Рассказы - Сергей Андрианов

— Штурман, видишь фрица?

— Нет.

— Радист?

— Не вижу.

— И я не вижу… — Чижов отозвался сам, поняв, что не к месту радовался.

— Искать! Всем искать!

Журавлев ощутил под шлемофоном ручьи пота. В душе ругал вражеского летчика: «Сунулся прямо в огонь!», зенитчиков хвалил и укорял: «Что же вы наделали?»

Турин приклеился щекой к борту. Стекло успокаивало, холодило разгоряченное лицо. Он смотрел на землю, где, не достигая цели, падали бомбы.

Чижов метался в башне. Ощущая удушливое дыхание неба, он лихорадочно осматривал пространство, освещаемое редкими всполохами от вражеских бомб. До него доходила понятная всем истина: если они не найдут вражеский аэродром сегодня, то завтра будут опять бомбить его город.

В жидком пульсирующем свете все искали вражеский самолет. Рычков уловил странное движение тени. Уж слишком медленное. Не может быть, чтобы самолет. Не может быть! Сказал, не веря себе:

— Кажется, идет… И он не ошибся.

Очередная радиограмма от Журавлева подняла на ноги весь гарнизон. В высшие штабы и обратно пошли звонки, нетерпеливо-суровые, участливо-озабоченные. Всех волновал необычный боевой вылет, и все требовали от Журавлева одного: неотступно следовать за противником.

Ожили самолетные стоянки. Засновали возле машин техники. Командиры и штурманы гадали, куда гитлеровцы могут пойти, переговаривались:

— Что, полетим?

— Смотря как Журавлев.

— Дойдет, не упустит возможность…

— А вдруг гитлеровцы махнут до Берлина?

— Не отступит. Ему сатана — не пугало.

— Но он же не бог, улизнет фашист — куда денешься?

— Ты Журавлева не знаешь. Вопьется в противника, на самый край света пойдет, а дело сделает.

— Экипаж подобрался…

— Ох и муторно ждать!

— Скорее бы…

Бочкарев слушал летчиков, и к нему возвращалась вера в Журавлева. Он вновь представил того ясноглазого, быстрого и совсем еще юного лейтенанта, который принес ему немало хлопот и огорчений, когда стал летать самостоятельно. Бочкарев неожиданно для себя подумал: «Хорошо, что на боевое задание сегодня ушел именно экипаж Журавлева». И приказал штурманам развернуть карты…

В любом другом полете Журавлев мог дать штурвал «праваку», мог включить автопилот и сам откинуться назад, на спинку сиденья. А сейчас этого сделать не мог. Пятый час он летит скрючившись. По всему телу бродит тупая, ноющая боль. Временами кажется, что он уже и не дышит, а пребывает в каком-то тяжелом сне.

Но стоит вражескому бомбардировщику хоть на миг пропасть из виду, как Журавлев оживает. Чувствует упругие толчки сердца, горячие токи крови.

В темноте самолет вроде бы далеко, Журавлев хочет подойти ближе, чтобы не потерять его. «Юнкерс» растет, распухает на глазах, вот он совсем рядом. И тогда в который раз жалит мысль: «Увидел? Нет?» Журавлеву кажется, что он сжимает в руках не штурвал, а свои нервы. Сжимает все крепче, понимая, что отпустить их нельзя.

А ночь, как всегда, обманчивая. Это на первый взгляд она бездонно-темная. Когда Журавлев пообвык и попригляделся, каких только оттенков не увидел в ее цвете! У земли, над лесами и пашнями, густеет дегтярная чернь, а к притаившимся облакам ластятся сиреневые тени. Глаз замечает, как на высоту просачиваются грязно-серые тона. И когда на западе еще дремлет ночь, на востоке ее уже нет. Небо начинает линять. Окажешься на более светлом фоне, чем противник, — тут же выдашь себя. Может, с майором Бочкаревым такое и случилось.

Как ни тяжело было, Журавлев все время старался держать «юнкерс» на виду, а сам оставался в тени. Сейчас, когда начало светать на востоке и высоту медленно наполнял едва заметный мутно-белый разлив, Журавлев ушел вниз, где еще была ночь, и летел почти под «юнкерсом». Вражеский самолет едва различим.

Это были тяжелые минуты. Ведь с земли вот-вот начнут взлетать полки.

Чижов не выдержал:

— Почему-то ночь длинная. Июнь, а длинная. Как осенью.

— Это что, — отозвался Рычков. — Мой дед рассказывал, как в извоз ездил: ночь-то темна, лошадь-то черна, еду, еду да пощупаю… Вот это ночь…

Чижов то ли чихнул, то ли засмеялся. В разговор включился Журавлев:

— «Юнкерса» не пощупаешь. У него копыта стреляют. Так что гляди в оба.

Турин молчал. Ему не до разговора. Он будто бы пересел к гитлеровцу в кабину. Представлял, как тот смотрит на карту, уточняет место, уже рассчитывает время прибытия на аэродром, который хорошо знает, а для Турина все — пока загадка.

— Командир, наши взлетели! — доложил Рычков, и на корабле жизнь стала еще напряженнее.

Раньше могло быть всякое; могла не состояться встреча с гитлеровским бомбардировщиком, мог оборваться полет Журавлева в огне своих батарей, наконец, Журавлев мог потерять из виду противника. Теперь же, когда самолеты поднялись в воздух, ничего этого не должно случиться. Не должно! Полет с врагом, как бы он ни был тяжек, нужно любой ценой довести до конца.

— Взлетели? Так и должно быть! — отозвался Журавлев на доклад радиста.

Журавлев представил задумчивое лицо генерала. Принял такое решение… Значит, верит экипажу. Ждет, что сообщит он, Журавлев. Больше всех, конечно, ждет майор Бочкарев. «Не подведу, командир. Не подведу», — мысленно говорит ему Журавлев.

— Фашиста вижу отчетливо, — доложил Чижов, хотя его никто и не спрашивал об этом. Его начинала томить предзоревая бесцветность неба.

— Держи, не выпускай из виду.

Турин молчал. Он мучительно переживал эти последние минуты полета. В жидком, проклевывающемся рассвете не видно ни дорог, ни населенных пунктов. Блестели водоемы, но они все походили один на другой.

— Штурман, высота падает, — предупредил Турина Журавлев.

— Значит, близок аэродром?

— Где-то рядом. Вероятно, прошли КПМ.

Турин проложил последний отрезок пути. Обрадовался: линия упиралась в реку. Легче найти аэродром.

В воздухе чаще замигали бортовые огни вражеского бомбардировщика. Внизу белым пауком вспыхнул и погас свет — посадочные прожекторы.

— Аэродром! — крикнул Рынков.

— Надо передавать, штурман. — Журавлев откинулся в кресло, глубоко вздохнул. «Пришли все-таки. Пришли…» — подумал он.

— Сейчас, командир, сейчас.

Голос Турина насторожил Журавлева. Штурман был взволнован. Он видит прожекторы, мерцание огней на стоянках, видит, как заходят на посадку вражеские самолеты. Но никак не может привязать аэродром к местности. В серой предрассветной мгле взгляду не за что зацепиться. Турин искал реку. И когда наконец увидел ее, его ошеломила страшная догадка. Не веря себе, провел по карте лучиком бортового фонаря. Он хорошо знает это место. Нет, он не ошибся. Внизу — сплошные болота.

— Командир, они не садятся, — удивился Рычков.

— Ложный аэродром, — уже ничуть не сомневаясь, доложил Турин, и кровь ударила в виски. — Они проходят над ним, будто на посадку. А настоящий аэродром впереди.

— Радист, передавай…

Едва Турин успел назвать точные координаты цели, как цветастая трасса пронизала воздух. Забилось, заплясало пламя на моторе. Одновременно с этим, пожалуй даже чуть раньше, задрожал бомбардировщик. Это Чижов давал ответную очередь…

Конечный пункт маршрута.

— «Мессершмитт», «мессершмитт»! — кричал Чижов, ожесточенно отстреливаясь.

Журавлева заботило одно: радиограмма о вражеском аэродроме. И он повторял:

— Радист, передавай… Радист, передавай…

Турин прижался к стеклянному борту, искал утонувшую во мраке землю — аэродромные огни гитлеровцев погасли. Его душило сомнение: верно ли определил местность?

— Радист, почему молчишь? Радист? — повторял Журавлев.

— Радист? — Это уже был голос Турина.

Чижов высунулся из башни, чтобы взглянуть — что с радистом? Рычков безжизненно уткнулся головой в рацию. Расслабленные пальцы все еще пытались нажимать на ключ передачи. Чижов испуганно крикнул:

— Рычков убит, командир!

Крикнул и с неистовой яростью снова открыл огонь.

— Радист, передавай… — все еще продолжал приказывать Журавлев. Видать, слова Чижова не сразу дошли до него.

Вот и Чижов перестал стрелять…

На рассвете корабль возвращался домой. Рычков с Чижовым так и не узнали, что наши бомбардировщики нанесли точный удар по вражескому аэродрому и на город Г. гитлеровцы уже не сделали ни одного массированного налета.

СЕКРЕТНЫЙ РЕЙД

Это было в июле сорок четвертого. Операция под кодовым названием «Багратион», начатая более месяца назад, успешно развивалась. Преодолевая ожесточенное сопротивление немецко-фашистской группировки, наши войска неудержимо продвигались к государственной границе. Бои не прекращались и ночью. С наступлением темноты в небе над Белоруссией появлялись экипажи авиации дальнего действия. Они наносили удары по аэродромам, железнодорожным узлам и скоплениям противника. Участвовала в этих бомбардировочных налетах и гвардейская дивизия Кожемякина.