Сестренки - Ольга Шумкова

Тетя Лидия грустно кивнула:

– Да, к сожалению.

Ася, 1930 год.

Я решила вести этот дневник, но он будет необычный.

Многие девушки ведут дневники, где описывают все подряд. Кто-то пишет о танцах или нарядах, кто-то просто записывает все события, а кто-то – я сама видела – конспектирует Ленина и Плеханова, а потом пишет рядом свои размышления.

Я не буду записывать все подряд – я веду обычную жизнь девятнадцатилетней девушки, а Ленина и Плеханова я наконспектировалась, кажется, на всю жизнь.

Сегодня начинается совсем новый этап в моей жизни – я закончила педагогическое училище. Мне дали диплом, был праздник и даже танцы, хотя многие считают, что танцы – это глупо и буржуазно, что лучше уж заниматься физкультурой. А мне кажется, что танцы очень полезны и интересны. Я люблю танцевать!

Итак, я учительница. И вот об этом я и буду писать! В техникуме мы изучали труды великих педагогов, я уже тогда думала, что буду записывать и свои педагогические мысли. Может быть, я стану великим педагогом, мои книжки будут стоять на полках в магазинах и библиотеках…

Завтра я поеду домой на целых два месяца. Сначала нам планировали устроить практику в пионерском лагере или детском доме, но потом руководство техникума передумало: решили, что нам надо отдохнуть, повидаться с родными. Я решила это время посвятить чтению и подготовке к своей будущей работе, уже составила список книг, главное, найти их в нашей библиотеке.

Вот уже три дня я дома. Как я была рада! Мама, папа – я не видела их целый год. Хоть городок, где техникум, не так далеко, добраться все равно непросто, особенно зимой.

Папа по моей просьбе сделал мне маленький столик, куда я сложила все свои книги и записи. Первым же утром я села за стол, положила перед собой чистый лист и приготовилась писать программу, но ничего не приходило в голову.

В техникуме у нас была практика, но там нам помогали наши учителя. В моей деревне я буду совсем одна, и никто мне не поможет. Как быть, если мои ученики не будут меня слушаться? Или если я не сумею понятно объяснять?

Мне очень, очень страшно. Еще несколько дней назад я собиралась стать великим педагогом, а теперь просто дрожу, как овечий хвост.

А чтобы не дрожать, я бросаю все и ухожу гулять.

Наша деревня мне родная и знакомая, но так было не всегда. Мы переехали сюда, на мамину родину, в двадцатом году, а до того жили в Ленинграде.

С техникумом мы ездили в Ленинград на экскурсию. Я никому не сказала, что я там родилась – папа строго-настрого запретил мне говорить об этом. Он и пускать меня не хотел, и никуда бы я не поехала, если бы не мама:

– Алексей, – сказала она, – никто ее не узнает, прошло одиннадцать лет.

Мой дневник только для меня, и я напишу правду: у папы была маленькая лавка, он купил ее перед самой революцией. Папа говорит, об этом лучше никому не знать.

Я бы не стала об этом писать, если бы не удивительная встреча, произошедшая со мной в Ленинграде.

Так уж вышло, что мои папа и мама совсем разные люди. Мама простая крестьянка; она даже читает плохо. А папа учился в гимназии в своем родном городе, закончил курсы счетоводов. Он очень умный и образованный, много читает и много знает. Мама давным-давно приехала работать в Петербург, работала горничной и встретила папу – совсем случайно.

Папа всегда очень хотел, чтобы я была образованной. Мне было пять лет, когда он нашел нам учительницу.

Ох, как нам с ней было весело! Она столько всего знала, столько всего умела!

К нам она приходила на три часа, после обеда. Сначала мы с ней читали, она приносила с собой чудесные книжки с картинками. А после чтения она заставляла нас рисовать что-нибудь по прочитанной книжке. Папа купил нам карту и глобус, и Вера Александровна – так звали мою учительницу – показывала нам разные страны и рассказывала про них. После ее рассказов мне очень хотелось путешествовать, и как-то она придумала, что мы отправляемся в путь. Мы вышли из нашего дома, шли знакомыми улицами, а потом вдруг вышли к вокзалу, и Вера Александровна показывала нам поезда, и рассказала, куда они идут, в какие города… Дома мы составили из стульев поезд и долго играли в путешествие.

А потом Вера Александровна придумала, что мы будем путешествовать по нашему городу. Папа давал нам денег на трамвай, мы ездили и ходили пешком, и смотрели дворцы, и реки, и каналы, и церкви, и видели крепость и зоологический сад. Еще она занималась нами французским языком, рассказывала про Францию, про Париж.

После революции в октябре Вера Александровна зашла к нам только один раз: забрать свою книжку с картинками. Папа вышел и спросил, почему она больше не приходит со мной заниматься, и Вера Александровна отчеканила:

– Отныне я буду заниматься только с детьми рабочих и крестьян.

И вот ее-то я встретила в Ленинграде. Мы встречались с группой пионеров, которыми она руководила. Меня она не узнала, а мне было грустно.

Разве можно разделять детей на хороших и плохих? Почему она отказалась тогда со мной заниматься? Только потому, что у моего отца был лавка? Но ведь лавка была не у меня…

Впрочем, встреча с ней пошла мне на пользу. Тогда я приняла твердое решение: все дети для меня будут равны. Мне неважно, кто есть их родители, потому что дети ни в чем не виноваты. Так я решила. И я буду следовать этому правилу всю свою жизнь, пока преподаю.

Так вот, в школу я пошла еще в Петрограде, когда мне было девять лет. Папа всегда хотел, чтобы мы выучились, выбрал хорошую гимназию, Анюта успела немного поучиться, я нет: в девятнадцатом году, когда мне пришла пора поступать, гимназий уже не было, а появились единые трудовые школы. Там учились вместе и мальчики, и девочки; никакой формы не было, ведь и обычной-то одежды было не достать!

Я, честно сказать, плохо помню ту учебу. На занятия нас провожали папа или мама. В школе было ужасно холодно, тетрадей не было, писали мы на каких-то обрывках, занятия то шли, то прекращались.

Помню, мы все ждали весны: нам обещали, что будут водить на экскурсии. Я была уверена, что нас поведут в музей, зоологический сад, будут показывать город. А нас повели в сапожную мастерскую. Там было душно и очень плохо пахло, я стояла и ждала, когда эта экскурсия кончится.

Поначалу мне было