Обратная сторона личной свободы - Лариса Кондрашова

Девчонка из-за старой крысы вынуждена жить на квартире, за которую отдает почти все, что зарабатывает, и у той еще хватает совести приходить и внучку свою разыскивать!

Людмила позвала своих однокурсников в кафе, и они просто суперски отметили ее день рождения. «Фармацевты» скинулись и купили ей плейер и даже сбросили ей на «флешку» пару дисков известных ансамблей. Так что она теперь ездит в транспорте и слушает музыкальные приветы товарищей.

– Слушать тебе не переслушать! – сказала Тамара.

А что, классный подарок. Сама она себе вряд ли такой бы купила. По крайней мере в ближайшее время.

Итак, родители как ни в чем не бывало продолжают о ней заботиться. Она уже приготовилась к тому, чтобы самой себя обеспечивать, и теперь стояла на распутье. Не брать от предков деньги или брать? Не брать – глупо. Пусть они хоть чем-то отвечают за свое равнодушие к ней. Хоть деньгами!

Обо всем этом Люда и рассказала Димке на первом свидании. Как и в каких словах бабка сообщила ей о том, что отец Людмиле вовсе не отец, и так далее. Словно нарочно на ссору нарывалась. Словно ждала, что Людмила соберет сумку и уйдет.

– Чего только люди не делают, чтобы завладеть чужим добром, – сказал Димка. – Впрочем, я могу и ошибаться…

– Имеешь в виду квартиру? – удивилась она, потому что сама в таком контексте поступок Аллы Леонидовны не рассматривала, а только недоумевала: чего ей вздумалось внучку провоцировать?

– А с другой стороны, может, мне бабке спасибо сказать? Если бы не она, вышла бы я замуж за Переверзева и тебя не встретила.

Скорее, с ее стороны это было кокетство. Для того чтобы серьезно относиться к их встрече, нужно было бы хоть немного побольше узнать друг о друге. Но Димка воспринял ее замечание на удивление серьезно.

– Спасибо, Милочка!

Они сидели в кафе и пили молочный коктейль, а после слов Люды Димка поцеловал ей руку.

Как выяснилось почти с первых минут их узнавания на том, первом, свидании, Димка тоже считал свою судьбу не слишком счастливой.

Во-первых, его выгнали с третьего курса института. Тут, правда, он честно признался, что виноват в этом сам. Они с ребятами хорошо покуролесили на день ВДВ – у них на курсе учились двое десантников, которые увлекли за собой остальных студентов.

При служебном расследовании десантники, что называется, пали декану в ноги, и он их простил. С последним предупреждением. И даже потом вроде защищал. Но говорил остальным, в армии не служившим: «То, что ребята отметили этот день, – понятно. Их праздник. Они его заработали. А вы? Вас почему я должен прощать?»

Родители стали трамбовать Димку, чтобы он попросил прощения у декана…

– Представляешь, как в детском саду. Пойди попроси прощения у воспитательницы за то, что разбил окно… А когда я отказался, отец через своих знакомых таки сам вышел на декана. Пошел к нему на прием. Стал говорить – прикинь, я об этом ни сном ни духом не знал, – будто я раскаялся и теперь ни за что не позволю себе ничего подобного… – Тут Димка несколько замялся и сообщил Людмиле: – Может, потом как-нибудь я расскажу, что мы с парнями ухохмили… Так вот декан говорит: «Что-то мне не верится, будто такой возмутитель спокойствия, как Князев, вдруг возьмет и угомонится. Вот пусть придет и сам мне об этом скажет!» Отец прискакал домой и давай от меня требовать: иди да иди, покайся, и тебя возьмут обратно! Я говорю: а как же мои друзья Санька и Мишка? А у них, заявляет мне папочка, свои родители есть, пусть они о своих детях и заботятся. Получается, я должен был их кинуть, потому что у меня папахен – человек богатый, а они, значит, пусть страдают за все без меня… Как ты думаешь, что я сделал?

– Отказался? – напрашивался логичный вывод.

– Отказался, не то слово, я пошел в военкомат и выразил желание служить в армии. Ну, меня без промедления и упекли сюда. Хотя…

Он задумался.

– Подозреваю, что в последний момент отец все же вмешался, и меня оставили служить в родном городе, а не отправили куда-нибудь в горячую точку. Это и есть во-вторых.

– А у нас такие еще есть? – удивилась она.

– Наверняка есть! – уверенно произнес Димка. – Иначе, почему родителям пацанов, которые служат в армии, до сих пор приходят похоронки?

– А ты на увольнение домой ходишь? – спросила Людмила.

– Не хожу, – признался он, отводя взгляд.

– Что же, ты слоняешься по своему родному городу и ни разу не пришел домой? – не поверила она.

– Ни разу. Если хочешь знать, сегодня моя первая увольнительная за последние полгода. Так что я вовсе не слонялся, как ты говоришь. При том, что я уже старослужащий, и мог бы иметь совсем другие условия службы, если бы хвост не поднимал. Не люблю, когда меня гнобят. Что же это, делать вид, будто я всем доволен? И закрывать глаза на несправедливость.

– Когда я такими словами изъясняюсь, моя бабушка ехидничает, что я идеалистка. Значит, мы с тобой два идеалиста. Видишь, ты ухитрился даже «дедом» ходить в отверженных. А мне рассказывали ребята, которые служили в армии – тут имелся в виду некий человек по кличке Рыжий, – что старослужащие даже на зарядку ходят в домашних тапочках!

– Знаешь, Милочка, меня это противостояние даже развлекало. До сих пор я делал все для того, чтобы меня в увольнения не отпускали. Такой вот мазохист.

Он отодвинул стул, подавая Людмиле руку – она допила свой коктейль, – и распахнул перед ней двери кафе, после чего молодые люди вышли в теплый, понемногу остывающий вечер и медленно пошли по улице, продолжая разговаривать.

– Послушай, но если ты не ходишь в увольнительные, то как же на это смотрят твои родители?

Он замялся.

– Мама, конечно, переживает. Приходила на днях. Говорит: «Сыночек, как ты похудел!» – Он кого-то передразнил женским голосом.

– Но мама-то в чем виновата?

– Понятно, ни в чем. Это я просто вредничаю. Таким вот образом злюсь на весь свет, а родителям достается.

– Вот и я тоже.

– Значит, мы с тобой споемся? – Глаза его смеялись.

– Споемся! – Она улыбнулась. – Знаешь, у меня никогда еще такого не было… Я считала, что между мужчиной и женщиной не может быть единодушия.

– Потому что ты пока еще не женщина, а просто маленькая девчонка.

– Мне, между прочим, уже исполнилось восемнадцать.

– Да, ты просто старуха!

Они расхохотались.

– Как ты считаешь, военная форма мне идет?

– По-моему, не очень.

Он взял ее за руку и спросил без перехода:

– А когда ты мне отдашься?

Людмила остолбенела. Его слова показались Людмиле такими оскорбительными, что она выдернула руку из его руки и зашагала в обратном направлении.

«В последнее время я только и делаю, что от кого-нибудь убегаю!» – тяжело вздохнула она и тут же споткнулась, потому что Дмитрий с разбегу схватил ее за плечи и, чуть запыхавшись, произнес:

– Ну ты и горячая! Прямо кипяток. Прости меня, а? Я ведь нарочно сказал гадость, чтобы взглянуть на твою реакцию. Думал, драться будешь или посмеешься вместе со мной, а ты повернулась и пошла… Вообще-то я сказал бы, что больше не буду, но это будет неправдой. На самом деле я люблю прикалываться.

– Прикалывайся над кем-нибудь другим. Есть девчонки, которые любят безбашенных парней.

– А ты, значит, не любишь?

– А я нет. С такими приколистами, может, и весело, но ненадежно!

– А ты хочешь найти надежность?

Он притворился изумленным, а сам опять наблюдал за ней, вроде на нее и не глядя.

– А ты не хочешь?

Она подхватила это его «а», с которого он теперь начинал каждое предложение.

– Милочка, – протянул он, – давай не будем фигней заниматься. Это как на канате балансировать. Чуть в сторону больше положенного возьмешь, сразу и свалишься. Мы с тобой толком и не познакомились. Пойдем еще в какую-нибудь кафешку? У меня осталось триста рублей.

Людмила посмотрела на него: неужели не шутит? Куда можно пойти с тремястами рублями?

– В «Пиццу-хат», – ответил он на ее вопрос. – Мы возьмем полпорции пиццы, сок, и еще на какой-нибудь салатик останется. Ты не думай, я не всегда такой бедный. Я даже могу быть очень богатым. Тут один хмырь предлагает купить у меня картину. Он считает, что я пишу в его манере. Хотя на самом деле эта моя манера, может, схожая с манерой Игоря Трофимова, которого я очень люблю. – И пояснил для нее: – Игорь Трофимов – московский художник. Талантище! Точнее сказать, даже российский художник, потому что его знают все, от Москвы до самых до окраин.

– А зачем хмырю картина в его манере?

– Чтобы выдать ее за свою. И продать раз в десять дороже.

– А почему ты не продашь ее раз в десять дороже?

– Глупая девчонка, – сказал он с неожиданной нежностью. – Дмитрий Князев – это кто? Пока никто. А Велемир Ковригин – модный художник. По-моему, самый обычный подражатель! Но держит нос по ветру. Даже картины подписывает похоже на подпись Трофимова, но при этом так, чтобы никто не придрался…

– Судя по твоему снисходительному тону, ты и сам собираешься стать модным художником?