Карта неба - Феликс Пальма

Рейнольдс поднял голову к видневшимся на небосводе немногочисленным звездам и, как всегда, с благоговением уставился на величественные творения Создателя. Если метис прав, вонзившийся в лед летательный аппарат прилетел с одной из них. И считать так вовсе не глупо, подумал он, по крайней мере не глупее, чем верить, будто центр Земли обитаем, а Рейнольдс в это верил. Хотя точнее было бы сказать, что он желал этого, поскольку, по его мнению, обрести бессмертие можно, лишь став последним великим первооткрывателем последнего великого неведомого царства. Но сейчас абсолютно неожиданно перед его глазами открывался иной горизонт, бесконечно более перспективный с точки зрения вечной славы: много ли среди глядящих на него сверху планет обитаемых миров? И какая слава ждет того, кто сумеет их завоевать? Он так глубоко задумался над этими вопросами, что чуть было не ухватился за металлические поручни палубы. А ведь ему говорили, будто низкие температуры превращают металл в опасное оружие, даже если на тебе рукавицы, но, правда это или нет, Рейнольдс предпочитал не проверять. Он устало вздохнул. Проклятая действительность, враждебная и неприятная, не давала ему передышки. Опасность подстерегала здесь со всех сторон: мало того что ни к чему нельзя было прикасаться, так еще, как назло, целая бригада, вооруженная топорами и кирками, именно сейчас скалывала лед с мачт, а не то под его тяжестью судно могло перевернуться. Куски льда с грохотом падали на палубу, словно артиллерийские снаряды. Таким образом, если Рейнольдс хотел созерцать звездное небо, он должен был увертываться от этого смертоносного града, способного искалечить его, так же как и люди с лопатами, пытавшиеся счистить снег с деревянного настила палубы, пока он не превратился в толстый панцирь, не дающий открыть люки. Но Рейнольдс предпочитал находиться здесь и время от времени приплясывать на месте, чтобы восстановить циркуляцию крови в окоченевших ногах, а не в лазарете, потому что постоянный треск льда, сжимавшего корпус судна, не давал сомкнуть глаз.

Прошло уже больше пяти часов с тех пор, как капитан Макреди и его группа вернулись из разведки, ничего не обнаружив. И только Карсон с Рингуолдом не явились в условленное место. Они ушли на север, и Макреди со своими людьми ждали их почти час, после чего, усталые, голодные и замерзшие, они решили вернуться на «Аннаван». Никто не делал заключений по поводу их отсутствия, но один и тот же вопрос носился в воздухе: уж не наткнулись ли они на того, кого команда стала называть звездным монстром? Конечно, никто этого точно не знал, однако, скорее всего, именно так и обстояло дело.

Вначале, когда его, пошатывающегося от боли, вели к судну Фостер и доктор Уокер, Рейнольдс проклинал свою неосторожность, и не только потому, что выставил себя в смешном свете перед командой и дал пищу для шуточек капитана, но и потому, что лишился возможности обследовать место, где они находились, о чем мечтал с того момента, как они застряли во льдах. Однако теперь он мог радоваться тому, что оказался таким безответственным: как объяснил ему сержант Аллан, из-за тумана, который с каждым разом все более сгущался, было бы невозможно отыскать заветное отверстие, ведущее внутрь Земли, иначе как случайно провалившись в него.

Да, он должен был признать, что экспедиция выходит не такой, какой он ее задумывал, а после последних событий вообще трудно предсказать, как все обернется. Рейнольдс постарался приободриться, вновь призвав на помощь тот дух практицизма, который отличал его от прежних путешественников, этих идеалистов, рисковавших своими жизнями, не имея никакого плана и рассчитывая только на свет от путеводной звезды, горевшей в их мечтах. Он же, напротив, относился к нынешней экспедиции как к бизнесу. Это был его билет в новую жизнь. И никакой ловкач вроде Макреди не лишит его лавров победителя. Тут ему вспомнились многочисленные препятствия, какие пришлось преодолеть, чтобы оказаться здесь, и враги, которых он сломил своим упорством. Нелегко было найти деньги для такой экспедиции, и прежде всего потому, что подавляющее большинство человечества и в мыслях не допускало, что Земля может оказаться полой. Он — другое дело. Он почти мог утверждать, что побывал там, внутри, хотя это происходило только во сне.

Все началось далеким вечером, когда совершенно случайно встретившийся ему человек изменил его судьбу, и с тех пор Джереми Рейнольдс перестал плыть по течению, и его жизнь потекла скрупулезно выверенным курсом.

В означенный вечер он проходил мимо одного из залов, использовавшихся в Пенсильвании для чтения лекций, как вдруг услышал доносившийся изнутри дружный хохот. Если Рейнольдс в чем и нуждался после неудачного рабочего дня в редакции газеты, которой он руководил, так это в толике смеха. Да, он отчаянно жаждал веселья. Но, чтобы понять душевное состояние Рейнольдса, заставившее его остановиться возле зала, нужно чуть больше узнать о нем, а потому позвольте мне ненадолго прервать повествование и сделать беглый набросок души нашего путешественника. Как многие до и после него, Рейнольдс вырос в глубокой нищете и с малых лет был вынужден работать, чтобы оплачивать все, в чем нуждался, начиная с новых подметок для башмаков и кончая учебой в университете. С самых нежных лет, хотя, наверное, в данном случае это выражение не слишком подходит, он пристрастился к чтению. Но больше всего его привлекали не вымышленные истории, а книги о путешествиях и открытиях. С пугающей быстротой он поглощал рассказы Марко Поло, биографию Колумба, написанную его сыном, героические эпопеи тех, кто впервые отправился к Северному полюсу, открывал Южный полюс и неизведанные земли Африки… Как нетрудно догадаться, все эти подвиги питали фантазию подростка, и Рейнольдс рос, мечтая превзойти знаменитых авантюристов, которые, словно в их жилах струилась та же беспокойная кровь, что у богов с Олимпа, оставили свои имена на скрижалях Истории, а главное, и об этом не стоило забывать, вернулись, нагруженные сокровищами и награжденные титулами, распространявшимися и на их наследников. Рейнольдс ненавидел посредственность и с ранних лет начал ощущать свое превосходство над окружающими, хотя и сам не смог бы определить, на чем основывалось это чувство, поскольку при взгляде на него сторонний наблюдатель мог бы констатировать, что молодой человек не обладает ни особыми талантами, ни выдающимися физическими данными, ни блестящим умом. Что же отличало его тогда, например, от счетовода, жившего на том же этаже, с которым они обменивались высокомерными взглядами, столкнувшись на лестнице? А отличало его от этого типа и прочих соседей вера в себя, абсолютная убежденность в том, что он рожден для великих и захватывающих подвигов. Однако шли годы, но никто не приглашал его вспомнить о своем прекрасном тайном предназначении. По правде говоря, он быстро перестал терпеть лишения, поскольку сумел закончить курс журналистики и даже сделался редактором газеты, хотя этот успех, доступный каждому, не утолил его жажды славы. В общем, ему опротивело барахтаться в этой серости, воспевая чужие подвиги, перечисляя чудеса, которые непременно случались с другими, и подсчитывая стоимость сокровищ, найденных счастливчиками, для тех читателей, которые, как и он, только о них и мечтали. Нет, он рожден не для этого. Он рожден для того, чтобы появляться на страницах газет в качестве вершителя величайших, беспримерных подвигов, вызывающих зависть у мужчин, мечтательные вздохи у женщин, восхищение у матерей и даже лай у собственных собак, ибо и в животном мире его необычайные деяния не останутся незамеченными.