Богам – божье, людям – людское - Красницкий Евгений Сергеевич

Никола с Дмитрием тоже пропадают – влюбились наповал в Аньку-младшую, а той все хиханьки да хаханьки. Хорошо хоть друг на друга не кидаются! Вовремя Минька Николу окоротил, да отец Михаил епитимью наложил, за неподобающие мысли. Дмитрий-то и сам себя сдерживать умеет – не по годам самообладание, прирожденный воин. И вообще, одна головная боль – полтора десятка девок на сотню отроков, долго ли до беды? Пока Анна девок в ежовых рукавицах держать умудряется да Алексей отроков учебой так уматывает, что к вечеру еле ноги таскают, но сколько ж можно?

И снова удивил Алексей – то над отроками убитыми у него сердце не дрогнуло, а то так в их душевные терзания входит, словно все ему родные. Видать, и Настену это заинтересовало – осторожно подвела Алексея к мысли о дальнейшей судьбе мальчишек, и тут-то все и раскрылось! Рудный воевода никуда не делся – тут как тут! Душа у него болит только за тех, у кого выжить и повзрослеть надежда есть, а те, кто медленно учится или ленится… сгинут, и не жалко. Времени на обучение им не хватило – что ж поделаешь, судьба! Кто через кровь и смерть пройти сподобится, тому и жить! Радоваться, девок огуливать, дальше учиться.

Снова все вернулось к войне. Понятно – для Алексея это сейчас главная забота. Да, безжалостно, да, несправедливо, но Алексей уже разделил отроков на две неравные части: к одним обернулся чувством и сердцем – сделает все возможное, чтобы вернулись назад живыми, а на других смотрит холодным рассудком – их жизни разменяет на спасение тех, кого считает своим долгом сохранить.

И опять понимание и одобрение Настены – всех не убережешь, но большинство из первой полусотни уцелеет… если не жалеть остальных. Нет, не гнать на убой, а просто не тревожиться и не оберегать, так же, как предоставил Алексей своей судьбе десяток Первака на Заболотном хуторе…

Опять струится и журчит разговор: о Корнее – как-то ему придется складывать вместе силу ратников и силу отроков, никому из сотников такого делать еще не доводилось; о Михайле – не примет он приговора, вынесенного Алексеем половине отроков, как бы не сломался, ведь на свою совесть все возьмет; об Анне – не хочет женить сына на Катерине, ее дело, но Алексей не мальчик, пожил достаточно и знает, что в поединке за сердце юноши матери чаще всего проигрывают девицам.

Кажется, и не изменилось ничего – так же неторопливо и благожелательно течет беседа, да только даже Юлька не заметила, когда поворачивать русло разговора в нужном ей направлении стала Настена, а соглашающимся и одобряющим сделался Алексей. Да, права Настена: хоть и не поженились еще, но не дети же – всем все понятно, и муж всему голова, значит, должен и может, когда надо, и на своем поставить. Верно, верно: не та Юлька девчонка, которой крутить можно, как бы боком не вышло, да и о самой Настене забывать не следует, поостеречь надо Анну. И уж совсем правильно то, что в поход Михайле надо уходить с бестрепетным сердцем да спокойной душой, а потому незачем вокруг него бабью колготню устраивать, холопок ему подкладывать и… прочее всякое такое.

Кивает Алексей, соглашается, смотрит по-доброму, с легкой улыбкой, но понятно: сумеет глянуть на Анну строго и объяснить, что не всевластна она в судьбах людских, что не богиня она и не святая, хоть отроки ее таковой и почитают.

И Юльку, замершую в уголке, отпускает напряжение – мама мудрая, мама все может, а тетка Анна… ну, почему зверь? Просто возгордилась баба от всеобщего обожания отроков, возомнила о себе… мама рассказывала, что лесть и гордыня с людьми делают – еще и не такое творят…

А Настена с Алексеем уж и вовсе спелись: нужна Демьяну девка, чтобы про горести свои забыл, да одиноким-брошенным себя не чувствовал. Придется подыскать, сама не найдется – не смотрит Демка ни на кого, а девки сторонятся, больно уж мрачен и злоязычен. Да и вообще, девок добавить в крепость не мешало бы – пошел разговор вроде бы по второму кругу. Но нет, свернул опять на Михайлу – обмолвился он будто бы, что мало ратнинцев в Воинской школе – все больше куньевские да Нинеины отроки. Только где их взять, ратнинских-то? Вроде бы Михайла что-то измыслил, но что именно – не сказал. Может быть, Юлия расспросит? Но это не к спеху, все долгие дела откладываются на конец осени и зиму – на после похода…

После ухода старшего наставника Младшей стражи Юлька так и осталась сидеть в уголке. То, что мать не воспользовалась случаем приворожить к себе Алексея, внушало самые мрачные предчувствия – неразумную инициативу Настена пресекала в корне, на руку была скора, а оправдания типа «хотела, как лучше», в расчет не принимала. Надеясь как-то отвлечь внимание матери, Юлька затараторила:

– Мам, что, опять война? Ребят всех в поход возьмут? А когда?

– А ну-ка, поди сюда, сводня! – многообещающе позвала Настена. – Поди, поди, чего в углу засела?

– Ну, мам! Минька же сам попросил Алексея тебе показать, и все на твое решение осталось! – вывалила заранее припасенные аргументы Юлька. – Не захотела, так не захотела.

– Поди сюда, я сказала!

Настена дождалась, пока дочка, нога за ногу, протащилась от темного угла до стола, оглядела втянувшую голову в плечи девчонку и неожиданно приказала:

– Сядь! – Выдержала томительную паузу и передразнила: – Не захотела, не захотела… Не смогла!

– Ты? Не смогла? – Юлька от изумления даже позабыла о страхе наказания.

– И ты не сможешь… скорее всего.

– Я?!!

– Ты! Рано или поздно, придется выбирать: или Михайла, или ведовство. Вместе не получится!

– Так я же думала, что ты его, как Лукашика… – продолжила было оправдываться Юлька и – осеклась, осмыслив сказанное матерью, и впервые в жизни с настоящей злостью процедила Настене в лицо: – Лучше б побила!

– А я и бью! – ничуть не смутилась Настена. – Полезла во взрослые дела, так и получай по-взрослому, а подзатыльником отделаться и не мечтай! Все, кончилось детство! Пришла тебе пора, во славу Пресветлой Макоши, с самой Мореной потягаться.

– Мам…

– Молчи! Выбор останется за тобой – ни торопить, ни подталкивать, как меня бабка подталкивала, не стану, все на твоей воле. Но Михайла будет для тебя платой за ведовскую власть! Или одно, или другое… И не смотри на меня так!!! Сама все знаешь, не впервой об этом речь!

– Мам…

– Не перебивай! Даже если выберешь потом не Михайлу… молчать!!! Я сказала: «если»! Ты про войну спрашивала? Так вот: война будет, и кровушки прольется столько, что Алексей, сама слышала, даже половину отроков назад привести не рассчитывает. А ему в таких делах верить можно… Хотя… не было еще такого, чтобы недостаток ратников детьми восполняли. Поняла теперь, почему я Морену помянула?

– Минька…

– Угу. И даже, если ты потом выберешь не Михайлу, – с нажимом повторила Настена, – сберечь его мы с тобой обязаны. Если не для себя, то для рода Лисовинов, для всего Ратного. Ну, есть мысли, как его от Морены защитить?

– Матвея бы расспросить. Он же…

– Даже и не думай! Врагом себе на все жизнь сделаешь. Он от смертного ведовства отрекся, а мы Морене… – Настена запнулась, но продолжила все тем же уверенным и как будто бездушным тоном: – Мы Морене мальчишек отдавать будем.

– К-как?.. – Юлька, переменившись в лице, отшатнулась от матери. – Макошь не простит…

– Макошь одобрит! – уверенно заявила Настена. – Это не жертва, это обман! Отнять у Морены добычу нельзя, а подменить можно. Обычного отрока спасти – дело доброе, но бесполезное, потому что так на так и выйдет – одного на другого поменяла. Такое только для особо любезных делают, но Макошь ревнива и чужих любимчиков не жалует, как и тех, кто только на себя ее благоволение растрачивает. Вот, скажем, для Лукашика я и пальцем не пошевелю, Михайла же совсем другое дело…

– А для Алексея?

– Тьфу, чтоб тебя, дурища! В чем разница-то? Что Михайла, что Алексей – спасти их, значит, спасти в будущем множество жизней. Вот такое Макошь одобрит. Поняла?

– Тогда почему только Миньку защищать будем?