Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти - Игорь Кабаретье

Тёмная аллея тонула в глубине в ярких отблесках света, и Купол собора, изрезанный тенями вычурных горгулий, словно свадебный торт на фоне неба цвета розового фламинго, вкупе с видом на соседний грязный переулок был одновременно удивительным и фантастический. Все вместе, втроём, они с наслаждением любовались этой фантасмагорической картиной.

В этот момент, около них, на фоне все того же розового неба, замаячил приближающийся к ним силуэт Дика. Этри больше не сомневалась, что он её узнал и последовал за ней, и кровь прилила к её голове, она ощутила, что «её голова оказалась на земле, а ноги на небесах», и непроизвольно стала падать на мостовую.

– О! Нет! – воскликнула возмущённая Флош, – будьте внимательнее! Кого вы там толкнули? Здесь темно… Это что-то мягкое… ребёнок! Мои друзья, это маленький итальянец… бедный маленький итальянский попрошайка, которых и без того полно в Париже! Стоило ради этого ехать в Милан?

И она бросила ему два су.

***

В ту ночь Этри мечтала о Дике. Она представляла, как в позе античного японского божка он её обнял и поцеловал. Она почти чувствовала, как тело её пробуждается, осязала его длинные тонкие пальцы, которые, чтобы его губы могли добраться до её рта, приподняли её подбородок. И его взгляд! Где-то она уже видела эту силу, это одновременное выражение грусти и неизмеримого сладострастия? Этот взгляд «который, вмещал в себя всю Троянскую войну в Илиаде Гомера»!

Флош её вытащила из этого вороха воспоминаний и мечтаний:

– Вам хорошо спалось сегодня? Не знаю, как вы, но я превосходно выспалась. И я вас люблю, моя дорогая подруга, – продолжила Флош, вытаскивая свой платок, – потому что, что вы – как неразумная девушка… О! Что это? Там… Там! Блоха! Этри, Блоха! (Флош выпрыгнула долой из постели) … одна… большая… нет, огромная… коричневая… с длинным туловищем! Что я говорила! Грязная Италия! Приехать сюда за тысячу льё, чтобы тебя искусали итальянские блохи… действительно… в этом нет никакого здравомыслия! Я устала от всего этого… А ведь только что я проснулась настоль счастливая от одной только мысли о том, что нахожусь около вас… в этом номере… в этой гостинице! А сейчас, как только я подумаю, что эти грязные звери будут сосать по очереди нашу кровь, меня это совсем не радует. Если бы ещё у каждой из нас была своя собственная блоха, которая сосала бы кровь индивидуально… исключительно только у каждой из нас… и умирала бы после этого! И какой он сильный и ловкий, этот дикий зверь, его невозможно поймать! Впрочем, таким образом передаются все болезни, это хорошо известно. К тому же, в довершение всего, эти итальянцы… да они же никогда они не моются!

– Успокойтесь, – сказала Этри, – единственно опасные блохи – это те, которые кусают в ухо.

– Это правда? Вы прелестны! Моя дорогая, вы меня поражаете… Ваши исключительные познания в разных сферах, то, что вы знаете о таких вещах, это феноменально…!

– Не преувеличивайте, я просто наблюдательна, – рассмеялась Этри.

– О! Я восхищаюсь вашим умом… и не только им. То, что также прелестно в вас, так это то, что у вас есть свои собственные идеи… собственные мании… такие, как привычка открывать окна по утрам, чтобы чистый воздух дезинфицировал помещение. (И Флош бросила подозрительный взгляд по сторонам). Все это я вижу моим маленьким мозгом. Итак… посмотрите… вот на это, наверху, перед нами. На мой взгляд это фронтон времён Наполеона. Я представляю, что он жил в этом отеле и должен был остановиться в этой комнате.

– Без сомнения… и номер 13 должен был принести ему счастье! 12 франков в день… конечно, он останавливался именно здесь.

И таким образом девушки беседовали вплоть до завтрака, который они съели в постели, перечитывая текущую корреспонденцию.

В десять часов утра, свежие как два горных ручейка, они нашли Художника в музее Брера.

Поражённая увиденным, Этри неожиданно остановилась перед монументальными фресками этого музея, после чего, увлечённая своим воображением, она молча удалилась от своих компаньонов и пошла одна по галереям, пытаясь сделать зарисовки с понравившихся ей картин в свою записную книжку, гибкими движениями рук и с суггестивным выражением лица. Но на что может претендовать художник-любитель перед лицом прекрасных ликов на картинах классиков пятнадцатого века, где отягчённые тайными страстями веки и губы, выражающие сомнение уголками рта лица уже предвещали появление да Винчи? Святой Рох Амброджо Бергоньоне, какое двойственное впечатление произвела его обнажённая нога на бедную девушку, ведь его столь чистые и девственные, немного припухшие губы, очевидно, не знали поцелуя любимой? Хотя он и сам похож на девушку… И какой контраст с тонкими, но, очевидно, умелыми губами стоящего рядом с ним вполне брутального Святого Людовика Тулузского! Хотя, если присмотреться, и в нем было что-то женственное…

Ах! Бедная Этри! Какое это мучение, любоваться творениями итальянских классиков! Перед Аполлоном и Дафной её стали преследовать воспоминания, а не тело ли Дика изобразил Андреи Аппиани в образе молодого Бога? Аполлон, расставивший свои красивые обнажённые ноги под короткой распахнувшейся туникой, с открытой мощной шеей, за которую держалась своей томной рукой Дафна, открыв вид своей прелестной головы и лица. Этри жадно смотрела на этот рот, иронично, легко поднятые углы которого исправляли грусть взгляда, зафиксированного на теле Дафны. Нимфа, в то время как её ноги уже подогнулись под напором Аполлона, недвусмысленно предлагала свою напряжённую грудь губам любовника, и Этри даже слышал, как Аполлон шептал своей возлюбленной: «Я знаю ещё и другие поцелуи и другие сладострастные местечки для них!»

– Ах! Да, моя бедная, бедная Этри, во всём мире постоянно рождаются и «другие» поцелуи, но зачастую слишком поздно, чтобы успеть их попробовать. И почему Дик тоже не сказал ей: «Могу ли я показать вам и другие поцелуи?»

Этри вздохнула. «Впрочем, как выясняется в конце концов, всё самое важное, – сказала она, наконец, сама себе, – состоит лишь в том, чтобы сохранить как можно дольше красивые ноги. Ах! Боги Олимпа! Не играйте сейчас со мной в те же самые игры, что и с Дафной. Это должно было быть очень жестоко стоять там, рядом с ними, словно какая-то капуста, будь ты хоть Богом или даже человеком.»

Тем не менее, эти мысли, почти лишившие её сил после нахлынувшего на неё при виде этих картин возбуждения, опечалили Паломницу. С тяжёлым сердцем она продолжила ходить по залам музея, но вскоре вновь чувственное влечение захлестнуло её при виде обнажённых тел и сладострастных взглядов их обладателей на полотнах итальянских классиков.

Возле Обручения девы Марии работы Рафаэля и Святым семейством кисти Бернардино Луини Этри обнаружила своих компаньонов. Они громко веселились, довольно интимно, почти прижавшись друг к другу, перед этим до сих пор столь современным и столь живым шедевром. Флош и Художник посмеивались над тем, как Святой Иосиф занёс свою руку за Богоматерью, словно хороший плотник, забывший ей подрезать волосы. Он, казалось, мягко шепчет ей: «Не пойдёшь ли ты со мной за город?»… и его глаза с поволокой искоса смотрят на неё! Ангелы позади него словно подтверждали: «Да… он первый парень на деревне». Этри также нашла эту картину чрезвычайно приятной и привлекательной, и даже весёлой, особенно после увиденного ранее. А как бы был удивлён Луини, увидев, на сколь белыми и прозрачными стали краски, сошедшие с его палитры, на сколь они побледнели за века, да до такой степени, что Этри поверила, что цвета эти были похищены им у перламутровых и молочных тел англичанок.

Флош пребывала в хорошем настроении после просмотра «произведений искусства, которые своими сочными красками проникли прямо в её мозг» – по крайней мере так она утверждала, и добавила, что хотела бы закончить это прекрасное утро в лавке у старьёвщика.

– Иногда, именно такие дураки, как мы, находят «жемчужину» во всяком хламе… Вдруг нам повезёт, и мы наткнёмся на неизвестного Луини, да Винчи, Беллини! Кто может поклясться, что в углу затрапезной миланской лавки не лежит «Пиета» или «Ex-homme»! (она хотела, вероятно, сказать «Пьета» и «Ecce homo»). И почему именно я не могу попасть в эту точку и не наткнуться на шедевр?… Разве только маркитанткам может доставаться главный приз!

Они вошли в ближайшую от музея лавку антиквара. Сражение между скупостью и любовью к деньгам ясно виделось и читалось в её глазах, и было понятно, что крайне скупая Флош пребывает в нерешительности. Но в конце концов страсть приобретать что угодно быстро победила все остальные её милые качества. Лихорадочно, загнутой крюком рукой, словно веслом, она касалась всего, что было в лавке, беспорядочно бросая кружева на глиняную посуду, рамки картин на безделушки, ткани на бахрому. В одно мгновенье бутик антиквара превратился в лавку, которую долго грабили, разыскивая бриллиантовое колье. Этри и Художник, смущённые этим варварским татаро-монгольским набегом, обеспокоенно смотрели на старьёвщика-антиквара, который, в надежде на удачный день, двумя руками пригоршнями услужливо предлагал свой товар их компаньонше. После долгих и безрезультатных поисков, Флош, с блеском в глазах, стала размахивать перед ними бесформенным предметом, чем-то вроде бубна или барабана в кружевах, покрытого зелёным шёлком, с ободком, инкрустированный мозаикой из слоновой кости, и который продавец-старьёвщик называл «Мажолином».