Только позови - Джеймс Джонс

— Я пытаюсь объяснить, что вы можете прожить достаточно долго, если будете беречь себя, — заключил док Харрис.

Уинч старался не пропустить ни слова. Все мы так, когда дело доходит до наших собственных диагнозов и прогнозов, мелькнула мысль. И в этот самый момент он испытал какое-то особое чувство. Как в кино: ты стоишь перед важным судьей, а тот, плотно позавтракав, медленно, с расстановкой читает ужасный приговор, поскольку ты вляпался в какую-то вшивую историю.

— Так что моральный образ жизни имеет свои преимущества, — сказал док Харрис.

— Моральный! — взорвался было Уинч. — Ну да, конечно. Послушайте, док. Вы объяснили, как надо. Я все понял. А теперь вот что. Может, забудем, о чем мы говорили? Вы признаете меня годным и направляете обратно в строй. А?

— Не имею права, вы же знаете. — Док Харрис рассердился. — Нет, честное слово, я не понимаю вас, Март. Другие готовы в лепешку расшибиться, лишь бы их отправили домой, в Штаты. А их не отправляют.

— Вам-то виднее, — сказал Уинч.

— У вас ведь жена есть и дети, верно?

— А… ну, конечно. Есть где-то.

— Даже не знаете где?

— Конечно, знаю. В Сент-Луисе, наверное.

— Я не понимаю вас, — сказал док Харрис.

— Да нет, все очень просто. — Уинч встал. — Это ваше последнее слово?

— Да, думаю, что да.

Уинчу почему-то захотелось отдать честь полковнику. Он сделал поворот кругом. Дока Харриса он больше не видел. На следующий день в числе других его самолетом переправили на Новые Гебриды.

На палубах и в каютах царило возбуждение, а снизу все так же доносился ровный стук судовых машин. Сквозь него Уинч слышал суматоху и беготню, вызванную появлением земли. Ну вот, скоро эта провонявшая посудина, груженная гниющей скотиной, доставит его домой. Он по-прежнему лежал, оперевшись на локоть, и глядел в открытую дверь на неестественные, изломанные фигуры в салоне.

Он гадал, почему док Харрис так поразился. Он что, не слышал, как бросают жен и детей? Уинч не представлял, каким был док у себя дома. Но он был убежден, что миссис Харрис хоть старалась ладить с мужем — полковником. Перед его мысленным взором встали было об — разы его собственной неряшливой толстозадой жены и пары кудлатых огольцов, но он яростно отогнал их прочь. Мысль о них приводила его в полнейшее раздражение. Ради такого сокровища, как его женушка и двое белобрысых телков — ну вылитая мать! — не стоило ехать домой. Ей в Сент-Луисе и без него неплохо. Таскается, небось, напропалую, сучка, раз исхитрялась даже при нем, где только ни стояли. Так оно и получается, когда женишься в занюханном гарнизоне у черта на куличках на дочке какого-то забулдыги-сержанта. Любила плести насчет своей фигуры: прямо тебе статуя, видите ли. А огольцы до чего похожи на нее, ни за что не скажешь, кто у них папаша. И ничем не докажешь, что это он их сделал. Он-то, конечно, в точности знал. Но это его мало трогало. Уинчу было безразлично, увидится он с ними когда-нибудь или нет.

Прямо перед ним, заслоняя адову картину салона, из-за дверного косяка высунулся лоб, и, как снайперский прицел, на него уставились одни глаза — без лица. Мгновенно отключившись от собственных мыслей, Уинч напустил на себя ворчливо — насмешливый вид, ставший привычным ритуалом за годы общения с его сержантом по кухне, и пошел травить:

— А, Джонни Стрейндж! Сгинь, Джонни-Странь. Проваливай отсюда. Топай на палубу, поиграй с детишками.

Скособоченная до того, что мохнатые брови шли параллельно косяку, голова выпрямилась, под ней возник человек с ухмылочкой на физиономии и не спеша проследовал в каюту. Джон Стрейндж был осмотрителен и нетороплив во всем. Туловище у него было нескладное, ноги слишком коротки. Правая рука Стрейнджа висела плетью и кончалась клешней с вывернутыми суставами.

— Я что сказал? Не о чем нам с тобой толковать, Стрейндж. Не о твоих же вшивых воспоминаниях. Они у меня колом стоят, и не то что в глотке, а еще кое-где.

Стрейндж понимающе кивнул:

— Я так и думал, что ты не захочешь на палубу.

— Чего я там не видел?

— А я посмотрел чуток. Здорово, — сказал Стрейндж виновато. — Такой галдеж подняли.

Рот Стрейнджа снова скривился презрительно и печально, в зловредной выжидательной ухмылке. Его на редкость широкоскулая топорная физиономия выражала бесконечное долготерпение, какое бывает у людей от земли, и неизъяснимую вселенскую грусть. Но густые мохнатые брови, сросшиеся в бурую поперечину на лбу, торчали гневно и яростно.

Такого надо хорошенько узнать, чтобы разобрать, то ли он лыбится, то ли скалится от злости. Они все поняли, и поняли давно, что Стрейндж любит просто полаяться, зато, уж если куснет, своих не узнаешь.

— Как здоровьице, друг старшой? — осведомился Стрейндж.

— Получше твоего. — Уинч никому не рассказывал о своих болячках и был совершенно уверен, что Стрейндж и понятия не имеет, что с ним такое. — И брось, никакой я не старшой. Такой же выбывший из строя, как и ты, и эвакуированный.

— Все равно ты в чине и жалованье получаешь.

— Дерьмо все это!

— Оно конечно, — согласился Стрейндж. — Я тоже так считаю.

— Тогда мы поняли друг друга.

— Я еще подумал, загляну-ка в салон, как там Бобби Прелл, — сказал Стрейндж миролюбиво.

Уинч молчал.

— Пойдешь?

— Нет.

— Тогда я один. — Стрейндж дернул головой.

— Безмозглый сукин сын! Корчил из себя героя, вот и достукался.

Стрейндж опять дернул головой:

— Другому, может, нужно это — корчить героя. Но сейчас ему все равно хуже некуда. Особливо в такой день. Доктора уже растрепали, что он, может, и ходить не будет. Говорят, даже ногу оттяпают.

— Сам во всем виноват, — поспешно заметил Уинч.

— Как-никак из нашей роты он, — возразил Стрейндж.

— Пора кончать эту трепотню насчет роты. Все кончилось, Джонни-Странь, понимаешь! Кончилось! Вбей это в свою тупую техасскую башку.

У Стрейнджа снова промелькнула усмешечка:

— Не-а, не покончено. Пока еще не совсем покончено, хоть ты тресни. Так не идешь?

— Нет, катись один.

— Ну, как хочешь. Тебя, видать, не проймешь ничем, а? Я как раз тут одному рассказывал, что нашего старшого ничем не прошибешь. — Стрейндж сморщил губы. — Э-э, собирался предложить тебе выпить по случаю прибытия и вообще. Да вот забыл взять.

Уинч уставился было на него, но потом протянул руку к вещмешку и, изогнувшись, одним движением кинул бутылку, словно это был пакет с бумагами. Стрейндж поймал бутылку, сноровисто захватив ее между большим пальцем и ладонью здоровой левой руки.

— Вот спасибочки, старшой! — С трудом шевеля правой клешней, он картинно поднял бутылку, приветствуя Уинча. Потом, прикинув на глазок уровень, вернул.

— Маловато осталось. Если что нужно, старшой, заглядывай к старине Страни.

— Не валяй дурака. — Уинч тряхнул бутылку. — Виски на этой посудине хоть залейся.

— Может, еще чего понадобится.

— Заботу проявляешь? Хо-хо, перебьюсь. В моем-то возрасте?

— Не скажи. — Сержант отдал честь, небрежно вскинув изувеченную клешню, и это было как дурная шутка. Он вышел и направился в салон.

Уинч долго смотрел ему вслед, потом лег, вытянулся. В его глазах Стрейндж был в некотором роде герой. Если вообще для него существовали герои. Стрейндж плюет решительно на все — вот что восхищало Уинча. Другие и сам Уинч только делали вид, будто их ничего не касается. А Стрейнджа на самом деле ничего не касалось. Он плюет на все: на армию, на роту, на службу, на людей, баб, успех, жизнь, человечество. Стрейндж делал вид, будто его что-то касается, но ничего подобного. Внутри он был абсолютно сам по себе, и ему было хорошо. Это и восхищало Уинча.

Он опустил руку и сквозь клапан кармана пощупал в мешке холодноватое горлышко бутылки. Умора, до чего же хорошо идут вместе виски и женщина. Особенно когда пить запрещено. Потихоньку, в обход правил пропустить стаканчик — поднимает настроение, так же как не пропустить бабу. Ну что ж, завтра… Завтра ни капли. Будь они все прокляты, там, в роте, кретины недоделанные, вдруг полоснуло у него в мозгу. Вообще-то он должен справиться с ними, его техник-сержант, а?

И, погружаясь в какую-то словно бы наркотическую дремоту, которая добиралась до костей, но тревожила не больше, чем застарелая зубная боль, Уинч думал о толпившемся на палубе дурачье — таращатся, небось, на землю и, как последние идиоты, надеются, что она даст им прибежище.

Глава третья

Каждая без исключения переправляемая домой партия бывала возбуждена и вроде бы даже огорошена при виде родной земли. Транспорт, на котором находились Уинч и Стрейндж и все остальные, не многим отличался от других.

Мало кто среди них действительно верил, что она на самом деле существует, родная земля, и они когда-нибудь доберутся до нее. Однако в точно назначенное время на горизонте показалась суша. Как им и говорили, на востоке выплыл длинный голубой континент.