Стремительное шоссе - Сергей Сергеев-Ценский

Это один только момент, — он тут же подпрыгнул на месте, потому что подпрыгнула машина, сбив с ног старика и проехав по его телу, а через секунду машина была уже за три десятка метров.

Все пассажиры видели это, и один из возчиков, оглянувшийся назад, тоже.

— Стой, стой! — кричала Брагина.

— Останови! Останови машину! — кричали Дуня и Галина Игнатьевна.

И машина стала, но остановил ее не Юрковский.

Правые к виноватому иногда бывают беспощадны, но это зависит от многих побочных причин. Известно, что сытые хищники не кидаются на свою исконную добычу, а издали глядят на нее спокойно: они позволяют ей жить до своих голодных дней.

Когда машина только что была остановлена и Брагина, поднявшись, вытянув дрожащую правую руку, исказив лицо, исступленно кричала шоферу:

— Вы — мерзавец! Вы понимаете… Нельзя давить людей, нель-зя! Лю-дей да-вить нельзя! — Торопов при одном взгляде на нее мгновенно вспомнил ее же рассказ о том, как она вместе с другими била исцарапанного отчаянным спуском с почти отвесной скалы студента в Балаклаве, и подумал, что нервы Брагиной взвинчены теперь, может быть, не столько тем, что раздавлен старик, сколько ее же недавним на шоссе разговором.

Митрофан долго и укоризненно глядел на шофера и сказал наконец:

— Должны тебя за это под суд отдать, и очень строго ты ответишь… И ездить больше тебе не дадут…

Потом он передвинул кепку с правого бока на левый и пошел поглядеть, кого задавило.

— Галина Игнатьевна! Вы, как врач… — кивнул в сторону задавленного Мартынов, очень осерьезивший лицо, но она отозвалась:

— Что же я могу сделать «как врач»… Конечно, я могу сделать поверхностный осмотр… Он ведь лежит без движения.

Дуня казалась очень поражена. Она, побледнев, — отчего синие тени около глаз стали темнее, — сцепила руки и говорила той же Галине Игнатьевне:

— Вот тебе и поехали на прогулку… А вместо того человека задавили… Хороша наша прогулка!

Когда столпились все около тела, то увидели, что старик лежал ничком, какой-то плоский, как будто вдавленный в белое шоссе, неестественно вывернув и откинув правую руку. Палка была у него в левой руке, и он не успел ее выпустить. Кровь шла у него изо рта, окрасив всю белую бороду в нестерпимый для глаз, хватающий за сердце цвет. Тонкая, тощая черная шея показалась всем тоже как-то неестественно, без напряжения свернутой вбок; шейные позвонки были явно переломлены. Оба чувяка слетели с его босых ног; ноги были желтые, мертвые.

— Послушайте сердце, Галина Игнатьевна, — вполголоса сказал Мартынов, но та глянула на него с большим недовольством.

— Когда видно, что наповал, какое же еще тут сердце слушать… Сердце…

— Вы думаете, что уже все, конец? — спросил ее Торопов.

Она только повела головой, и за нее ответил Митрофан:

— Да уж сделано чисто, — на совесть.

— Я видела, как тот пассажир, спереди, сам хотел затормозить, да не успел, а шо-фер — прямо на человека. Это убийство! — кричала Брагина.

И один из возчиков — он был средних лет, сухощавый, с белесыми, выгоревшими усами, в рыжей жилетке на красной рубахе, — кашлянув, заговорил рассудительно, не спеша:

— Все-таки я эту картину видел все одно как в натуре, потому что мне было напротив… Идет, стало быть, этот старик покойный, а от вашей машины ему сигналы… А он себе без внимания, как все одно малохольный какой… Я ему даже крикнул: «Эй! Дед!..» А он как все одно слепой и глаз не поднимающий…

— Тормозить он должен был, тормозить! — перебила его Брагина визгливым криком. — Остановить должен был машину!

— Гражданин! Ваша как фамилия и какой ваш адрес? Скажите, а я запишу.

Оглянулись и увидали подошедшего шофера.

— Ага! Явился! Раньше он и прийти не мог! Полюбуйтесь! — театральным жестом показала ему на труп старика Брагина.

А возчик вдруг попятился:

— Что? В свидетели записать хочешь? Некогда нам по судам…

И он кинулся к своим лошадям, вскочил на колесо дилижана, с колеса на сиденье, — но-о! — и вот уже зашагали битюги, и закивал вверх и вниз желтый хвост вершковых досок.

— Уехал твой свидетель, — повернулся Митрофлн к шоферу.

— Все равно. Свидетелей и без него хватит. Всякий из вас, граждане, за меня на суде сказать должен.

— Как это — «должен»? «Должен»!.. Почему это за вас «должен»? — метнулась к нему Брагина, от возмущения потерявшая способность говорить связно.

Она стала к нему очень близко; лицо ее и полная, белая шея дрожали, а плотные, хоть и небольшие, кисти рук сжимались.

Однако Юрковский ответил ей спокойно:

— Очень просто — почему.

— В том, что тормоз у вас плохо действовал, товарищ, виноваты тоже вы, — строго сказал Торопов.

— Да! Вы это знали! Знали! Вы это нам сами сказали! — крикнула Брагина.

— Тормоз — это само собою… И солнце мне в глаза тогда ударило — это тоже все само собою… А главное, я хотел объехать, а за руль вон тот пассажир ухватился, — и Юрковский показал пальцем в сторону горняка.

Только теперь заметили все, что горняка нет с ними, и увидели: он стоял не около остановившейся машины впереди, а сзади, как раз на том месте, где он ухватился за руль.

— Он? — ошеломленно спросила шофера Галина Игнатьевна, даже чуть вздрогнув, и к Мартынову: — Вот видите! Я ведь говорила вам, что у него глаза убийцы…. Я чувствовала это.

Горняк стоял всего в нескольких шагах. Стоял у кустов и курил. И глядел в кусты, казалось бы, потому, что глядеть на людей было ему все-таки неловко. Может быть, он и слышал, что о нем говорилось.

И первой пошла к нему Галина Игнатьевна, за ней другие. Галина Игнатьевна, с ненавистью глядя на его египетский череп, сказала громко:

— Послушайте, вас обвиняют в этом убийстве.

— Не вызывавшемся необходимостью, — уточнил ее слова Мартынов.

— Оказалось, что это вы направили машину прямо на человека, — круглыми серыми глазами впилась и него Брагина.

Горняк оглядел их и других подошедших нисколько не удивленно, глубоко затянулся папиросой, выпустил дым кверху, и только после этого, раздвинув кусты, пригласил их жестом:

— А не хотите ли вы полюбоваться вот на это?

Подошли вплотную к кустам, посмотрели и переглянулись.

Бросившись стремительно метров на тридцать вниз, довольно ровный, то есть без углублений, без заметных возвышений, притаился тут же, за кустами тальника и вереска, откос, и где-то там, внизу, вдоль него шла белесая тропинка, протоптанная живущими в разбросанных хатках людьми.

Откос этот был сплошь покрыт какою-то безобидной мелкой травкой, местами пожелтевшей, побуревшей. Кое-где заметны были на нем серые камни, конечно, скатившиеся с шоссе и тут застрявшие. За белесой тропинкой, в низине, разлеглось траурное поле индигово-цветущей люцерны, и почему-то именно этот цвет люцерны, темный, сильный, в этих местах совсем какой-то странный и даже страшный, показался Галине Игнатьевне на миг очень нагло усмехнувшимся, жутким, зловещим.

Та машина, на которой только что ехали, — она увидела ее очень ярко именно в индиговой люцерне, там, внизу, опрокинутой кверху колесами, как валялась недавно где-то на шоссе отработавшая трамбовка, похожая на издохшую лошадь рыжей масти, очень истощенную перед смертью.

Галина Игнатьевна поежилась и втянула голову, поведя в стороны шеей, потому что труп старика с переломанными шейными позвонками, с бородой, окрашенной кровью, лежал всего в нескольких шагах, плоский, как бы вдавленный в шоссе.

А горняк, глядя теперь только на нее, говорил спокойно, точно читал лекцию, и не всем вообще, а именно ей одной:

— Должен вам сказать, что я сам умею править машиной и прекрасно знаю ее во всех деталях… И то, что тормоз у этой клячи нашей слаб, я видел, но когда я заметил, что шофер наш хочет объезжать старика, это мне показалось не сумасшествием даже, не глупостью… что еще бывает в таких случаях? Растерянность, конечно. Так вот, и не растерянностью мне это показалось, не ошибкой, а явным преступлением. Посмотрите на этот откос получше. Правда, солнце на повороте очень сильно ударило в стекло и даже меня на момент ослепило, но раньше я пригляделся к этим кустикам и рассчитал… Вот почему я ухватился за руль. Вы представляете, во что бы мы все превратились, если бы пошли здесь под уклон…

— А кусты? — попыталась возразить Галина Игнатьевна.

— Вот эти кусты?! — очень удивился ее вопросу горняк. — Вы думаете, что они могли бы удержать машину? Можете проделать этот опыт, если хотите: пустите машину, как она шла, и смотрите потом, где она будет… и что от нее останется…

— Тут сколько же будет? Сорок — сорок пять градусов? — соображал, приглядываясь к откосу, Торопов.

— Не больше сорока… И на чем бы тут могла удержаться машина? Тем более что шла она полным ходом… Прежде всего она бы перевернулась на правый бок и потом…. Представьте это яснее, как пошла бы она кувырком вниз, с нашими восемью раздробленными головами!