Девушка на скале - Джеймс Кервуд

Дэвид еще ближе придвинулся к лампе и продолжал пристально смотреть. Девушка стояла на плоском уступе скалы у края маленького озерка. Позади нее расстилался ковер белого песка, а дальше виднелись скалистое ущелье и склон горы. Девушка стояла босиком. Ее руки были обнажены до локтей. Все эти детали вырисовывались перед Дэвидом поодиночке, как будто сразу охватить всю картину он не мог. Девушка слегка наклонилась вперед; ее платье спускалось лишь немногим ниже колен. И когда она так стояла, со сверкающими глазами, с полуоткрытым ртом, налетевший ветер разметал по плечам и груди ее вьющиеся волосы. Дэвид видел, как играли в них солнечные лучи. Губы девушки дрожали, словно она собиралась заговорить с ним. Среди суровых скал она выделялась, тонко очерченная, как камея, стройная, как тростинка, дикая, трепещущая, прекрасная. Она жила. Ее присутствие здесь, в комнате Дэвида, казалось таким же реальным, как присутствие женщины в поезде.

Глубоко вздохнув, Дэвид снова уселся на край кровати. Он услышал, как в соседней комнате заскрипела кровать под отцом Роланом, укладывавшимся спать. Затем раздался голос отца Ролана:

— Спокойной ночи, Дэвид!

— Спокойной ночи!

Некоторое время Дэвид сидел неподвижно, внимательно глядя на бревенчатую стену комнаты, а затем снова склонился над карточкой. Прежние черты исчезли, он смотрел на нее более спокойно, более критически, немного недовольный сам собой из-за того, что так поддался воображению. Взглянув на оборотную сторону карточки, он обнаружил надпись. Только с большим трудом ему удалось разобрать слова: «Файрпен-Крик1, река Стайкайн, август…» дата стерлась. И это было все: ни одного слова, которое могло бы помочь Дэвиду узнать имя таинственной женщины в поезде или ее отношение к странной девушке, изображенной на карточке.

Еще раз попытался он найти разгадку тайн этой ночи в самом изображении девушки. И пока он смотрел, в его мозгу возникал вопрос за вопросом. Что ее взволновало? Кто ее испугал? Чем объясняется ее поза и выражение лица, в которых чувствуются одновременно и вызов и страх? Лицо девушки невольно напоминало Дэвиду о женщине в поезде, в глазах которой он тоже увидел страх и какой-то странный вопрос. Он не пытался найти решение всех этих загадок и продолжал рассматривать карточку. Девушка была очень молода: Дэвиду она казалась почти ребенком. Ей могло быть семнадцать лет, может быть, месяцем или двумя больше.

Теперь Дэвид разглядел чулки, лежавшие на белом песке, а рядом с ними какой-то предмет, похожий на туфлю или мокасин, — и у него блеснула догадка. Девушка бродила босиком по воде озерка, и кто-то ее потревожил; она обернулась, прыгнула на плоскую скалу, ее руки слегка сжались, глаза засверкали, волосы рассыпались по трепетно вздымавшейся груди. И в этот момент, когда она стояла, готовая бороться или бежать, ее образ был запечатлен фотоаппаратом. Пока вся эта картина проносилась в воображении Дэвида, слабая улыбка играла на его губах — улыбка, в которой было больше иронии, чем веселья. Сегодня он в дурацком настроении. Только глупость, болезненная фантазия могли заставить его видеть трагедию в лице незнакомки в поезде. Бессонница, душевная усталость, с которыми уже двое суток боролся его организм, притупили в нем чувства и разум. Дэвид испытывал малоприятное желание смеяться над самим собой. Трагедия! Женщина в затруднении! Он пожал плечами и с холодной усмешкой посмотрел на карточку девушки. Конечно, нет ничего трагичного или таинственного в ее позе на этой скале! Она купалась одна, вдали от всех, как ей казалось; кто-то подкрался и помешал ей: и аппарат щелкнул в тот самый момент, когда она еще не решила, пуститься ли ей в бегство или остаться и гневно обрушиться на неожиданного пришельца. Все это стало ясно Дэвиду. Всякая девушка на ее месте обнаружила бы те же чувства. Но… Файрпен-Крик, река Стайкайн… Она была дитя природы, дитя этих гор и диких скал… прекрасная, стройная, как цветок, красотой превосходившая…

Дэвид сжал губы. Не успела мысль промелькнуть в его голове как карточка перед его глазами исчезла, словно покрывшись золотой завесой; через секунду она стояла перед ним, а золотая завеса превратилась в чудесную мантию ее волос — сверкавших, рассыпавшихся волос, из-под которых виднелась голая белая рука и ее лицо — насмешливое, бесстрашное, смеющееся над ним. Проклятье! Неужели он никогда не сможет похоронить это воспоминание. Неужели и на эту ночь он не освободится от мучительного образа, образа своей жены. Девушка на скале, напоминающая стройный цветок… Женщина в комнате — похожая на златокудрую богиню… Обе застигнуты врасплох. Какое дьявольское внушение заставило его подобрать в вагоне карточку!

Его пальцы сжали карточку, готовые разорвать ее на клочки. Надорвав уже картон, Дэвид внезапно удержал свой бессознательный порыв. С карточки снова смотрела на него девушка, смотрела ясными большими глазами, удивленная его слабостью, пораженная внезапным покушением на нее, изумленно вопрошавшая его. Только теперь Дэвид увидел в ее глазах вопрос, которого раньше не замечал. Казалось, она собирается его о чем-то спросить, с ее губ, казалось, готовы /сорваться слова, слова, предназначенные ему, именно ему.

Пальцы Дэвида разжались. Он расправил разорванный конец картона, действуя так осторожно, словно то была рана на его собственном теле. Эта карточка имела много общего с ним самим: она затерялась, лишилась своего места, своего дома; как и ему, отныне ей предстоит скитаться, зависеть от милости судьбы. Почти с нежностью он снова завернул ее в газету и положил на стол.

Дэвид медленно разделся. Перед тем как завернуться в одеяло, он дотронулся рукой до своего лба: лоб лихорадочно горел. Это было в порядке вещей и не обеспокоило Дэвида. Последнее время, почти всегда ночью, его охватывало лихорадочное состояние. За ним на следующий день обычно следовала жестокая головная боль.

Он потушил свет и, вытянувшись под теплым одеялом, стал со страхом ожидать начала своих обычных мук. Они терзали его каждую ночь, постепенно лишая его последних сил. Его ослабевшие, разбитые нервы отказывались служить! Его охватывала безграничная скорбь, впереди не виднелось никакого просвета! И все из-за нее, златокудрой богини, которая смеялась ему в лицо, чей смех никогда не перестанет звучать в его ушах. Он заскрежетал зубами и судорожно вцепился пальцами в одеяло. Неужели после всего происшедшего, она, эта женщина, бывшая его женой, до сих пор держит его в своих оковах, порабощая его мысли? Почему он не может встать, пожать плечом, рассмеяться и благодарить судьбу хоть бы за то, что у них не было детей? Почему он не в силах так поступить? Почему? Почему?