Черное сердце - Сильвия Аваллоне

– сказала она себе. Нашла фонарик и ключи, закатившиеся под спинку дивана, где было полно крошек и пыли. Бросила их в сумку. Проверила, на месте ли кошелек. Зашла в ванную и посмотрела на свое лицо. Под глазами темные круги, глаза тусклые, как у снулой рыбы в коробке со льдом, а кожа такая бледная, что веснушки на ней проступают, как чечевица, брошенная в молоко.

Ей вспомнилась их последняя встреча с Ритой. Прощаясь, та крепко, по-матерински обняла Эмилию. «Позвони, ладно? – попросила Рита. – Я знаю, такой день настанет. Ты будешь жить там, где захочешь, ты сможешь начать все сначала. Позвони мне, хорошо?»

Эмилия принялась яростно расчесывать свои непослушные вьющиеся волосы. Плеснула в лицо водой, пощипала щеки, чтобы они хоть немного порозовели, намазала губы яркой вишневой помадой и густо накрасила ресницы.

– Свобода – это бардак, Рита, – сказала Эмилия зеркалу. – А я из тех, кто не выполняет обещаний.

Она надела чистую толстовку, рваные джинсы, застегнула черную косуху, подхватила сумку и со всей решимостью, на какую была способна, зашагала к Стра-даль-Форке.

Мысль о том, что ей снова придется столкнуться с людьми, которые будут пялиться на нее и судачить о ней, вызывала острое желание повернуть назад, запереться в ванной, взять бритву и прибегнуть к проверенному средству, но она решила держаться, она обещала отцу.

Сплетенные ветви каштановых деревьев образовывали над ее головой живописный свод – живую фреску из красных, рыжих, желтых листьев с прорехами света. Ей вспомнилось небо рождественского вертепа, по которому двигалось солнце, луна и звезды из папье-маше. Тогда, в детстве, она завороженно смотрела на это чудо и ощущала на своих плечах руки родителей, чувствовала их любовь. Тогда у нее была вера в себя и в целый мир.

Она перестала осторожничать и побежала по тропе, широко раскинув руки. На каждом повороте она могла упасть, поскользнувшись на мокрых листьях, но ей было все равно. Скорость возбуждала, раскрепощала. «Марта, как мне стать такой, как ты? – мысленно спрашивала Эмилия. – Почему я не поехала с тобой в Милан, в твой дом, к тебе под бочок?»

Потому что здесь мы в одной лодке, но у каждой из нас своя черная дыра, и придется с ней как-то жить.

Эмилия выбралась из зарослей крапивы между баром, где собирались пенсионеры, и магазином синьоры Розы. Растрепанная, с сумкой-шопером в руках, в тяжелых ботинках. Спуск занял меньше четверти часа.

Она прошла через площадь и направилась к автобусной остановке. Какой сегодня день? Пятница. Провела пальцем по строке расписания. Который час? 14:45, отлично. Снова сверилась с расписанием. Черт возьми, опоздала. На десять гребаных минут. А следующий автобус, последний, будет в шесть вечера. Слишком поздно, чтобы ехать в город и потом на ночь глядя возвращаться домой. Она закурила, включила телефон.

Написала отцу: «Прости меня».

Площадь была пустынна, машины проезжали редко. Эмилия смотрела на потрепанные грузовички, груженные немудреным хозяйственным инвентарем. Затушила сигарету, прикурила другую.

«Это ты меня извини, мне не стоило давить на тебя. Ты справишься», – ответил отец.

Она любила его. И любовь эта была для нее мучением.

В мире так много примерных девочек, у которых паршивые отцы – бьют, пристают к ним, в лучшем случае относятся наплевательски, – она встречала десятки таких девочек, включая Марту. А ей, которая хуже всех, ей достался идеальный отец.

Эмилия сфотографировала на телефон расписание единственного автобуса, курсировавшего по долине: четыре рейса в будни, два в праздники – и баста, будь доволен. Она твердо решила поехать в город в понедельник утром на первом автобусе, в шесть утра. Поклялась, что следующая неделя не пройдет даром! Она будет мыть туалеты, разгребать навоз, доставлять пиццу – без разницы, лишь бы заработать денег на билет и поехать в Милан, к Марте. Однако первым делом нужно решить проблему со сном.

Бесполезно искать аптеку, чтобы купить валериану, да и магазина бытовой техники тут нет. Но раз она спустилась в Альму, надо провести время с пользой. Эмилия посмотрела по сторонам – ни черта нет! Взгляд скользнул по грязным стеклам витрин, задержался на вывеске «Самурай».

И тут ее лицо озарилось улыбкой: как же ей раньше в голову не пришло?

Возможно, потому что алкоголь был всегда под запретом, даже на Рождество, в Новый год и другие праздники. Иногда удавалось покурить косячок: затянуться пару раз тайком, а после набить рот мятными леденцами. Раздобыть бутылку водки было нереально, а одна рюмка – это ни о чем.

Последний раз Эмилия напивалась в девятом классе, на вечеринке сопляков в пляжной пиццерии, которая закрывалась в ноль часов. День рождения начался ужасно: в пиццерии никто не захотел сидеть рядом с ней, а продолжился еще хуже: все разбрелись по пляжу, чтобы уединиться на влажных шезлонгах у закрытых зонтов. Все, кроме нее и еще одного слюнтяя, который уже стерся из памяти.

Она помнила только, как они стояли, сами по себе, и пили, пили, пили и к ним приставал какой-то старик, спасатель с пляжа. Все деньги, которые дал отец, Эмилия потратила на мохито, а потом, уже дома, ему пришлось придерживать ее волосы, чтобы они не падали в унитаз.

И вот шестнадцать лет спустя возможность напиться представилась снова – кристально чистая, без всяких строжайше verboten[3]. Достаточно было просто сделать несколько шагов. Последние десять лет ее шансы на это варьировались в диапазоне от нуля до ноль целых одной десятой. А теперь внезапно подскочили до ста тысяч.

Оказавшись перед дверью, она, как обычно, подождала, пока кто-нибудь ее откроет. Потом обозвала себя идиоткой и вошла.

Яркая вишневая помада. Бледные ноги, видные сквозь прорехи на джинсах. Озорство и голод во взгляде той, кто после вечеринки в девятом классе пила только воду, кока-колу и фанту, в то время как ее сверстники продолжали устраивать попойки, обжимались на пляжах, пели под гитару, танцевали, целовались…

Она рывком открыла дверь «Самурая», полная решимости вернуть себе жалкий осколок утраченного времени. Вошла без колебаний, ни на кого не глядя. Даже самые смурные и нелюдимые старики подняли головы от своих карт, чтобы посмотреть на нее, приезжую.

Эмилия села за стойку и заказала амаро.

Никого не заботило, что неприлично в упор рассматривать девушку. Никто не сказал ей «привет», «добрый день», «добрый вечер». Пьетро, хозяин «Самурая», вытиравший чашки, посмотрел на Эмилию долгим вопросительным взглядом. Затем, не сказав ни слова, наполнил и поставил перед ней большой стакан.

Все вернулись к своим картам, как будто ничего