«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - Дмитрий Кленовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Искренне преданный Вам Д. Кленовский
14
30 янв<аря 19>55 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо Ваше от 16 января получил. С большим интересом (хотя с поэмой Вашей уже знаком) жду № 4 «Опытов». Любопытно, внесли ли Вы в нее изменения и какие, как ее назвали и т. п. Да и не только я жду этот №. Оказывается, у Вас как поэта немало друзей: все почти мои знакомые, которым я написал о Вашей поэме, ответили, что очень полюбили Вас по «Гурилевским романсам» и непременно приобретут «Опыты». Все это — «европейцы» (Швеция, Франция и т. п.).
Забыл поссориться с Вами из-за одной детали в Вашей, в остальном, на мой взгляд, значительной и верной, статье о Хлебникове[88]. Ну как можно было, дорогой, приписать Ходасевичу «злобу к ближнему»??!! Не буду повторять уже сказанного мною на этот счет в статье «Оккультные мотивы в русской поэзии». Если не лень — перечтите.
Вы спрашиваете о характере моей будущей книги? Представьте себе, что по настроениям она будет довольно пестрой и вообще будет кое в чем отличаться от первых двух. В ней будет меньше антропософии, меньше духовного благополучия, будет даже некоторая горчинка. Думаю, что эта перемена огорчит кое-кого из друзей моих стихов. Впрочем, в основном в книге прозвучу я же, конечно, лишь в других нюансах.
Для книги в 48 страниц (я против более толстых сборников) стихов почти уже хватает. Когда прибавится еще штук 5–6 — серьезно займусь этим делом. На издательства я никак не рассчитываю. Издание первых моих книг финансировал один знакомый. Книги распроданы, окупились, деньги я ему вернул. Возможно, что он согласится финансировать и третью книгу, но полной уверенности нет. Между прочим: книги мои никогда бы не окупились, если бы не Род. Березов[89], совершенно бескорыстно помогший их распространить[90]. У него золотое сердце, и я по гроб жизни ему за эту дружескую услугу признателен. Перед выходом книги (если выйдет!) напечатаю, вероятно, несколько стихотворений из нее в «Гранях».
Ваших денег от «Посева» так и не получил… Очень они там ненадежны на этот счет… А был бы деньгам особенно рад, ибо в связи с переездом в другую комнату залез в долги, — не знаю, как и рассчитаться…
Привет Вашей супруге.
Жму руку. Дл. Кленовский
15
2 февраля 1955 г.
Дорогой Владимир Федорович!
Спешу поставить Вас в известность, что только что получил деньги от «Посева». От всей души благодарю Вас за эту щедрую помощь, которая в нынешнее, в связи с переездом особенно трудное для меня материально, время является для меня в полном смысле этого слова спасительной. Меня смущает только размер перевода — целых двести марок!! Собирались ли Вы действительно пожертвовать для меня такой суммой или произошло какое-нибудь недоразумение?
Несколько дней тому назад послал Вам подробное письмо, а потому ограничиваюсь этой короткой благодарностью.
Еще раз сердечное спасибо! Д. Кленовский
16
4 марта <19>55
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо Ваше от 13 февр<аля> получил. Отвечу прежде всего на некоторые затронутые в нем вопросы.
Ваша фраза: «Но Вы (т. е. я) не можете отрицать, что Ходасевич все же был злой человек» меня озадачила… Почему Вы в этом (т. е. в том, что Х<одасевич> был злой человек) так уверены? И — главное — почему так уверены также и в том, что я этого не буду (и даже не могу!) отрицать? Вы сперва как будто согласились со мной, что «злобы к ближнему» у Ходасевича нет. Почему же двумя строками ниже Вы снова причислили его к «злым людям»?? Может, в первом случае Вы имели в виду Ходасевича — поэта, а во втором — Ходасевича-человека? Но, если это было так, мне думается, что Вы и во втором случае ошибаетесь… Мы оба с Вами лично Ходасевича не знали и судить о нем как о человеке можем только по воспоминаниям его современников. И вот что, например, писала о нем в год смерти Х<одасевича> (в 1939 г.) в № 70 «Современных записок» Нина Николаевна Берберова, которая лет 12–15 была «подругой жизни» Ходасевича, а затем, лет за 5 до его смерти, с ним разошлась[91]:
«В детстве впервые испытал он то страшное, слезное чувство жалости, которое с годами стало одной из основ его тайной жизни. Это чувство иногда душило его. “Да ведь он счастливее, моложе, здоровее, богаче тебя! — говорили ему. — Ну чего ты его жалеешь?” В последние недели его болезни многие таким же острым чувством жалели его самого. “Ничего более жалкого нет на свете, чем та девочка, помнишь, у Арбатских ворот… зимой… нет, не могу!” Ничего более жалкого не было на свете, чем он сам, лежащий на грубом белье городской госпитальной койки, в желтых, исхудалых руках держащий жестяную кружку с остывшим липовым чаем»[92].
Я слышал, что у Ходасевича характер был тяжелый, что в последние годы своей жизни он пил… Но это уже из другой оперы. Да и судьба так его жестоко трепала, что это неудивительно. Не люблю вообще судить об искусстве по «бытовым» признакам автора… К тому же в искусстве подлинная, скрытая ото всех, сущность человека отражается куда яснее, чем в его личной жизни. Яд в стихах последнего периода жизни Ходасевича, конечно же, был, но он им и защищался и защищал (от неправды мира).
Что касается Березова, то о нем ходят самые фантастические слухи… Пророком какой-то секты он, конечно, не был. Он написал и напечатал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» очерк о таком «пророке», а т. к. он отнесся к этому последнему нейтрально, не «осудил» его, — на него посыпались обвинения (в том числе и печатные) в измене христианству, ереси, богохульстве и т. д., и т. д., Для его врагов это был чудесный случай с ним расправиться. Отсюда, вероятно, и пошел дикий слух, дошедший и до Вас, что Березов сам был пророком какой-то секты. Он всего лишь года 2–3 тому назад перешел к баптистам. К последним я не испытываю симпатии (хотя они бывают, и нередко, лучшими христианами, чем многие православные), но это его, Березова, личное дело, и путь этот каким-то образом отвечает свойствам его души и писаний. Березов, в противовес Ходасевичу, защищается и защищает не ядом, а елеем. Последнее как будто правильнее, но получается хуже.
Статьи Терапиано о Вашем футуризме[93] я не читал. №№ «Н<ового> р<усского> с<лова»> доходят до меня с огромным опозданием и нерегулярно. С Вашим мнением о Поплавском я всецело согласен. Из «парижан», вернее «французов», я больше других, как это ни странно, ценю Присманову (читали ли Вы ее «Соль» и «Близнецов»?[94]). Над ней принято смеяться, а между тем она, на мой взгляд, наиболее индивидуальный и сильный из современных поэтов.
В предпоследнем письме Вы обмолвились по моему адресу словами: «Вы нашли свой путь, и сходить с него было бы странно». Насчет пути это не совсем так. Некоей духовной стабильности и устроенности у меня нет. М. б., это пока еще недостаточно выразилось в моих стихах, но их нет. И «благополучия» душевного (как это принято в отношении меня думать) тоже нет. М. 6., это станет заметно в моей следующей книге. Но «ударение на духовности» (Ваши слова), хоть и без благополучия, — останется и не прейдет.
Вы спрашиваете, что я думаю о стихах Бунина. Вероятно, это тоже покажется странным, но проза Б<унина> для меня несравненно выше его стихов и волнует меня чрезвычайно, стихи же — редко. Это не значит, что я их не ценю, но нет у меня с большинством из них какого-то радостного душевного контакта. Если нужно было бы отбирать поэтов для Ноева ковчега, я, не задумываясь, пожертвовал Б<униным> ради Ходасевича.
Относительно именования себя «поэтом» я с Вами всецело согласен. И я тоже стесняюсь называть себя поэтом, никогда этого не делал и, вероятно, не сделаю. Но иногда мне кажется, что это какая-то болезненная застенчивость, то, что немцы зовут Minderheitskomplex[95]. Почему вроде того что можно называть себя архитектором, художником, а «поэт» для нас с Вами звучит как-то… нетактично, что ли? Конечно, есть какой-то нюанс: когда человек имеет (и не имеет) права называть себя «поэтом». Какой-то неписаный духовный «диплом» он должен иметь. Мы с Вами, перебрав поэтов, легко сойдемся на том, кто этот «диплом» имеет и кто нет. Впрочем, и помимо этого в тех стихах или поэме, где упоминание о себе как о поэте органически и конструктивно необходимо (как в Вашей новой поэме, например) — против этого решительно ничего нельзя возразить.
А м. б., мы вообще преувеличиваем это «звание»? И к нему надо относиться проще? «Мое святое ремесло»[96] (Каролина Павлова), «цех поэтов»… святое (предположим), но все же ремесло, цех…
Сердечный привет! Д. Кленовский
