Стремительное шоссе - Сергей Сергеев-Ценский

— Я это вижу, — согласился Торопов.

— Вы умеете ходить «под ручку»? — и она просунула руку ему под локоть. — Вот, так удобнее. Растет, растет новая интеллигенция — ра-бо-ча-я! В какой стране это возможно? И рабочая интеллигенция эта — она отлично разбирается, где красота, а где только красивость. Ее на мякине не проведешь. Сколько вы ни ставьте «Пиковых дам», она прекрасно видит, что в жизни той только мишура, красивость, а подоплека — подлое крепостное право. Я отлично помню, это было года три назад, — в «Узком», знаете, дом отдыха под Москвою, жила такой обломок подлой красивости, — дама в буклях, какая-то архитекторша, всегда очень чопорная и этак изыс-канно одетая… Ведь как сумела подействовать там на всех безмозглых дам! Все стали вдруг чопорны, манерны, надевали к столу лучшие платья, какие у них были, и целый месяц длился этот ее террор. Я туда явилась к концу этого месяца, — смотрю: что такое? В какой я стране? И в первый же день начала щеголять в купальном костюме. И это отлично повлияло на других, и все, несчастные, ожили… Но чрезвычайно любопытно было наблюдать, как они робко освобождались от чар этого чучела… пока тоже дошли до трусиков… А то во время жары, в июле, и вдруг в тугих, накрахмаленных воротничках… А потом вспоминали свою тиранку и говорили: «Тоже куль-ту-ра, чтоб она сдохла!» Да, знаете ли, я наблюдательна, и я отлично вижу, что и наша старая интеллигенция пре-крас-но опростилась, и не как-нибудь там по-толстовски, а как следует, по-рабочему, и уж с достаточным омерзением вспоминает, какой жалкой, какой карикатурной она когда-то была.

И Брагина на своем полном, с несколько одутловатыми щеками лице показала высшую степень брезгливости, но тут же продолжала, мгновенно изменив лицо на восхищенное, тоже в степени высшей:

— Самое яркое впечатление последних лет у меня, вы знаете, какое? В этом году на Первое мая я как-то сумела пробиться на Красную площадь и видела парад нашей армии. Они шли, шли, шли, наши великолепные красноармейцы, со всеми своими машинами, — мостовая колыхалась. Буквально мне так казалось… И на такую страшную силу, на такую подлинную, настоящую красоту чтобы кто-нибудь когда-нибудь поднялся?! Я в это не верю… Пусть попробуют, пусть… Меня это совершенно ошеломило… Я не представляла себе этого раньше так живо, пока не увидела своими глазами. Это не золотушная, не деланная, не из-под палки красивость прошлого, нет! Это со-зна-ю-щая себя красота, это радостная красота — вот в чем разница! — и она крепко сжала руку Торопову, искренне волнуясь.

Потом она сказала, пытливо повернув и наклонив к нему голову:

— Вы такой деятельный, энергичный работник, вы ведь одинокий, конечно? То есть не связаны этими, так называемыми «узами брака»?

— Нет, я женат, — поспешно сказал Торопов. — Я уж порядочно, как женат, и у меня уж двое детей… старший учится…

— Вот как! — и несколько замедлила она размашистый шаг. — Нельзя бы было и подумать, что-о… Но это, впрочем, не так существенно… Знаете ли, брачные вопросы эти — они у нас еще крайне беспорядочны и, нужно признаться, плохо довольно решены. Много в них еще этой всякой старой бытовщины, глупых пережитков и вообще… очень все неустойчиво. Я понимаю, молодежь, например, это другое дело: там неустойчивость в самом быту… Молодежь учится, оформляется, оперяется и, конечно, сходится и расходится совершенно неорганизованно… Это в порядке вещей, хотя тоже не мешало бы как-нибудь уточнить, ввести в нормы… Но люди уже зрелые, работники со стажем, к ним-то отношение должно быть совершенно другое… А то вот, например, случай, мне известный. Этнограф один, он же и музыкант, певец получил командировку в Сибирь, в Ойротию и другие там области собирать и записывать с голоса туземные песни… кроме того, легенды, пословицы, вообще фольклор… Он отправился с двумя девицами в виде помощниц, секретарей, — вообще бригада этнографов: девицы эти тоже были этнографы. Ну, конечно, в Сибири, в глуши, среди нацмен, в тайге пробыли года два или три вместе и, естественно, побрачились: обе эти девицы стали женами этнографа-певца, у обеих от него по ребенку. Получилось такое дружное, между прочим, семейство: муж, две жены, двое детей… Жены друг дружку очень любят, никакой этой гнусной мещанской допотопной ревности нет, у всех одна специальность, все трое работают над добытым из командировки материалом, и вдруг арестуют этнографа, сажают. За что же? За двоеженство! Обе жены ходят в тюрьму, приносят еду, всячески хлопочут, а их бюрократически спрашивают: какая же из вас настоящая жена и какая — так себе? «Обе настоящие, обе мы, говорят, жены, и не так себе; друг против друга ничего не имеем, — за что же держат нашего мужа? Ведь у нас дети, нам нужно теперь вдвое работать, а наш главный работник бесполезно время проводит в тюрьме». Обе были записаны в загсе, так что неизвестно, к чему придрались и за что судили: кажется, за «превышение власти», и, признаться, не вслушалась я, когда он мне рассказывал, присудили ли его к чему или оправдали, только и теперь они живут как жили, браком втроем, и обе жены своего мужа любят, хотя он уже не молод, и не то, чтобы красив: носит длинные волосы, имеет длинные зубы… Говорил мне: «Каждый мужчина по натуре двоеженец. Только другие двоеженцы тайные, я — явный… Убежденный и явный…»

— Мусульмане даже и многоженцы, — сказал Торопов, — а вообще, это, конечно, вопрос чисто экономический…

— Какой же экономический? — живо возразила она. — У нас не Восток, и женщина не в чадре и не в гареме… У нас женщина-работница, как и мужчина, и обеспечена экономически… Женский труд, правда, у нас еще хуже, чем мужской, но, например, женщина-кондуктор, вагоновожатый, проводник, почтальон получает, конечно, столько же, сколько и мужчина-проводник или вагоновожатый… Я, положим, работаю в своей области и зарабатываю прилично, вы в своей… Ясно, что экономической зависимости у меня от вас быть не может. Моя мать получает пенсию и на моем иждивении не числится, хотя мы и живем в одной квартире… Детей у меня нет… ни в Москве и нигде в другом месте…

Она склонила голову еще ниже и поглядела на него еще пытливее. Он сказал:

— Да, эти бытовые вопросы у нас, пожалуй, как следует еще не проработаны. Особенно это касается молодежи… Она в них, как в лесу, и предоставлена самой себе… Но в этом-то и заключается особенность нашего времени: создатель ценностей у нас именно молодой возраст… Как бы стихийно он ни решал поднятые сейчас вами вопросы, он их решает сообразно с требованиями момента — в этом вся суть. Где можно, он даст себе волю, где нельзя, он себя сжимает, — все это в зависимости от основной своей работы: творческой.

— Нет, вы конкретнее, товарищ Торопов, конкретнее, а не вообще… Знаете положение: «Абстрактной истины нет; истина всегда конкретна…» И вы оставьте в покое молодежь, — она, конечно, сама разберется в своих вопросах, так как она умна и талантлива, я уж об этом вам говорила, а перед нами двумя свой вопрос… Мы, конечно, встретились случайно, но, мне кажется, в дальнейшем мы могли бы отлично работать вместе, а… Как вы думаете, скажите?..

— Видите ли… да… разумеется… Хотя у нас с вами ведь совершенно разные наркоматы, — не совсем внятно проговорил Торопов.

— Вы сказали: «разумеется, можем»… Я тоже так думаю, — живо подхватила она. — А наркоматы разные — это полнейшие пустяки, конечно. Что касается меня, я могу работать в любом наркомате… Я достаточно хорошо образована, о чем позаботился мой отец, в свое время известный ученый, и у меня здоровая кровь, так как дед мой был черноземный крестьянин, дожил до девяноста лет… Всякие порезы у меня на руках заживают с быстротою баснословной… Энергии у меня, как видите, много… Вы это видите? — спросила она уже почти шутливо, снова сжав его короткопалую, набрякшую руку в запястье.

— Ну, еще бы! — отозвался он и обернулся назад. — Кажется, это наша машина идет, а? Подождать надо.

В лесу, с обеих сторон подошедшем к белому шоссе, очень гулко отдался знакомый уже харкающий звук сирены старого фиата. Брагина заботливо подала несколько назад Торопова и сказала:

— Теперь нас основательно запылит… Но наш разговор этот мы продолжим при более удобном случае, да?

— Да, разумеется, — бормотнул Торопов, отступив еще на шаг, так как шофер Василий Юрковский останавливал уже машину и пыль окутала ее со всех сторон. Но машина проехала, и Торопов, подходя, спросил шофера:

— Что? Плохо действует тормоз?

— Да, есть отчасти, — ответил Юрковский.

Уселись и ринулись, и оказалось, что лесу хватило только километра на два, а там пошел старый яблоневый сад со стволами, щедро обмазанными глиною, на которой ярко золотели соломенные ловчие кольца; и, наконец, вырвались в открытую, широкую полевую долину, подпертую у самого горизонта увалами.

И вот по сторонам шоссе замелькали хаты под черепицей, с неизменными веселыми подсолнечниками около и кукурузой… Тыквы разлеглись на огородах. Телята запестрели где-то возле очень мелкой водицы. Деятельно поддевали сырую землю в канавах молодыми пятачками курбатенькие весенние поросята. Пшеничные поля кругом со дня на день ожидали уборки…