Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Василий Песков

И следствие у этой точки событий вдруг сразу увяло и действительно никуда «не полезло», несмотря на требования Комова и других участников патруля действовать по горячим следам. Реальные возможности либо сразу исключить «газик» из событий минувшей ночи, либо серьезно его заподозрить были. Одна из них – сличенье следов от колес. Однако и шага к этим следам следствие сделать не захотело.

Между тем неожиданно, пожалуй, даже загадочно, на десятый день пребыванья в больнице, когда уже почти был на ногах, шофер Николай Смольянинов умер. Хирург В. В. Буянков на суде чистосердечно развел руками: «Неожиданный сеспис. Справиться не могли: пострадавший оказался аллергиком к примененным лекарствам».

После печальных вестей из больницы следствию неизбежно пришлось шевелиться. Шевелилось оно довольно долго – четыре месяца. «Менее опытного» следователя сменил «более опытный», и угол зрения на события стал таким: никакого браконьерства, никакой незаконной охоты не было. Сентябрьской ночью на поле случайно, каждая по своим делам, оказались машины, принадлежавшие горсовету. А коли так, заповедный патруль и возглавлявший его охотовед Комов представали некоей разболтанной братией с карабином, стреляющей куда попало, в кого попало.

И вот собрался в Усмани суд.

Я много лет и хорошо знаю Николая Митрофановича Комова. В охране заповедника он всегда был опорой. Дисциплинированный, мужественный, до щепетильности бескорыстный, пришедший к профессии охотоведа по призванию, преодолев немало житейских трудностей. Охрану природы Комов всегда считал не только служебным долгом, но и делом человеческой совести. Так же как Улдис Кнакис, Комов не раз видел направленный в его сторону ствол ружья, ему грозили расправой, но, получая заданье на несомненно опасное дело, он никогда не сказал и, я уверен, даже не подумал: «А что, мне больше всех надо?»

Более подробно и точно так же характеризовал Комова коллектив заповедника. А общественный защитник, известный в стране биолог, преподаватель Воронежского университета Леонид Леонидович Семаго сказал на суде: «Мы в университете отдаем себе полный отчет: патрулирование по охране природы – дело опасное и ответственное. Комов относится к числу людей, которым можно доверить воспитание студентов. И мы ему полностью доверяем».

На суде Комов и члены его патруля дали четкие, ясные, не вызывающие сомнений показания. Другая сторона участников драмы предстала перед судом лишь в роли свидетелей. Изворачиваясь, не сводя концы с концами в своих показаниях, явно нарушая присягу «говорить правду и только правду», усманские шоферы пытались выдерживать роль случайной жертвы, оказавшейся на пути патруля… «Мы друг друга не видели… Каждый был по своему делу».

Какие же «дела» привели шоферов в осеннюю полночь на поле у заповедника? На этот вопрос двое из «Москвича» ответили так: «Приехали выпить и поиграть в карты…» На микроавтобусе в полночь на поле приехали тоже затем, чтобы «выпить бутылку водки и послушать музыку» (показания И. Кудряшова, сидевшего в момент задержания рядом со Смольяниновым). Вот такая компания выезжала на шоссе в поле после полуночи.

Все подробности судебного разбирательства не оставили сомнения в том, что люди на трех машинах занимались незаконной охотой, что применили при задержании обычный для браконьеров способ: прибавить скорость и, не считаясь с тем, что могут сбить человека, уйти безнаказанными… Действия патруля в такой ситуации несомненно были оправданными. Тем не менее усманский прокурор В. И. Самсонов, согласившись со следствием и, по существу, игнорируя все, что было услышано в зале суда (в том числе элементы несчастного случая в этой драме: рикошет пули и «медицинский момент» происшедшего), счел охотоведа Николая Митрофановича Комова виновным и потребовал строгого наказания – пятилетней изоляции со строгим режимом.

Старая Усмань вряд ли знала судебный процесс, собравший больше людей, чем этот. Три дня зал городского суда был набит до отказа. И были тут не только любопытные. Сидели рядом, глотая таблетки, мать и отец погибшего Николая Смольянинова. Горе застилает глаза. Но, может быть, только тут, на суде, люди почувствовали: сына их погубила не встреча с патрулем заповедника, погубила компания, в которой он оказался. В зале суда сидела почерневшая, ставшая тенью жена Комова. В зале было много людей, кричавших время от времени: «Из-за какого-то кабана!..» И тут же сидели работники заповедника, обязанные сохранять этого кабана (оленя, бобра). Для них, хорошо знающих, какое это трудное дело – охрана, осуждение Комова было бы приговором самой возможности уберечь что-либо под боком Усмани. Подвыпившая компания местных парней крутилась у входа в суд, откровенно угрожая расправой Комову и «всем остальным». И были на этом суде молодые ребята, приехавшие и прилетевшие с разных концов страны. Это были студенты биологических факультетов различных вузов, участники патрулей по охране природы, завтрашние охотоведы-инспектора – люди, которым придется стоять на страже природных богатств страны.

Съехались на процесс журналисты областных и центральных газет. Не было в зале суда лишь представителей местной газеты. Не было на суде представителей районной власти. А им было бы что тут послушать…

Судья Н. А. Устинов отложил вынесение приговора. Приговора нет и поныне, спустя почти два месяца после суда. Будем надеяться, после «выяснений и консультаций» решение судьи будет мудрым и справедливым.

Любопытный факт: в те самые дни, когда в Усмани шел многолюдный, шумный процесс, рядом, в заповедном лесу, опять дерзко действовал браконьер. Он взят с поличным возле убитого кабана. Это был вызов: судите-рядите, а мы свое дело знаем…

Укоротить браконьеру руки! Эту нелегкую, непростую задачу надо решать сейчас повсеместно. И общее наше дело – всеми возможными средствами предупреждать покушения на природу. Есть ли у нас тут какие-нибудь рычаги, резервы, общественные возможности? Несомненно.

Вот этот усманский случай. Его ведь могло и не быть. Уже несколько лет Воронежский заповедник борется за создание охранной, буферной зоны вокруг своей территории. Речь идет о полосках земли шириной от сотни метров до километра, не изымаемых из хозяйственного пользования колхозов и совхозов, но контролируемых заповедником. У колхозов и совхозов на этот счет нет никаких возражений. Воронежский облисполком (заповедник находится на территории Воронежской и Липецкой областей) проблему разрешил сразу. Буферная зона тут существует уже несколько лет, и налицо результат: на этой линии браконьерства почти не бывает. А вот Усманский исполком и Липецкий облисполком многочисленные ходатайства заповедника либо не удостаивали ответом, либо начинали объяснять заповеднику, что-де олени и кабаны не такие уж редкие звери, чтобы о них так заботиться.

Объяснение этой странной с виду позиции очень простое: хотелось иметь хорошую, добычливую охоту у самой черты заповедника. И охоту эту имели. Стоит ли удивляться, что вся граница заповедных лесов на липецких землях стала зоной махрового браконьерства.

Все, что случилось сентябрьской ночью, – лишь частный случай этой распущенности. В охоте, повлекшей за собой драму, принимали участие шоферы двух ответственных в Усмани учреждений. Охота проводилась на государственных машинах, машинами пользовались бесконтрольно, без путевых листов, ночью. Люди в машинах были пьяные. Транспорт с такими людьми – угроза не только злосчастному кабану в поле, но и любому встречному на дороге.

Прокурор на суде ни единого слова укора не обронил в адрес высоких усманских учреждений. Так пусть же в этих заметках с суда прозвучит слово «виновны»!

И важно, чтобы слово это услышали повсеместно, где попустительствуют использованию автомобилей, вездеходов, вертолетов, катеров, снегоходов для подсудной охоты, именуемой браконьерством.

И наши суды… Я знаю лишь редкие случаи, когда браконьерство каралось с подобающей строгостью. Всего же чаще наблюдается снисходительность либо судьи разводят руками – «рамки закона…»

Сколько, вы думаете, получили стрелявшие в заповеднике зубров? От двух с половиной до четырех лет. И это за преступленье, принесшее обществу не только большой материальный, но, главное, огромный моральный ущерб. Наказанье как за телушку, уведенную с фермы.

А как наказали охотников, застреливших на Дальнем Востоке 33 оленей? Их осудили на три года… условно. Вот так!

Зато инспектор, окажись он настойчивым, неподкупным, неробким, – сплошь и рядом фигура неудобная, нежеланная, и не только для шоферов, но, случается, и для тех, кого шоферы возят. И уж если по обстоятельствам нелегкого своего дела инспектор окажется перед судом, тут ему, охраннику народного добра и защитнику всего живого, снисхождения не бывает. «С одной стороны – пуля, а уберегся – решетка маячит. Такая у меня должность», – написал в газету охотинспектор из Пермской области. Грубовато, но все так и есть. Но так не должно быть, иначе Нечаевы, Комовы, Медведевы могут сказать: «Что же, нам больше всех надо?» А место их тут же займет охранник, чья песня хорошо нам знакома: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».