Шолохов. Незаконный - -

Бросить пить.

Съехать прочь.

Начать другую жизнь.

В 1909 году Александр Михайлович предложил соседу Степану Шутову купить у него в долг дом.

Объяснил, что такая маленькая усадьба ему не нужна.

Этот милый несчастный человек, как мог, старался сохранить лицо. Усадьба его была вовсе не маленькой – имелись, как мы помним, и лавка, и крепкие хозяйственные постройки. Но, стараясь хоть на рубль поднять цену, он продавал свою «маленькую усадьбу» не просто со всей утварью, но даже с детскими игрушками.

Клавдия Степановна Телицына, дочка Шутова, вспоминала: «Мне тогда было 4 года. Мишу запомнила в коротких штанишках, в рубашке с матросским воротничком. Я подошла к нему, взяла его игрушки, а он их стал отнимать. Тут я расплакалась: считала, что игрушки теперь мои. Подошла к нам его мама, Анастасия Даниловна, тихо сказала, чтобы он отдал мне игрушки. И Миша тут же выполнил её просьбу».

Шолоховы съезжали вовсе не для того, чтоб перебраться в большую усадьбу. Они съезжали, чтоб отца не поселили в тюрьме.

Кое-как сторговавшись с Шутовым, в следующем, 1910-м, семья Шолоховых переехала в станицу Каргинскую, тогда ещё хутор Каргин.

С тех пор семья долго будет мыкаться по съёмным квартирам.

В Кружилине они прожили пять лет.

Лежащий на перекрестье дорог хутор Каргин был основан в 1797 году сотником Вёшенской станицы Фёдором Каргиным и его братом Дементием. На Дону хутора часто носили имена их основателей.

Шолоховы сняли квартиру в самом центре, возле Воскресенской площади: по воскресеньям там собирался базар, отсюда и название.

Брат Александра Михаил Михайлович Шолохов со своей семьёй и сестра – Капитолина Михайловна, в замужестве Бондаренко, – жили неподалёку. Казалось бы, трудное положение Александра и ближайшее соседство могло бы послужить наконец сближению с братьями. Всё-таки пять лет минуло с той поры, как сошёлся он с Анастасией. Но нет, ничего подобного не происходило. К Александру и Анастасии по-прежнему никто не заходил. Маленький Миша дядьёв и тёток и в новом доме не видал.

Сам Александр мог навещать брата Михаила и сестру Капитолину, но сожительницу и мать своего ребёнка брать с собою был не вправе.

В 1912 году Капитолина Михайловна в возрасте 49 лет умерла. Все братья и сёстры, ближняя и дальняя вёшенская родня явились на похороны. Была, скорее всего, и Мария Васильевна – бабушка Миши: так и не признавшая внука. Но и эта трагедия не примирила Шолоховых и Моховых с «экономкой» Черниковой. На поминки Александр сходил один. После поминок к нему в гости – хоть посмотреть, как обжился, – никто не заглянул.

Миша никогда не общался со своей бабушкой. Едва ли он вообще видел её.

Взрослея, он всегда ощущал свою отдельность, надорванность.

Казачество матери – не природное, а будто подворованное у оставленного мужа.

По отцовской линии он купеческий отпрыск – но в настоящего купца отец так и не обратился, навсегда застряв в мещанском сословии. Спасибо хоть в тюрьму не попал.

Дед внука не дождался, бабка его отвергла: не пришлось ему в богатом купеческом доме на перилах покататься.

Ладно – дом, ему даже фамилии от предков не досталось!

Когда-то шолоховские, а теперь моховские хоромы он видел только со стороны, когда с отцом бывал в станице Вёшенской.

Так и Гришка Мелехов на первых страницах «Тихого Дона», наловив с отцом рыбы, заходил во двор к Моховым: опасливо оглядывая чужой, богатый, спокойный быт.

Но и опыт отчуждения – он тоже обогащал этого татарчука, вцепившегося, как репей, в жизнь.

Его называли «нахалёнком» – на Дону это обычное определение безотцовщины, незаконнорождённых. Но здесь значение прозвища усиливал ещё и неуёмный характер мальчика.

Анна Петровна Антипова, жительница Каргина, некоторое время жившая с Шолоховыми по соседству, запомнила показательную картинку. Татарчук постоянно вертелся возле каргинского колодца: «Бывало, только повесят ведро на крюк, глядишь, а Мишка уже сидит на журавле. Прогонят его, только возьмут ведро, а он, сатанёнок, тут как тут – опять сидит и ухмыляется. Уговоры и стращания на него не действовали. Можно было, конечно, поднять его. А вдруг сорвётся да упадёт вниз. Хворостиной прогонят, так он издали смотрит, как бы уловить момент и снова подбежать».

Соседки ругались:

– Всё ему надо, повсюду лезет, балмошный какой!

Позже Шолохов напишет одноименный рассказ, где вспомнит себя мальчонком: «Мишка собой щуплый, волосы у него с весны были как лепестки цветущего подсолнечника, в июне солнце обожгло их жаром, взлохматило пегими вихрами; щеки, точно воробьиное яйцо, исконопатило веснушками, а нос от солнышка и постоянного купания в пруду облупился, потрескался шелухой. Одним хорош колченогенький Мишка – глазами. Из узеньких прорезей высматривают они, голубые и плутовские, похожие на нерастаявшие крупинки речного льда».

Почти никогда не появлявшийся в своей прозе в качестве персонажа или рассказчика, Шолохов раздарил иным героям неисчислимое количество примет собственной жизни.

«Для отца он – Минька. Для матери – Минюшка… А для всех остальных: для соседок-пересудок, для ребятишек, для всей станицы – Мишка и “нахалёнок”. Девкой родила его мать. Хотя через месяц и обвенчалась с пастухом Фомою, от которого прижила дитя, но прозвище “нахалёнок” язвой прилипло к Мишке, осталось на всю жизнь за ним».

Попов сынок, такой же малолетка, говорит Миньке: «Ты мужик, и тебя мать под забором родила!»

Минька зло переспрашивает: «А ты видал?»

Ему в ответ: «Я слыхал, как наша кухарка рассказывала мамочке».

Маленький Шолохов взрослел под такие речи.

«Мужик»! «Мать под забором родила»!

Сына Григория Мелехова тоже звали Мишкой.

За одну страницу до финала «Тихого Дона» Аксинья говорит Григорию – как про самое важное, о чём, умирая, забыть нельзя: «А Мишатка раз прибегает с улицы, весь дрожит. “Ты чего?” – спрашиваю. Заплакал, да так горько. “Ребята со мной не играются, говорят – твой отец бандит. Мамка, верно, что он бандит? Какие бывают бандиты?” Говорю ему: “Никакой он не бандит, твой отец. Он так… несчастный человек”. Вот и привязался он с расспросами: почему несчастный и что такое несчастный? Никак ему не втолкую…»

Если слово «бандит» заменить на «мужика», или «пьяницу», или любое другое, столь же обидное определение, снова возникнет та самая детская, неумолимая боль.

«Тихий Дон» дописывался в 1940 году. Через целую жизнь Шолохов эту муку пронёс и своему тёзке – Мишке Мелехову – отдал.

Незаконность рождения – та самая болезненная звезда, что неведомой волей взошла над судьбой Шолохова.

Получив небывалый дар, равного которому не было ни у кого, он как начал с детства путь беззаконного человека, так во всю жизнь эту беду и протянул.

Беду никак не заслуженную, но намертво подшитую и к жизни, и к таланту, и к судьбе.

Каргин станет определяющим местом в шолоховской жизни.

Хутор этот – основное место действия в ранних шолоховских рассказах. Под своим именем он встречается во всех четырёх книгах «Тихого Дона», в восьми частях из восьми, в 53 главах: 83 прямых упоминания и 138 опосредованных – включая названия воинских частей по имени хутора (а затем – станицы).

Расположен Каргин на маленькой речке Чёрной, притоке Чира, который, в свою очередь, является притоком Дона. Речка Чир тоже многократно упоминается в «Тихом Доне». Неподалёку от Чира умрёт смертельно раненная ночным часовым Аксинья.

Местные жители, как правило, не умели плавать, на что укажет Гришка Мелехов, когда ему прикажут переправляться на левую сторону Дона: «Казаки с Чиру – не пловцы. Всю жизню середь степи живут, где уж им плавать».

За хутором высился песчаный курган – он есть и по сей день.

В XVIII главе первого тома «Тихого Дона» есть описание хутора Татарского: «Наталья прошла два переулка и свернула влево. На гору поднималась спеша. На перевале оглянулась назад: внизу лежал залитый солнечным половодьем хутор, белели выбеленные домики, на покатой крыше мельницы, отражаясь, искрились солнечные лучи, расплавленной рудой блестела жесть».