Брачные игры - Кейт Сандерс

Руфа восхищалась Эдвардом и всегда испытывала перед ним благоговейный трепет. Как и все остальные, она полагала, что он — солдат до мозга костей. И поначалу не поверила, когда узнала, что он уволился из армии и будет все время рядом с ними. Настоящий Мужчина часто удивлялся, что заставило его уйти с военной службы. Будучи не в настроении, он любил говорить: «Эдвард знал, что не дослужится до полковника. Он слишком строптив». Но, находясь в добром расположении духа, вздыхал и добавлял: «Бедный старина Эдвард, он ушел из армии, потому что его сердце было разбито. Он по-прежнему не может жить без нее».

За пятнадцать лет, прошедших после смерти Элис, Эдвард постепенно отошел от мирской жизни. Руфа смутно помнила Элис, тихую блондинку, которая на фотографиях всегда смотрела немного в сторону, так что невозможно было вспомнить ее целиком. У них не было детей, но Эдвард не предпринимал шагов, чтобы жениться снова. В отличие от Настоящего Мужчины он, видимо, мог жить без романов. Казалось, что его жизнь сбилась с пути и села на мель.

После смерти Настоящего Мужчины Эдвард убедился, что хаос и убожество неискоренимы в Мелизмейте. Но между чтениями нотаций он осыпал семейство Хейсти добротой. Настоящий Мужчина умер, задолжав ему большую сумму денег, о чем Эдвард никогда не упоминал. После смерти Настоящего Мужчины он произвел уборку в доме, умело справившись к этим трудным делом. Когда Селена, упав с велосипеда, сломала щиколотку, он каждое утро возил ее в школу на своем «лэндровере». Селена не отплатила ему благодарностью. По словам Розы, в любезностях Эдварда было нечто карательное. Он хотел приблизить их к реальности, а у них было совсем иное представление о том, что такое реальность.

Роза в раздражении поднялась из-за стола.

— Я знаю, что он лишь старается быть добрым, — пробормотала она, вновь наполняя свой стакан вином. — В этом весь ужас: почему так раздражают люди, пытающиеся проявлять доброту? А дома его бедную душу не ожидает рождественское веселье.

Она внезапно замолчала. В дверях показался Рекалвер. Он мрачно кивнул Руфе и Розе и осмотрел комнату. Его безжалостный взгляд остановился на блюдцах, заполненных использованными пакетиками, коричневых кусках сахара и одинокой кастрюле супа, стоявшей на плите.

— Привет, — наконец сказал он.

Он никогда никого не целовал, но Руфа специально пересекла комнату, чтобы поцеловать его в щеку. Все же он был ее крестным, и неблагодарность означала для нее нечто большее, чем для других. Рекалвер был высоким, худощавым мужчиной лет за сорок. Официально он был на несколько лет моложе Настоящего Мужчины, но говорят, что возраст — это состояние ума, и Эдвард полностью оправдывал это высказывание. У него была коротко подстриженная бородка серо-стального цвета. Густые волосы были такими же. Он был очень красивым, хотя это сразу не бросалось в глаза.

— Эдвард, — проговорила Роза утомленным голосом, — какой приятный сюрприз…

Рекалвер был немногословен.

— Поищите сухую одежду, иначе этот человек умрет от воспаления легких.

— Какой человек? — повторила вслед за ним Роза. — О ком идет речь?

Рекалвер оглянулся назад.

— Заходи, здесь немного теплее.

Он посторонился, чтобы пропустить незнакомца, вся одежда которого насквозь промокла и была в пятнах засохшей грязи.

— Ах да, это Берри, — небрежно проговорил Рэн. — Мы вместе учились в школе.

Берри был полный, румяный молодой человек с испуганными оленьими глазами, скрытыми за замысловатой оправой очков.

— Гектор Берроун, — представился он. И словно после раздумья добавил: — Здравствуйте.

Глава третья

Направляя свой «БМВ» по замерзшей трассе, Гектор Берроун не представлял себе, что скоро попадет в совершенно иное измерение. Он полагал, что цель его поездки — добротный фермерский домик из золотистого камня с камином. Этот дом он и его невеста Полли арендовали на праздник за высокую цену.

«Добрый король, пом-пом-пом», — напевал он.

У Берри был дар чувствовать себя счастливым. Мысли о предстоящих наслаждениях отгоняли от него треволнения, связанные с работой. Его родители, с которыми он обычно проводил праздник, гостили у друзей-дипломатов на Бермудах. Его офис в Сити остался теперь позади на целых две недели. Не нужно подниматься без четверти шесть. Не нужно выкладываться настолько, что не остается сил даже на мысли о сексе. И вообще он любил предвкушение Сочельника. Камин и кларет, и весь мир, затаивший в полночь дыхание: он не сомневался, что это будет чудесно.

Полли начала кружить по проселочным дорогам уже в сентябре и последние полтора месяца занималась тем, что заказывала ветчину, гладила простыни и примеряла новые вельветовые одежды. Полли, которую Берри нежно любил с последнего учебного года в Оксфорде, была зациклена на всем «правильном» — ухоженные гостиные и белоснежные салфетки, раздача гостям по кругу портвейна и — не дай Бог! — никаких желтых цветов в саду. Ее несколько волновало, как мир будет воспринимать ее общественную жизнь. Ее одержимость эдуардианскими атрибутами утонченного аристократизма была слишком серьезной, чтобы счесть ее простым снобизмом. Она настраивала себя на милосердие, чтобы забыть о том прискорбном факте, что ее родители — австралийцы. Можно было, разумеется, говорить об австралийцах голубых кровей и колониальной аристократии, но для Полли это было почти так же прискорбно, как быть тайным валлийцем.

Берри по опыту прошлых лет знал, что Рождество будет похожим на разворот в журнале «Харперс» — своего рода Рождество, которое никто, за исключением скрытого австралийца, не испытает в реальной жизни. Венок на двери, плющ вокруг портретов и тому подобное. Будет дым от поленьев, ароматическая смесь из сухих лепестков, лаванда и воск — Полли запланировала даже запахи.

Кое-кто, например его сестра Аннабел, обвиняла Берри в том, что он боится Полли. Какая глупость… Просто он благоговел перед своей удачей за то, что получил женщину явно симпатичную и очаровательную.

«Сир, ночь становится темнее», — напевал Берри.

И действительно, становилось все темнее. Берри максимально замедлил ход «БМВ», а затем совсем остановился. Единственный свет на мили вокруг исходил от «вольво», заблокировавшего узкую дорогу. Обе передние двери машины были открыты. Берри подождал немного, прислушиваясь к окружавшему его необъятному безмолвию. Никто не появлялся. Покинутое «вольво» продолжало сиять, подобно Mary Celeste («Небесной Мэри»).

Он заглушил мотор, вынул ключ и вышел из машины. От холода у него перехватило дыхание. Дрожа в своем морском костюме и тонких городских туфлях, Берри продвигался к груде острых голых сучьев примерно в пяти метрах от дороги. Позади этой колючей завесы свет от «вольво» был тусклым, окаймленным тенями. Сквозь дымку собственного дыхания Берри различил две фигуры на краю чего-то похожего на небольшой пруд.