Неоригинальный - Владимир Викторович Николенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настасья Филипповна (схватила в руки пачку). Ганька, ко мне мысль пришла: я тебя вознаградить хочу, потому за что же тебе всё-то терять? (обращается к Рогожину) Рогожин, доползет он на Васильевский за три целковых?
Рогожин. Доползет!
Настасья Филипповна. Ну, так слушай же, Ганя, я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам целые три месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты эту пачку, в ней сто тысяч! Вот я ее сейчас брошу в камин, в огонь, вот при всех, все свидетели! Как только огонь обхватит ее всю, – полезай в камин, но только без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня! Вытащишь – твоя, все сто тысяч твои! Капельку только пальчики обожжешь, – да ведь сто тысяч, подумай! Долго ли выхватить! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими деньгами в огонь полезешь. Все свидетели, что пачка будет твоя! А не полезешь, так и сгорит; никого не пущу. Прочь! Все прочь! Мои деньги! Я их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?
Рогожин. Твои, радость! Твои, королева!
Настасья Филипповна. Ну, так все прочь, что хочу, то и делаю! Не мешать! Фердыщенко, поправьте огонь!
Фердыщенко (ошеломленно). Настасья Филипповна, руки не подымаются!
Настасья Филипповна (схватила каминные щипцы, разгребла два тлевшие полена). Э-эх!
Чуть только вспыхнул огонь, бросила на него пачку. Крик раздался кругом; многие даже перекрестились.
Все хором. С ума сошла, с ума сошла!
Генерал Епанчин (шепотом Птицыну). Не… не… связать ли нам ее? Или не послать ли… С ума ведь сошла, ведь сошла? Сошла?
Птицын (шепотом, не в силах отвести глаз своих от затлевшейся пачки). Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие.
Генерал Епанчин (Тоцкому). Сумасшедшая? Ведь сумасшедшая?
Тоцкий. Я вам говорил, что колоритная женщина.
Генерал Епанчин. Но ведь, однако ж, сто тысяч!..
Все вокруг. Господи, господи!
Все затеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали… Иные даже вскочили на стулья, чтобы смотреть через головы.
Дарья Алексеевна выскочила в другую комнату и в страхе шепталась о чем-то с Катей и с Пашей. Красавица немка убежала.
Лебедев (вопил, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину). Матушка! Королевна! Всемогущая! Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей – всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!!
Провопив, он пополз было в камин.
Настасья Филипповна (отталкивая Лебедева). Прочь! Расступитесь все! Ганя, чего же ты стоишь? Не стыдись! Полезай! Твое счастье!..
Настасья Филипповна. Эй, сгорят, тебя же застыдят, ведь после повесишься, я не шучу!
Огонь, вспыхнувший вначале между двумя дотлевавшими головнями, сперва было потух, когда упала на него и придавила его пачка. Но маленькое, синее пламя еще цеплялось снизу за один угол нижней головешки. Наконец тонкий, длинный язычок огня лизнул и пачку, огонь прицепился и побежал вверх по бумаге, по углам, и вдруг вся пачка вспыхнула в камине, и яркое пламя рванулось вверх. Все ахнули.
Лебедев. Матушка!
Лебедев опять порываясь вперед, но Рогожин оттащил и оттолкнул его снова.
Сам Рогожин весь обратился в один неподвижный взгляд. Он оторваться не мог от Настасьи Филипповны, он упивался, он был на седьмом небе.
Рогожин (повторял он поминутно, обращаясь кругом к кому ни попало). Вот это так королева! Вот это так по-нашему! Ну кто из вас, мазурики, такую штуку сделает – а?
Князь наблюдал грустно и молча.
Фердыщенко (будто дразня, усмехнулся). Я зубами выхвачу за одну только тысячу!
Келлер (в припадке решительного отчаяния). Зубами-то и я бы сумел! Ч-чер-рт возьми! Горит, всё сгорит!
Все вокруг. Горит, горит!
Настасья Филипповна. Ганя, не ломайся, в последний раз говорю!
Фердыщенко (ревет, дергая его за рукав). Полезай! полезай, фанфаронишка! Сгорит! О, пр-р-роклятый!
Ганя с силой оттолкнул Фердыщенка, повернулся и пошел к дверям; но, не сделав и двух шагов, зашатался и грохнулся об пол.
Все хором. Обморок!
Свет на сцене гаснет.
Действие второе. Знакомство Гани и князя Мышкина.
Действие происходит в доме генерала Епанчина.
Находясь в обмороке, Гане вдруг вспоминается знакомство с князем и скандал в собственной квартире.
На сцене письменный стол, за столом – кресло. С правой стороны сцены висит портьера, отделяющая зону кабинета от зону передней.
Зона кабинета полностью освещена, зона передней освещена одиноким лучом света. По краям луча света лицом друг к другу стоят князь Мышкин и камердинер. Камердинер стоит со стороны партьеры, князь противоположной стороны.
Явление первое. Картина первая.
В переднюю, в центр луча света, между князем и камердинером, вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на князя.
Камердинер (конфиденциально и почти фамильярно). Это, Гаврила Ардалионыч, (обращается Гане) Докладываются, что князь Мышкин и барыни родственник, приехал с поездом из-за границы, и узелок в руке, только…
Дальнейшего князь не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на князя с большим любопытством, наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
Ганя (чрезвычайно любезно и вежливо). Вы князь Мышкин?
Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.
Ганя. Не вы ли, изволили с год назад или даже ближе прислать письмо, кажется из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?
Мышкин. Точно так.
Ганя. Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас я доложу… Он сейчас будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную… (камердинеру строго) Зачем они здесь?
Камердинер. Говорю, сами не захотели…
В это время вдруг отворилась дверь из кабинета, и какой-то военный, с портфелем в руке, громко говоря и откланиваясь, вышел оттуда.
Генерал Епанчин. Ты здесь, Ганя? А пожалуй-ка сюда!
Гаврила Ардалионович кивнул головой князю и поспешно прошел в кабинет.
Мышкин (обращается к зрителю). Он, должно быть, когда один, совсем не так смотрит и, может быть, никогда не смеется.
Прошло минуты две, дверь отворилась снова.
Ганя. Князь, пожалуйте!
Князь прошел за портьерой. Свет в зоне передней погас.
Генерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопытством смотрел на входящего князя, даже шагнул к нему два шага. Князь Мышкин вошел.
Генерал Епанчин (протягивая руку для рукопожатия). Иван Федорович Епанчин, генерал.
Мышкин (пожимая руку генералу). Лев Николаевич Мышкин, князь.
Генерал Епанчин. Так-с, чем же могу служить?
Мышкин. Дела неотлагательного я никакого не имею; цель моя была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить, так как я
