В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс

— Еще сегодня утром этот юноша хотел быть свободным всю жизнь и повелевать, а теперь он отдался в твое распоряжение, Казана. Не красней, мой юный друг! И если Казана или твой дядя убедят тебя вступить в военную службу, то это будет самым лучшим для тебя. Посмотри на меня! Более сорока лет состою я начальником стрелков, и моя служба радует меня до сих пор. Мне приходится и повиноваться, и повелевать, и те тысячи, которые у меня под началом, не быки и не овцы. Поразмысли об этом. Не правда ли, Казана, что из него выйдет прекрасный стрелок?

— Конечно, — ответила молодая женщина, но она не высказала всей своей мысли.

В это время по ту сторону садовой стены послышались мерные шаги приближающегося войска. Яркий румянец заиграл на щеках молодой вдовы, глаза заблестели и, не говоря ни слова, не обращая ни малейшего внимания на отца и гостя, она встала с своего места, скоро прошла по цветнику и между деревьями, встала на дерновую скамейку у стены и стала напряженным взором смотреть на улицу, по которой приближалось войско.

Осия шел впереди его в полном вооружении. Поровнявшись с садом Горнехта, военачальник повернул голову и, увидев Казану, приветливо ей поклонился.

Ефрем также подошел к стене, и хозяин дома, указывая ему на дядю, заметил:

— Тебе так же пойдет блестящее оружие; в рядах войска подвигаться вперед точно на крыльях, когда бьют в барабан, играют в трубы и над головами развеваются знамена. Сегодня военная музыка молчит, вероятно, потому, что над городом разразилось такое ужасное бедствие, причиненное нам злобными евреями. Хотя Осия и принадлежит к этому народу, но все же я должен сказать, что он прекрасный воин и может служить примером для молодежи. Скажи ему от меня, как я о нем думаю по поводу его военного искусства. Теперь же попрощайся поскорее с Казаной и ступай вслед за войском; калитка в стене отворена.

С этими словами Горнехт побрел домой, а Ефрем пошел проститься с Казаной.

— Что с тобою? — спросила молодая женщина, прощаясь с Ефремом. — Твоя рука горит?

— О ничего, ничего! — пролепетал он и опустился на колени, в глазах у него потемнело, и он упал на землю.

Казана испугалась, но скоро она пришла в себя и намочила юноше голову водою из ближнего водоема и заботливо посмотрела ему в лицо, и Ефрем показался ей еще более похожим на Осию. Да, человек, которого она любила, в юности вероятно, был совершенно таким, как его племянник. Сердце забилось у ней сильнее, она приподняла обеими руками голову юноши и поцеловала его в лоб.

Она думала, что он лежал совершенно без чувств, но вода несколько освежила его, и он с сладким упоением почувствовал этот поцелуй, но все еще лежал с закрытыми глазами и искренно желал долго еще оставаться так, чтобы его голова покоилась у нее на груди, и надеялся бы, что вот-вот ее уста снова коснутся его лба. Но Казана, вместо того, чтобы еще поцеловать его, стала звать на помощь. Тогда юноша открыл глаза, посмотрел на Казану каким-то диким огненным взглядом и, прежде чем она успела воспрепятствовать ему, вскочил на ноги, бросился в калитку и побежал вслед за войском. Он скоро достиг задних рядов, перегнал их и, когда достиг Осии, назвал его по имени. Военачальник открыл свои объятия племяннику, но тот без чувств упал к нему на грудь и во второй раз потерял сознание; тогда сильные воины понесли мальчика в палатку, которая уже была готова для их начальника на холме близ моря.

V

Была полночь. Перед палаткою военачальника горел костер, и около него сидел Осия и смотрел грустный и задумчивый то на огонь, то вдаль.

В палатке же лежал молодой Ефрем на походной кровати своего дяди.

Врач, сопровождавший войско, перевязал рану юноши, дал ему подкрепляющего питья и приказал лежать спокойно, так как его испугала лихорадка, не покидавшая все время мальчика.

Но Ефрем плохо исполнял предписания врача; ему представлялся образ Казаны и вся кровь загоралась в нем, затем он стал размышлять о том, что действительно не лучше ли ему сделаться воином, как его дядя, а это звание могло принести ему много славы и он мог быть ближе к той, к которой стремилась его душа. Но вдруг снова гордость поднялась в нем, когда он вспомнил, как отец и дочь проклинали тот народ, к которому он принадлежал. Юноша, с сжатыми от гнева кулаками, вспоминал о разрушенном доме деда, которого он всегда считал честным и достойным человеком. Ефрем не забыл также и о данном ему поручении; он повторял его во все время своего пути в Танис. Он попытался было повторять то, что ему было поручено передать, но вдруг ему захотелось подумать немного о Казане.

Врач запретил Ефрему много говорить и предупредил об этом Осию, и потому лишь только юноша вздумал открыть рот, желая исполнить данное ему поручение, как военачальник закрыл ему рот рукою, заботливо поправил у больного подушки, как самая нежная мать, дал лекарство и поцеловал его в лоб; затем Осия уселся у костра перед своей палаткой и встал только тогда, когда нужно было дать питье больному, а время он узнавал по звездам.

Итак, Осия сидел у костра, пламя освещало его мужественное, слегка загорелое лицо; по его чертам видно было, что этому человеку приходилось не раз стоять лицом к лицу с опасностью, но что он все побеждал, благодаря своей храбрости и рассудительности. Гордо смотрели его черные глаза, а полные губы были плотно сжаты и свидетельствовали о горячей крови этого человека и о его железной воли и твердой решимости; он опирался своею широкою спиною на воткнутые в землю накрест копья; когда же он проводил своею мощною рукою по вьющимся волосам или по бороде, то можно было подумать, что в его душе происходит сильная борьба и что он не знает, к какому прийти решению. Видно было, что лев еще спокоен, но раз он вскочит, то его врагам несдобровать! Там вдали, к западу, было кладбище, город мертвых и жилище чужестранцев. Еще недавно он вел свой отряд мимо разрушенного дома своего отца. Молча, как предписывала ему служба, прошел он мимо этого угрюмого зрелища и только когда они пришли на место стоянки, начальник стрелков Горнехт рассказал ему все подробно о происшествиях этой ужасной ночи. Он выслушал весь этот рассказ не моргнув даже и глазом