Океаны Айдена - Михаил Ахманов

Из этих рассказов Одинцов уяснил одно: его угораздило шлепнуться в середину Потока, в самый людоедский, самый мерзкий край. А места дальше на восток были еще хуже, еще омерзительней.

На вторую ночь, поужинав опостылевшей рыбой, он продолжил расспросы. На этот раз его интересовала навигация. Они с Гридом могли плыть днем благодаря драгоценному климатизатору и чудесным свойствам корпуса их суденышка, не пропускавшего солнечной радиации. Но как же путешествовали примитивные мореплаватели Верховий?

Выяснилось, что они передвигались на своих плотах потихоньку, полегоньку, плыли лишь полтора-два часа в сутки, покрывая за переход от шестидесяти до ста километров. В принципе, за два месяца странники могли добраться от Западного до Южнокинтанского океана, но гораздо раньше они либо попадали в котел, либо оседали в более гостеприимных местах.

Очередной бросок совершался вечером, перед закатом солнца, и никто не мог предугадать, что встретит их в конце дороги. Путники могли вообще не обнаружить подходящего для высадки островка, и тогда их ожидало ночное плавание в неизведанных, полных опасностей водах. Троги, пещерные жители, хорошо видели в темноте, но даже они не сумели бы разглядеть сквозь туман внезапно появившуюся по курсу скалу. Видимо, многие плоты гибли именно таким образом, — Одинцов помнил, что иногда течение выносило на пляж Ай-Рита отдельные бревна.

Если находился подходящий остров, пришельцы высаживались и принимали бой либо начинали мирные переговоры. Существовала, однако, и третья возможность, о которой Одинцов уже знал: скала могла оказаться необитаемой. Это относилось к тем вершинам подводного хребта, в которых не было пещер, и каждый такой случай с равной вероятностью сулил путникам-трогам жизнь или смерть. Если на острове имелись глубокие ниши, трещины или хотя бы заполненные спокойной водой каналы между камнями, то, навалив сверху плоты на манер кровли, можно было пересидеть светлое время суток. Не каждый дотягивал до вечера, однако основная часть переселенцев выживала. Если же островок представлял собой голый монолитный утес, погибали все.

Вероятно, и троги, и соплеменники Грида обладали врожденным чутьем, помогавшим делать верный выбор. Большую роль здесь играло множество едва уловимых факторов, чуть заметных признаков, среди которых важнейшим являлся запах. По-видимому, таким образом Грид отличал обитаемые островки, хотя Одинцов не мог представить, что именно вынюхивает его спутник. Запах дыма? Смрад фекалий и человеческих тел? Как ухитрялся Грид учуять эти признаки жизни сквозь стену пара, на расстоянии нескольких сотен метров?

Однако он делал это и, учитывая, что они с Одинцовым представляли слишком незначительную боевую силу, выбирал необитаемые груды камня. Впрочем, даже обостренный инстинкт дикаря имел свои пределы. На шестую ночь, когда путники уже приближались к устью Зеленого Потока, Грид ошибся.

На закате они подплыли к двум почти одинаковым островкам, расположенным друг за другом на расстоянии километра. Поведение молодого трога вдруг стало неуверенным: он нюхал воздух и, морща лоб, всматривался в быстро надвигавшийся берег. Они еще могли свернуть и направиться ко второй скале, но с каждой секундой произвести такой маневр становилось все труднее. Наконец Грид решил возложить выбор на своего хозяина.

— Люди. — Он вытянул волосатую руку к темнеющим впереди утесам. — Там… там…

— На первом? На втором камне? — попытался уточнить Одинцов, знавший, что в словаре его спутника отсутствует слово «или».

— Первый… второй… Грид не знает… — В темных глазах плавала растерянность.

Островки расположены слишком близко, запахи смешиваются, догадался Одинцов. Возможно, обитаемы оба, возможно, только один. Из тактических соображений проверку надо было начинать с первого — тогда хотя бы оставался шанс сбежать на второй. Он уверенно вытянул руку в сторону каменистой отмели:

— Сюда! Плывем сюда!

Десяток мощных гребков, и волны выбросили флаер на галечный пляж. Одинцов осторожно высунул голову из-под прозрачного колпака и поглядел на запад — оранжевое солнце садилось в тучах. Хотя до заката было не меньше двух часов, можно, пожалуй, рискнуть и выйти наружу.

Грид не раздумывал. Он уже стоял на берегу, плотно, как учил хозяин, задвинув за собой дверцу. Юноша принюхивался, покачивая лохматой головой, и с каждой секундой его огромные губы кривились все сильнее и сильнее. Ошибка, понял Одинцов и, прихватив чель, без колебаний выбрался наружу.

— Люди? — спросил он, широким жестом обведя скалу.

— Люди, — с убитым видом подтвердил Грид и, подумав, добавил: — Много люди… плохой, очень плохой. Для этот люди хозяин, Грид — мясо…

— Надо убираться отсюда, — произнес Одинцов, чувствуя, как по его вискам, груди и спине струится пот. Висевшее низко над горизонтом солнце даже сквозь тучи палило немилосердно, но с востока, с океанских просторов, чуть заметно тянуло свежим ветерком — скорее намеком на ветерок, чем настоящим бризом.

Кивнув Гриду, он сунул оружие обратно в кабину и навалился справа на острое крыло аппарата. Его спутник пристроился с другой стороны, и суденышко, скрипя днищем по камням, поползло к линии прибоя. Их босые ноги погрузились в воду по щиколотку, затем — по колено, флаер закачался на волнах. Теперь надо было провести его метров тридцать вдоль берега спокойной бухточки и обогнуть мыс — там стремительное течение подхватит легкий корпус и помчит к другой скале. Главным в этой операции было вовремя залезть в кабину, но Одинцов давно разработал надежную страховку.

Когда они приблизились к монолитному камню, похожему на голову припавшего к воде пса, за левой щекой которого ревел Поток, Одинцов, толкавший аппарат со стороны берега, открыл дверцу и вытянул из-под сиденья веревку. Он обвязал ее вокруг пояса и перебросил второй конец Гриду — тот уже сдвинул секцию прозрачного фонаря со своей стороны. Вскоре они оба болтались на концах каната метров пяти длиной, протянутого через кабину, — это несколько снижало их подвижность, зато являлось полной гарантией того, что стремительный Поток не отбросит их от суденышка.

Набегавшее течение прижимало легкий флаер к скале, острый край стреловидного крыла царапал по камню, прямо по нижней челюсти гранитного пса. С усилием толкая вперед скользкий от влаги корпус, Одинцов пробирался у самого утеса, под низко нависшим козырьком — широким «собачьим носом». Грид пыхтел с другой стороны, там было глубже, и он шел по пояс в воде.

Вдруг они оба почувствовали, как быстрое течение, подхватив флаер, потащило его прочь от берега. Одинцов уцепился за высокий порожек, готовясь нырнуть под колпак. Грид, согнув колени, стоял с другой стороны, ухватившись левой рукой за спинку кресла и придерживая правой полуоткрытую дверь, — нижняя половина туловища трога уже была в кабине. Неожиданно он выпрямился, задрав голову вверх — видимо, хотел бросить последний взгляд на стремительно убегавший берег.

И в следующий миг стрела, чиркнув по верху кабины кремневым наконечником, вонзилась ему в шею.

Со сдавленным криком Грид покачнулся, схватив обеими руками древко, какое-то мгновенье тело его балансировало на пороге, готовое рухнуть в поток. Одинцов, сильно дернув веревку, втащил трога внутрь и одновременно сам перевалился в кабину. Резкая боль пронзила левую икру, — скосив глаза, он увидел, что из его ноги, пониже колена, тоже торчит стрела. Затем рой снарядов вспенил воду в нескольких метрах от суденышка, но через десять секунд широкая водная преграда легла между ним и лучниками.

Заскрипев зубами от боли, горечи и унижения, он погрозил берегу кулаком. Эти твари все-таки выследили их! Подобрались сверху, с макушки утеса, и пустили в ход луки и пращи! Как бы он хотел очутиться сейчас среди этого стада с клинками в руках! Злые бессильные слезы жгли глаза, из груди вырвалось глухое звериное рычание.

Через секунду он успокоился. Столь сильные эмоции являлись, несомненно, наследством Рахи, они приходили от его молодого крепкого тела, еще не знавшего ран, — во всяком случае, не в таком количестве, какое накопил Георгий Одинцов за четверть века службы и командировок в «горячие» точки. Но с Рахи было давно покончено, и его наследник, подтянув колени, уселся в кресло и начал спокойно взвешивать свои потери.

Первым делом он вырвал из ноги стрелу, стараясь не думать о чешуйках кремня, наверняка застрявших в ране. Затем Одинцов бросил взгляд вперед. Течение уже протащило их мимо второго островка, и километров на десять по курсу не маячило никаких препятствий. Значит, у него было как минимум минут пятнадцать.

Он развязал веревку на поясе, отрезал кинжалом небольшой кусок и быстро наложил жгут повыше раны, из которой толчками била кровь. Затем склонился над Гридом — тот, запрокинув голову, лежал в кресле.