Только позови - Джеймс Джонс

Мысль, память о роте постоянно присутствует в сознании героев. Она как соломинка, за которую хватается утопающий и которая, как известно, никого еще не спасла. Они помнят о роте, лежа на больничной койке, пьянствуя в барах и кабаках, развлекаясь с лихими подругами, и постепенно в их душах развивается чувство вины перед ротой, которая осталась «там» и продолжает мучительно истекать кровью, перед солдатами, чьи кости гниют в болотистых джунглях. И чем больше они предаются люксорским излишествам, пытаясь заглушить чувство вины, тем острее оно становится, тем оглушительнее его реализация в постоянных кошмарах, еженощно терзающих всех четверых. Одному снится, что рота под обстрелом тяжелых минометов попала в «вилку» и вот-вот на нее обрушится всеуничтожающий последний залп, другому видятся лица солдат, погибших, как он думает, по его вине… Кошмары приходят все чаще, по нескольку раз в ночь, становятся интенсивней. Героев начинают мучить уже не только сами сновидения, но и страх перед ними. Они теперь боятся спать, и это признак надвигающегося безумия.

В конце концов, наступает трагический момент, когда иллюзия рассеивается и становится ясно, что никакой роты давно уже не существует: почти все ее солдаты и командиры либо ранены, либо убиты. Там теперь другие, незнакомые люди, и рота теперь уже не та РОТА. Ушел из-под ног последний кусочек твердой почвы, исчезла вера, кое-как примирявшая героев с несправедливостью мира и собственной отчужденностью, не стало обоснования, пусть иллюзорного, для каких-то действий, усилий, поступков. Надежды, связанные с пребыванием в армии (а они все хотят остаться в ней), приобретают черты эфемерности. Армия без РОТЫ — уже не та армия. Теперь это бездушная, громоздкая машина, где человеку грош цена, а его личные достоинства — ненужная роскошь и даже помеха. Не случайно, когда Лэндерсу представляется возможность выбора, он не в силах принять решение, ибо не находит себе места ни в армии, ни вне ее. Любой выбор будет ошибкой.

В финале романа отчуждение героев становится полным и окончательным. Мир, окружающий их, представляется им безумным и бессмысленным: Америка сражающаяся — против Америки богатеющей, кровь и страдания — против роскоши и развлечений, Люксор первый — против Люксора второго. Но им теперь это, в сущности, безразлично. Для них нет места в этом бессмысленном мире. Им остается только уйти из него, и они уходят.

Трагизм судьбы героев Джонса не содержит очистительного и просветляющего начала, как это бывает в классических трагедиях. Он мрачен, безысходен, беспросветен. Особенное качество этого трагизма обусловлено противоречием между убеждениями героев и представлениями автора. Миф о роте — продукт воображения героев. Возникновение и самый характер этого мифа объясняются теми же эфемерными причинами, которые побуждают Прелла, Уинча, Лэндерса, Стрейнджа во что бы то ни стало остаться в рядах армии. В основе мифа лежит опыт американской армейской жизни 30-х годов (как он представлен в романе «Отсюда и в вечность»), проецированный в будущее, то есть на 40–е годы, на действительность эпохи второй мировой войны. Именно из этого временного перепада, из разительной несхожести армейской службы военного и мирного времени возникает мифологическое качество мышления героев, их представлений о РОТЕ и о том месте, которое она занимает в их собственной судьбе. Все это — и сами герои, и способ их мышления, и мифы, которые они создают, — результат деятельности творческого сознания автора. Но автор знает больше, чем герои, и не только потому, что он их создал, но еще и потому, что в своих оценках, в изображении национальной жизни начала 40-х годов он опирается на опыт последующих десятилетий и проецирует этот опыт в прошлое, высвечивая в нем такие черты и тенденции, которые в дальнейшем получили интенсивное развитие. Это знание он не делит со своими героями. Лишь в самом конце он приоткрывает завесу истины и дает им почувствовать всю несбыточность и нереальность мифа: не в том дело, что старые солдаты выбыли из строя и на их место пришли новые, а в том, что изменилась сама армия, ее организация, система отношений между людьми. В этой новой армии, в этой новой действительности для РОТЫ нет места. Исчезла почва для мифа.

Можно предположить, что Джонс и сам питал некоторые иллюзии относительно американской армии довоенного образца. Он не идеализировал военную службу и уже в первом своем романе нарисовал правдивую и временами устрашающую картину солдатской жизни, отягощенной антигуманными армейскими установлениями, бездуховностью, варварской дисциплиной, системой наказаний, опирающейся на садистскую жестокость. Тем не менее, он сохранял веру в «суверенность» вооруженных сил, в то, что армия — самостоятельная и в некотором роде независимая организация, вся деятельность и само существование которой подчинены единственной задаче — защите отечества и демократии, что правительство страны не полномочно использовать ее в каких-либо иных целях. В 1967 году в интервью Н. Олдричу писатель подчеркнул: «Армия, в которую Прюитт вступил в конце 30-х годов, не была еще тем безотказным орудием правительства, каким она стала сегодня».[3] Джонсу казалось, что довоенная армия стояла вне политики, и военная служба представлялась профессией, которая, хоть и подчиняла себе человека целиком, все же оставляла место для человечности, гражданственности, личных и общественных убеждений, при том, конечно, условии, что они не вели к действиям, противоречащим уставу.

Надо полагать, что Джонс заблуждался, хотя кое какие основания для иллюзий у него, очевидно, были. Впрочем, теперь это не столь уж важно, и представления Джонса об армии 30-х годов имеют лишь то значение, что образуют точку отсчета и некий критерий при оценке событий, развернувшихся в последующие десятилетия.

На протяжении 50-х и 60-х годов писатель был свидетелем весьма важных процессов в социально-экономической и политической жизни США, мимо которых не мог пройти ни один мыслящий американец. Речь идет о таких явлениях, как образование военно-промышленного комплекса, подчинение исполнительной власти интересам крупного капитала, присвоение Соединенными Штатами функций «мирового жандарма», строительство военных баз во всех частях света, увеличение численности и оснащения вооруженных сил. Следствием всего этого явилась общая милитаризация национальной жизни, которая сегодня бросается в глаза. Джонс не дожил до президентства Рейгана. Он умер под занавес разрядки и остался в неведении относительно чудовищных военных бюджетов, массового производства нейтронного и химического оружия, откровенно агрессивного внешнеполитического курса США, циничной установки на глобальный ядерный конфликт. Но он понял, конечно, что США постепенно превращаются в милитаристское государство. Опыт Кореи и Вьетнама свидетельствовал о том достаточно красноречиво.

Джонс был противником милитаризма в любых его проявлениях, особенно «военного милитаризма», выступавшего в наиболее откровенных и беспредельно циничных формах. Милитаризация армии, если можно так выразиться, имела для него специфическое значение, ибо он был военным писателем и армейская жизнь составляла ту сферу национальной действительности, которая давала ему материал для творчества.

В цитированном уже интервью Джонс говорил: «Какого черта, война теперь уже не война, а индустрия, комплекс большого бизнеса!» Эта фраза дает нам ключ к пониманию последних разделов романа «Только позови». Она проясняет трагический сдвиг в отношении героев к армии, а стало быть, ко всей своей предшествующей и будущей жизни. Милитаризм, как показывает писатель, противоречит понятиям о ценности человеческой личности, да и сама жизнь человека в условиях «милитаризованной» армии низводится до уровня статистической единицы. Солдат превращается в объект «процесса»; его неповторимая суть растворяется в потоке бумаг, характеристик, бюрократических «форм», которые никто не читает. Всем, в сущности, наплевать, кто он такой и на что способен. Происходит некая компьютеризация армии, учитывающая массу факторов, но решительно не способная учитывать что-либо сопряженное с личностью, идеологией, нравственностью. «Милитаризованная» армия превращается в разрушительную машину, парадоксальным образом открывающую простор для фаворитизма, произвола, предрассудков, то есть для всего античеловечного в человеческих отношениях. Типичнейшим ее порождением на последних страницах романа оказывается капитан Мейхью — самодовольный бездарный тупица, которому наплевать решительно на все, кроме власти и мнения начальства. Представляется существенным, что в сознании одного из главных героев — Лэндерса — Мейхью постоянно ассоциируется с пленным нацистом. Лэндерс относит их обоих к категории людей, алчущих власти. В достижении этой власти и в ее употреблении их не смутят никакие моральные принципы.