Стокгольмский синдром - Divergent

деле это не совсем так. И Олеся, в общем-то, никогда даже и не стремилась таким вот образом вводить в заблуждение несчастных людей. Напротив, она изо всех сил старалась выглядеть серьезной. Но в процессе разговора забывалась, переставала следить за собой, и ее губы снова сами собой расплывались в дружелюбной улыбке…

Вы можете сказать: а что, собственно, в этом плохого?.. Да, в общем-то, ничего. У Олеськи всегда была на редкость красивая улыбка, которой неизменно восхищались все окружающие. У нее были идеальные зубы, — тут уж спасибо тебе, Господи, вроде, ничем не обидел… Да и вообще людям, в целом, нравилась ее внешность. Сколько раз такое было, что, на Олесин вопрос, откуда тот или иной человек ее знает, ей отвечали, что видели ее когда-то в прошлом, — но “разве же можно забыть твою улыбку!..” Слышать все это было, конечно, приятно. Точнее, это должно было бы быть приятно… Если не знать предысторию Олесиной “лучезарной улыбки”. А она, как это ни печально, была у нее отнюдь не от природы…

Всегда, насколько Олеся себя помнила, мама очень сурово наказывала ее, если у нее только возникало подозрение на то, что ее дочь чем-то недовольна. Олеська не имела права быть не то, что несчастной, — даже просто невеселой… Но, к сожалению, у любого человека бывают… ну, скажем так, моменты задумчивости… Это когда, в принципе, в твоей жизни на данный момент все более или менее нормально, проблем никаких не намечается, страшного ничего не случилось, — просто почему-то тебе в данный момент не слишком весело. Например, настроение как-то не очень… Или даже что-то произошло… Ничего ужасного, если честно признаться, но вот что-то тревожит и заставляет слегка хандрить… А может, даже и не слегка… А иногда даже и поплакать тянет, — и тоже, в принципе, без особой на то причины…

Олеся не была исключением из правил. Как и любому нормальному человеку, ей иногда бывало грустно, порой она бывала чем-то расстроена, и временами ей хотелось заплакать… Но не дай Бог ей было хоть как-то показать подобные чувства и эмоции во времена ее счастливого беззаботного детства!.. Олеся просто обязана была всегда, независимо от времени года, усталости, проблем со здоровьем, — температура под сорок тоже не являлась оправданием плохого настроения, — юношеских любовных неудач или еще каких-либо неприятностей быть безумно счастливой, оглушительно хохотать взахлеб и вообще всем своим видом показывать, что у нее все “выше крыши”.

И если Олесиной маме только лишь показалось, что дочь по какой-то причине выглядит невеселой, — то все, пиши пропало!.. А такое, разумеется, тоже иногда происходило… Все-таки Олеся была живым человеком, а не роботом с предустановленной программой, и не могла следить за выражением своего лица двадцать четыре часа в сутки… Ее мама могла, например, неожиданно войти в комнату и уловить какой-то не понравившийся ей отблеск задумчивости на лице дочери… Или, например, иногда мама окликала Олесю, а дочь, обернувшись, не успевала в то же мгновение надеть улыбку на губы… Получалась небольшая рассогласованность в действиях… И вот тогда начинался кошмар…

Сначала мама встревожено кидалась задавать дочери вполне невинные, вроде бы, вопросы, типа: “Что у тебя случилось?.. Чем ты расстроена?.. Кто тебя обидел?..” Все Олесины попытки оправдаться, объяснить, что у нее все в полном порядке, ничего не случилось, и она вовсе даже и не грустит, не приносили успеха… Мама их не просто даже игнорировала, — она искренне считала, похоже, что дочь зачем-то врет ей и скрывает свои беды, — а ведь ребенок ничего не должен скрывать от своей мамочки!.. Олеся продолжала все отрицать, мама продолжала настаивать и требовать все ей рассказать… Градус разговора повышался с каждой секундой… И вот уже мама, только что с озабоченным видом интересующаяся, якобы, внутренним состоянием дочери и пытающаяся ее утешить, переходила на крик:

— Ну, тогда чем ты опять недовольна?! Из-за чего ты опять страдаешь?! Тебе, что, есть нечего?! Тебе есть, что есть!!! Тебе, что, надеть нечего?! Тебе есть, что надеть!!! У тебя совершенно нет никаких поводов сидеть здесь и страдать!!! Но ты нарочно действуешь мне на нервы!!! Как мне надоела твоя поганая вечно недовольная морда!!! У всех дети, как дети!!! И только ты у нас вечно всем недовольна, тебе вечно все не так!!! Я вообще не знаю, что с тобой делать!!! У меня из-за тебя сердце постоянно болит, а тебе насрать!!!

Если Олесе удавалось на данном этапе каким-то образом вымолить для себя прощение, то все еще могло закончиться достаточно благополучно. По крайней мере, на это еще были некоторые шансы… Правда, потом на протяжении пары дней ей приходилось выслушивать, что хуже ее никого нет в этом мире, что все окружающие ее давно уже терпеть не могут и знать не хотят, и только лишь ее бедная мама — единственный человек, который пока еще не отказался от нее окончательно и бесповоротно, который еще надеется как-то перевоспитать ее и сделать из нее человека. Правда, маме тоже уже давно надоело иметь дело с таким отвратительным существом, каковым уродилась ее непутная дочь, но она пока еще не сдается и терпит ее и ее ужасающие выходки, — что же делать, ведь она мать, и она обязана нести этот крест, — раз уж Господь Бог дал ей такую никудышную дочь…

Слушать все это было тяжело и больно, но на самом деле все это можно еще было вынести… Для этого нужно было всего-навсего упасть на колени, посыпать голову пеплом, признать все свои ужасающие пороки и согласиться с тем, что хуже нее никого еще в природе не придумано, и Гитлер вместе с Чикатило нервно курят в сторонке, глядя на нее и терзаясь ощущением своей полнейшей никчемности… Но, к сожалению, Олесе это не всегда удавалось. Несмотря на полную забитость и панический страх перед любимой мамочкой, она, тем не менее, была девочкой с достаточно сильным характером, и иногда она вдруг не вовремя осознавала, что просто безумно устала быть вечно во всем виноватой… И тогда она то ли умоляла о прощении недостаточно энергично, то ли просто мама видела в ее глазах какую-то непокорность и не верила в ее искренность, — и ссора переходила на новый уровень.

Мама начинала вопить так, что оставалось только посочувствовать несчастным соседям, вынужденным слушать подобную отборную ненормативную лексику, весьма странную для дамы, позиционирующей себя очень воспитанной и интеллигентной. И, несмотря на обилие непереводимого трехэтажного мата, Олеся в очередной раз умудрялась узнать о себе очень много нового, — хотя, казалось