Рассказы - Сергей Андрианов

Тяжелые корабли сегодня опять поднялись в воздух. На земле остался только экипаж капитана Лаврова.

— Будете выполнять специальное задание, — сказал командир полка Дмитриев. — Ждите у штаба.

И капитан Лавров со своим штурманом лейтенантом Голубиным торчали у штаба, гадая, что сулит им предстоящая ночь.

Уже смеркалось, когда штурман полка майор Карпенко позвал их к себе. Он закрыл на ключ дверь и, кивнув на планшет Голубина, сказал:

— Разверни карту.

Голубин достал сложенную гармошкой полетную карту. На севере она обрывалась Финляндией, на юге — Черноморским побережьем. На западном обрезе помещался Берлин, из-за множества железных и шоссейных дорог похожий на огромного паука. Через всю карту, от Прибалтики до устья Дуная, неровно тянулись две параллельные линии — красная и синяя. Так обозначался передний край фронта. На территории Белоруссии в ходе операции «Багратион» эти линии местами сломались, оборвались, а где и замкнулись, потому что гитлеровские дивизии и армии оказались в окружении наших войск. Но сражение продолжалось, и линия фронта ежедневно меняла свои очертания, неумолимо смещаясь на запад.

Голубин так складывал карту, чтобы видеть только нужный ему маршрут. А сейчас, когда развернул ее целиком, увидел сразу все маршруты, по которым водил корабль последние месяцы. Длинные жирные линии, как натянутые струны, тянулись в Финляндию и Восточную Пруссию, Польшу и Германию, в Румынию и Венгрию.

Майор Карпенко устремил взгляд в центр карты.

— Маршрут проложите сюда, до Банска-Бистрицы, видите? — сказал он, просматривая местность и про себя отмечая: «Какая гористая страна Чехословакия, трудновато в этом краю летать».

— Вижу, — ответил Голубин, и его обдало холодком. Глаза, словно магнит, притянули к себе цифры — «2663». Рядом надпись: «Герлаховка».

— Смотри, какая гора! — обратился он к Лаврову, представляя Банска-Бистрицу с высоты полета. Она где-то далеко внизу, в бездонном ущелье. Как ее найдешь ночью…

— Высокие Татры, — прочитал Лавров и, неожиданно взгорячась, спросил у Карпенко: — А чего там делать, на этой макушке, орлиные гнезда считать? Фрицы небось давно посшибали их.

— Туда не пойдете. Последний отрезок маршрута от Банска-Бистрицы сообщат особо. Ясно?

— Ясно, да не совсем.

— Все остальное — перед взлетом. Запомните: о маршруте, кроме вас двоих, никто не должен знать, даже члены экипажа. — Карпенко специально перечислил их: — Второй пилот, радист, воздушные стрелки. Повторяю: никто не должен знать.

Лавров переглянулся с Голубиным, коротко ответил:

— Поняли, секретный рейд.

Когда Карпенко вышел и они остались вдвоем, не без удивления заметили — все прежние маршруты стороной обходили этот горный край. На широкой гряде Карпат, в Закарпатье, в районе Высоких и Низких Татр и дальше — в Бескидах и Фатре — карандаш Голубина не прочертил ни одной линии. Листы с густым коричневым настоем красок, обозначавших горные кряжи, были чисты, как у новичка, не получившего еще боевого крещения. Голубин водил дальний бомбардировщик над пустынями и морями, в степных и лесных краях, а над горами прокладывал первый маршрут.

На аэродром они прибыли поздно. В небе уже рождались звезды. Стоянки были пусты и давно улеглась тишина. Их воздушный корабль одиноко стоял на краю летного поля, незаметно погружаясь в сумерки.

Техник самолета Князев недоуменно развел руками:

— Штурман, что за чехарда? То бомбы подвесить, то снять. Вам что — отбой дали?!

— Какой там отбой… Полетим!

Князев озадачен: бомбардировщик — и вдруг без бомб. Он знал много вариантов подвески бомб, но такого, чтобы совсем их не вешать, — еще не было. Какой же это боевой вылет!

Когда сумерки окончательно перешли в ночь, к самолету подъехал командир полка. С ним был офицер в общевойсковой форме. Дмитриев поднялся в навигаторскую кабину, включил плафон и взял у Голубина карту. Между гор, в долине Низких Татр, он отыскал небольшой населенный пункт и рядышком поставил крестик.

— Здесь выбросите пассажира. Передатчики не включать. Работать только на прием. Радиограммы с борта — в исключительном случае, — строго сказал командир.

— Понял! — ответил Лавров, обернувшись к Дмитриеву, который стоял за пилотскими бронеспинками внизу. Голубин согласно кивнул.

— При малейшем сомнении возвращаться. Облачность в горах не пробивать, — добавил Дмитриев после небольшого раздумья и, погасив плафон, вышел из кабины.

Пока Голубив водил по карте тонким лучиком света, разглядывая указанную точку в стороне от Банска-Бистрицы, Дмитриев уже встал перед самолетом, описывая рукой круг. Знак Лаврову — давай, мол, запускай моторы.

По самолету ознобом прошлась мелкая дрожь. Закрутились винты, убыстряя свой бег, моторы загудели ровно и напряженно, и воздушный корабль легко выкатился на рулежную дорожку. Голубин, будто спохватившись, оглянулся и застыл в изумлении. В углу навигаторской кабины стояла женщина. Коротким движением руки она откинула от борта сиденье и спокойно села, словно заняла свое рабочее место.

— Взлетаю!

Голос Лаврова встряхнул Голубина. Сперва штурман прижался к пилотским бронеспинкам, а когда самолет взлетел и окутанная темнотой земля ушла куда-то под небо, он шмыгнул в свою кабину, вынесенную в самый нос корабля. После разбега самолет будто завис в воздухе. Ночь густела на глазах. Наверху уже обозначились созвездия, и лишь вдали, у горизонта, куда они взяли курс, еще светилась закатная полоска.

Часа через полтора, когда совсем стемнело, Лавров сказал Голубину:

— Штурман, смотри повнимательней. Земля не разбери-пойми, а тут еще баба на борту. Дурная примета.

Вот уж чего не бывало — Лавров заговорил. Его же ничем не проймешь. Зенитки ли бьют, истребители, знай, крутит себе штурвал и только посапывает. И все молча, молча. Оброни понапрасну слово — враз пресечет. А тут сам, как дед, забурчал. Да еще предупреждает: «Повнимательней». Будто штурман дрыхнет в кабине. Да зевни на борту хоть один из экипажа, «мессера» сразу расправятся с ними. Ночью только зевак и ловят.

Не хотел Голубин отвечать Лаврову. Обидным ему показалось и слово «баба». Оно всегда ему резало слух. Невесты у него не было, он даже не успел влюбиться и помнил только девчат из своего десятого класса. Какие они все были милые, ну прямо святые! Такое чувство к женщинам он нес и через войну. А Лавров его огорчил…

— Чего это она в угол уткнулась? Плачет, что ли? А вдруг прыгать забоится — вот горя хлебнем.

И с чего это у него язык развязался? Ну прямо наждаком чешет.

— Чего ей бояться, командир? Наверное, уже прыгала не раз, — ответил Голубин. На душе у него было совсем другое: в такой далекий край везут они эту юную женщину… Что ее там ждет?..

В черной ночи едва проглядывались контуры сильно всхолмленной местности. Начинались горы. Никогда не приходилось видеть ему такой земли. Может быть, внизу она и красива, но с самолета не нравилась Голубину. Вздыблена, взъерошена, словно изуродована. А горы вырастали на глазах. Сверху на них могло быть всякое — и трава, и кустарник, и лес, а начинка одна — каменная. Такая земля не для самолетов. Похожие друг на друга горы сбивали Голубина с толку. Он лег на пол кабины, припал к прозрачному стеклу, искал нужные ему ориентиры. В прорезях скал и долинах петляли горные реки. Одну от другой не отличишь. Голубин искал Грон, но его не видно, хотя он и крупнее других рек.

Женщина сидела спокойно. Лишь когда самолет проваливался вниз, она вздрагивала. Что там — зенитки или кучевые облака? Но выравнивался звук моторов, самолет не трясло и не бросало вверх-вниз, и она успокаивалась, погружаясь в свои думы.

Скоро наступила такая темнота, будто самолет нырнул в самую пасть ночи. Пропали крылья, стушевались очертания кабины. Поперек маршрута встала гора. Она поднялась так высоко, что вытеснила почти полнеба.

Женщине это не понравилось. Нащупала ступеньку, приподнялась в кабину к летчикам.

— Не думаете ли вы выбросить меня на этого рогатого черта? — громко сказала она.

Сидевший слева Лавров отжал правый наушник, чтобы расслышать слова, и, не оборачиваясь, махнул рукой. Иди, мол, на свое место и спокойно жди. Скажут, когда и куда прыгать. Про себя подумал: «Начинается… Еще истерику закатит».

— Горы должны быть в стороне, а мы на них летим, — договорила женщина и, не дожидаясь ответа, вернулась на свое место.

Лавров посмотрел вперед. Горы действительно вздыбились до небес. Ему стало не по себе. Необъяснимое чувство заставило его вспомнить Роднички. Тот уголок России, где нет гор, где только леса и степи. Край тихих речек, травянистых лугов и необъятных небесных просторов. Роднички — военный городок, где начиналась его летная служба. Там, в милых ему Родничках, он повстречал Олю и пережил сладкие и горькие дни своей молодости.