Газета День Литературы # 152 (2009 4) - Газета День Литературы

Мы дорогу найдём по светилам,

Хоть светила сияют не нам.

Пропылим по забытым могилам,

Прогремим по священным камням .

Нам чужая душа – не потёмки

И не блеск Елисейских Полей.

Нам едино, что скажут потомки

Золотых потускневших людей .

Только русская память легка мне

И полна, как водой решето.

Но чужие священные камни ,

Кроме нас, не оплачет никто.

Выделенные мною слова – есть "цитаты", из романа "Подросток" Достоевского, из монолога главного героя романа Версилова.

ПАМЯТЬ

– Отдайте Гамлета славянам! –

Кричал прохожий человек.

Глухое эхо за туманом

Переходило в дождь и снег.

Но я невольно обернулся

На прозвучавшие слова,

Как будто Гамлет шевельнулся

В душе, не помнящей родства.

И приглушённые рыданья

Дошли, как кровь, из-под земли:

– Зачем вам старые преданья,

Когда вы бездну перешли?!

Смысл стихотворения в том, что Россия – есть последняя надёжная наследница западной культуры. Это дерзкое продолжение "Скифов": "Нам внятно всё и жар холодных числ и дар божественных видений", но с окисью, со сверхисторическим опытом народа, "перешедшего бездну". А что касается "плача над священными камнями" Европы, то столько мы этих слёз пролили – благодатных, горьких, яростных, желчных, что пора бы иссякнуть потокам этой мутной влаги, имея в виду духовные и материальные дефолты последнего времени. Но дефолты бывали и раньше.

ДЕФОЛТ ИМЕНИ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА

"Я часто повторяю себе: здесь всё нужно разрушить и заново создать народ".

"Вся Россия – та же тюрьма и тюрьма тем более страшная, что она велика и что так трудно достигнуть и перейти её границы".

"Вообразите полудикий народ, которого милитаризовали и вымуштровали, – и вы поймёте, в каком положении находится русский народ".

И такие сгустки ненависти – на каждой странице этой по-своему уникальной книги. Кто же пишет? На первый взгляд – революционер, какой-нибудь доморощенный Герцен или Бакунин, террорист-народоволец польско-еврейского происхождения или один из фанатиков, делавших революцию 1917 года. Нет, это пишет добропорядочный французский аристократ, маркиз Астольф де Кюстин, в книге "Николаевская Россия в 1839 году".

При петербургском дворе Кюстина приняли с распростёртыми объятиями. Всё-таки роялист, чьи отец и дед были казнены на гильотине революционерами-якобинцами. Уж этот-то поймёт и оценит великий смысл российского самодержавия! Наивные люди. Они не понимали того, что и монархисты, и революционеры, и демократы Европы мазаны одним мирром, одним низменным страхом, одной лакейской и одновременно высокомерной дрожью перед Россией. Что они все – люди Запада. Об этом Кюстин сказал прямо и недвусмысленно. Так же, как немецкие рабочие во время Гитлера были с фашистским Западом, а не с "пролетарской Россией", так же и аристократ Кюстин за сто лет раньше был в одном стане с "революционерами" всех наций. Лишь бы против России. Он даже в любви к декабристам объяснился: "Мы, люди Запада, революционеры и роялисты, видим в русском государственном преступнике невинную жертву абсолютизма". Ну прямо-таки говорил, как Ленин или как Троцкий с Луначарским, а не как французский консерватор и аристократ!

Да если бы только о политике или о государственном или общественном устройстве речь шла в этом памфлете! Нет, тут всё на каком-то генетическом иррациональном, на неземном уровне. Как будто не человек арийской расы и христианин приехал к нам, а какой-нибудь гость из межпланетного пространства, с Марса или Сатурна, существо внечеловеческой, не белковой, а углеродной или просто инфернальной цивилизации.

Его русофобия в книге настолько тотальна, что объемлет всё: русскую природу, русскую песню, русскую историографию, русскую литературу, русскую архитектуру, русскую церковь, русскую женщину.

"Вчера я перечёл несколько переводов из Пушкина. Они подтвердили моё мнение о нём... Он заимствовал свои краски у новой европейской школы... Поэтому я не могу назвать его национальным русским поэтом".

"Мёртвое уныние равнины без конца и без края. Ничего грандиозного, ничего величественного".

"Русский народ, говорят, очень музыкален, но до сих пор я ещё ничего достойного внимания не слышал, а певучая беседа, которую вёл в ту ночь кучер со своими лошадьми, звучала похоронно, речитатив без ритма..."

"Их внешность (это о русских женщинах. – Ст. К.), рост, всё в них лишено малейшей грации", "Не видно было ни одного красивого женского лица", "а большинство отличается исключительным безобразием и отталкивающей нечистоплотностью".

Не будем вспоминать о том, что у многих понимающих толк в красоте людей Запада (Пикассо, Ромен Роллан, Вальтер Шубарт, Фернан Леже, Сальвадор Дали) жёны были русскими. Женофобство Кюстина, наверное, будет понятно, если вспомнить, что он был педерастом, как и Дантес с Геккерном (везло же николаевской России на французских аристократов!).

"Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись низменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная".

О Москве: город "без памятников архитектуры, то есть без единого произведения искусства", "Кремль- сердце этого чудовища", "Кремль есть создание существа сверхчеловеческого, но в то же время и человеконенавистнического", "сатанинский памятник зодчества", "Кремль, который не удалось взорвать Наполеону"...

Ах, вот где собака зарыта! Как жаль французскому аристократу, что революционер Наполеон не стёр с лица земли Россию, не превратил в прах её святыни, не вытряхнул из русских храмов, подобно троцкистским эмиссарам, чудотворное золото и серебро усыпальниц!

"Рака с мощами Сергия ослепляет невероятной пышностью. Она из позолоченного серебра великолепной отделки. Её осеняет серебряный балдахин... Французам досталась бы здесь хорошая добыча", – плотоядно сожалеет о несбывшихся возможностях маркиз. Внимательно прочитав маркиза де Кюстина, я в своё время предположил, что лермонтовская "Родина", может быть, является косвенным или даже прямым откликом Михаила Юрьевича на сочинение французского литератора.

В чём поручик и маркиз совершенно враждебны друг другу, так это в отношении к народной жизни, к мистическим пространствам России, к её природным стихиям, сформировавшим русскую натуру. Вот здесь у Лермонтова начинается спор с Кюстином буквально по каждому пункту. Всё, что Лермонтов любит, вызывает у маркиза ужас, а порой и ненависть, порождённую этим ужасом. Лермонтов чуть ли не буквально теми же словами, что и Кюстин, рисует величие русской жизни, но одухотворяет её одним словом "люблю", которое в коротком тексте повторяется четыре (!) раза:

Но я люблю – за что не знаю сам? –

её степей холодное молчанье,

её лесов безбрежных колыханье,

разливы рек её, подобные морям...

Вот это "за что не знаю сам" – и есть предтеча тютчевского: "умом Россию не понять".

Может быть, я пристрастен, но мне эти строки кажутся прямым ответом на ужас, испытанный Кюстином перед нашими половодьями, перед безмерностью русской жизни: "От рек веет тоской, как от неба, которое отражается в их тусклой глади. Они катят свои свинцовые воды в песчаных берегах... Зима и смерть, чудится вам, бессмысленно парят над этой страной".

В России, как считал маркиз, "нет ничего, кроме пустынных равнин, тянущихся во все стороны насколько хватает глаз. Два или три живописных пункта отделены друг от друга безграничными пустыми пространствами, причём почтовый тракт уничтожает поэзию степей, оставляя только мёртвое уныние равнины без конца и без края".