла к Семену. Нащупала край перины, подушку и, вздохнув, легла. Семен уже спал.

«Слава богу», — подумала, успокаивая себя, Мария.

Но ее тяжелые веки почему-то не смыкались.

Из близкой памяти пестрыми кусками выплывал прожитый день, и она с неясным пока вниманием всматривалась в него. Пережитые волнения и радости не оживали, но как-то влекли к себе, и Мария забыла про сон. Вспомнила, как, закончив свою речь, Семенов подходил к какой-то доярке, но подумала сейчас именно о ней, свободно улыбающейся секретарю райкома, спокойно сидящей на своем месте. Ведь не бог знает какая персона, а гляди-ка! Теперь она тоже лежит, наверное, рядом с мужем, может, спит, а может, тоже думает о чем-нибудь по-бабьи.

И Мария вдруг остро позавидовала той доярке. Наверняка все по-иному у нее в жизни, наверняка лучше. Какая она, эта жизнь, Мария себе представить не могла, а подумала теперь о Ксении. О Ксении, которую знали все, но редко вспоминали из-за ее незаметности. Пятьдесят лет прожила она, сыновей в институтах выучила и всегда, сколько знает ее Мария, походила больше на учительницу, чем на доярку. И муж у нее был, редко кто видал его пьяным, чумазым...

Неожиданная зависть ярче высвечивала еще другие чужие жизни, а собственная погружалась от этого в какую-то беспросветную темень.

А назавтра еще предстояло пережить воскресенье, день, который Мария особенно не любила. Тошно было вспоминать, как матерился и привередничал по утрам Семен, прежде чем взяться за работу по дому, как старался опять все свалить на нее. Так-то и пусть бы, привыкшая, только бы не мучиться чужим стыдом, самым неловким и постыдным, Мария злилась тогда на себя, а это, как щепка в глазу, мешало ей делать самую привычную работу.

С некоторых пор помощником ей сделался зять, но тот и по воскресеньям ненадолго вылезал из своей школы. Мария радовалась, что хоть Верка, бог даст, проживет по-человечески.

И хотя день для нее заканчивался в общем-то благополучно, она ясно ощутила, как ложится ей на душу какая-то неподъемная тяжесть. И благополучие прожитого дня не казалось ей больше благополучием.

Стараясь сбить непрошеные мысли, отвлечься, она подумала о пропавшем сне и прислушалась к тихо верещавшему на стене динамику, чтобы узнать, сколько времени.

Что такое счастье, кто ответит?Люди все по-разному го-во-ря-ят, —

пел мужской голос, и Мария сообразила, что идет уже, наверное, двенадцатый час. Она повернулась на своем краешке перины на другой бок, притихла, но назойливые мысли опять вернулись к ней, усиливая смуту в душе и сомнения. Мария чувствовала, что в чем-то ей непременно надо было разобраться, разобраться самой, коль о своей жизни задумалась, но она не умела этого делать. Вроде не хватало какой-то малости, но и сил не было. Может быть, завтра этих сомнений уже не будет, может, просто забудутся они во сне, в привычных заботах, но как сейчас нехорошо от них, господи...

Мария потянула повыше одеяло, и Семен рядом тяжело, с хмельным стоном повернулся на спину. Сейчас рот его приоткроется, и он захрапит с обычным своим хлюпаньем в горле, а она будет лежать рядом, с силой сжимать веки и не сметь потревожить его.

А к четырем часам уж надо бежать на ферму.

ЯБЛОНЬКА

«Иди и сгинь там, под своим трактором!» — крикнула вслед Розка, когда Витюха уходил утром в мастерские.