Страсти по четырем девочкам - Юрий Яковлев

В апрельский день искать опавшие листья - тщетное занятие. В блестящей от дождя траве нет следов прошлого, следов войны. Воронки от бомб давно заполнились дождевой водой и превратились в пруды, как бы сотворенные самой природой.

В обгоревших пустых лесах появились гнездовья. В мертвые города вернулись люди. Время помогает забыть горе. Горе прошлого - обезболенное горе.

Скошенные вагончики фуникулера ползут по наклонным рельсам к вершине горы Токо. Эту гору, как уважаемого человека, в Японии называют Токо о сан.

Наверное, наша маленькая героиня тоже поднималась в таком вот вагончике, а потом шла по аллее, по краям которой растут огромные священные деревья - обоо, а под ними стоят изображения Будды - только не старого и мудрого, а Будды-мальчика. Эти Будды-мальчики как бы провожали Сасаки к храму. А там, в храме, гремел гонг, ухал барабан и в полутьме горел костерик из сухих благовонных веток. Надо было подойти к нему и ладонью грести к себе сизый дым. Этот горьковатый, щиплющий глаза дым, обволакивая лицо, помогает от всех болезней. И маленькая Сасаки все загребала и загребала дым: очень хотела избавиться от своего недуга. Покраснели глаза, по щеке медленно поползла горькая слезинка. Монахи в деревянных башмаках кигуцах и черных кимоно стояли за ее спиной и бормотали молитвы. Гонг и барабан отгоняли злых духов.

Сасаки, девочка моя, я не мог жить, не коснувшись рукой твоего плеча, не посмотрев в дорогие щелочки твоих глаз. И ради этого я разыгрываю эту странную мистерию, в которой моя собственная жизнь переплетается с жизнями тех, кто дорог мне, но с кем не суждено было встретиться. Я всюду не поспевал, всюду опаздывал. И вот теперь я сижу, поджав ноги, в полутемном храме, слушаю чужие молитвы, вдыхаю горьковатый дымок и ищу глазами тебя, Сасаки, а мне в затылок дышат два моих спутника - Пьеро и Арлекин.

А вместо опавшего листка, как плевок в глаза смерти, ветвь цветущей сакуры.

Но вперед!

Какое высокое небо над Хиросимой. Обезумевшие от весны ласточки исполняют фигуры высшего пилотажа. Легкий сквознячок с моря, муссон, ласковой рукой проводит по лицу.

Эй, Арлекин, будь на виду - сейчас как никогда кстати твоя улыбка. А ты, Пьеро, держись в тени, своим мрачным видом не напоминай людям о забытых страданиях войны. Войны давно нет и на нашей сцене идет совсем другой спектакль.

И вдруг наблюдательный Пьеро воскликнул:

- Смотрите, тень, а человека нет.

- Вечно тебе что-то мерещится, - недовольно буркнул Арлекин.

Мы остановились. На светлой каменной ступени действительно лежала темная тень. Не пятно, а точные очертания человека.

Это было настолько неестественно, неправдоподобно, что мы долго молчали, думали. Может быть, нам повстречалась та самая тень, которую потерял герой андерсеновской сказки? Он ищет ее уже второй век, а она оказалась здесь, в Хиросиме. А если наоборот, тень потеряла своего хозяина и терпеливо ожидает его на каменной ступени. Идет дождь, ложится снег, но тень неподвижна, не может сама отправиться на поиски своего хозяина!

- Наверное, по ночам тень воет от тоски, как брошенная собака, мрачно сказал Пьеро, и занял место пропавшего. На какое-то время тень мальчика совпала с тенью на камне. - Он стоял здесь, грелся на солнышке.

- Он позировал фотографу, - вмешался в рассуждение приятеля Арлекин. - Видите, какой красивый дом и как пышно цветет рядом сакура. "Улыбнись! Сейчас вылетит птичка!" Вспышка блица...

- Вспышка действительно была, - сказал я, - вспышка была такой силы, что человек превратился в пар, исчез. Тень не поспела за ним. Это случилось 6 августа 1945 года.

И тут на сцене моего Театра стало медленно подниматься плотное пепельное облако с огненной начинкой. Оно росло, расширялось, выворачивалось наизнанку, в нем происходила какая-то адова работа. Вспышка ослепляла людей, а тех, кто был поближе, сжигала. По земле кругами расходились невидимые волны. Они накатывались на все краски жизни розовые, желтые, вишневые, - а за ними оставался один только цвет черный. Тень на камне была вечным негативом. Такой это был фотограф!

Тень лежала беззвучно. Солнце зашло за облако, тень не дрогнула.

- А ведь тот человек, погибая, заслонил собой тень, - вслух подумал Пьеро, - сам погиб, а тень осталась.

И тут я заметил цветок сакуры, занесенный ветром на каменную ступень. Я нагнулся и поднял его. Но легкого прикосновения было достаточно, чтобы лепестки облетели. И у меня на ладони оказалась маленькая звездочка, темно-красная, как капля крови.

Чья это кровинка? И словно отвечая на мой вопрос, зазвучал голос девочки. Она кому-то жаловалась:

У меня болит головка.

Может, жесткая циновка?

Намагничена кровать?

Головы не оторвать.

Я испытываю муку,

Поднимая просто руку.

Я зову - но я забыта.

Я живу - но я убита.

Я жива и не жива,

Сквозь меня растет трава...

Кто это? Мои спутники переглянулись. И в это время послышались удары колокола. Он звучал неторопливо и печально, словно жаловался на свою судьбу:

Я очень старый колокол.

Меня тащили волоком.

И падал я, как гром.

Бом! Бом! Бом!

Я - часть тревожной повести,

Я - голос вашей совести.

Стал городу гербом.

Бом! Бом! Бом!

Мы слушали звон колокола Хиросимы, и нам казалось, что это вечная тень обрела голос и зовет своего хозяина. Бом! Бом! Бом! Я посмотрел на кровинку, горящую у меня на ладони, и подумал: может, это японская девочка Сасаки Садако подает сигнал тревоги?

А может быть, колокол предупреждает людей об опасности. Так в далекие времена звонили больные проказой, чтобы никто не приближался к ним, к заразным. Бом! Бом! Бом!

Теперь людей предупреждала Хиросима.

Хиросима, Хиросима

Поезда проходят мимо.

Корабли плывут с опаской

Город залит черной краской.

Из семейного альбома

Смотрит атомная бомба

Человеческим лицом

Со страдальческим венцом.

Крошка-атом стал солдатом,

Каждый с крошкой-автоматом.

Каждый крошечный убийца

Вашим детям смотрит в лица.

Хиросима, Хиросима

Эта боль невыносима.

Но сегодняшнему детству

Все досталось по наследству.

А я вел своих юных спутников по этому страшному месту, где война кончилась и продолжалась, просто смерть надела шапку-невидимку. Вел их, как когда-то Вергилий вел Данте по всем девяти кругам ада. Но мои дорогие Пьеро и Арлекин еще до конца не понимали всей сути происходящего, хотя тень без человека обескуражила их.

- Вам не страшно? - спросил я своих спутников.

- Когда на лице маска, не так страшно. Все-таки Театр, - буркнул Пьеро.

Удары колокола медленно плыли над городом, как черные птицы, на тяжелых крыльях. Колокол предупреждал людей.

И вдруг я оглянулся и вздрогнул: вместо масок на лицах моих спутников появились противогазы - уродливые резиновые маски войны, с глазницами, круглыми, как маленькие иллюминаторы. Только на безжизненной резине были грубо начертаны рот с опущенными уголками и улыбка, похожая на гримасу.

От моих спутников повеяло каким-то отчуждением.

И вот тогда в нашей мистерии появилась Сасаки Садако.

Мой Театр! Кто я в нем? Автор? Режиссер? Художник? Артист? Или все в одном лице? Автор напишет пьесу - и свободен! Режиссер поставит спектакль и уйдет за кулисы. Художник размалюет свои огромные холсты и примется за новые. Актер наденет маску и на несколько часов станет действующим лицом. Только на несколько часов!

А я? Я вечно пишу свою пьесу, вечно рисую к ней декорации, ставлю спектакль и никогда не ухожу со сцены своего театра. И не уйду до тех пор, пока со скрежетом и скрипом не опустится железный занавес... Раз и навсегда.

Но железный занавес не опущен - жизнь продолжается, в Театре идет спектакль. На сцене - Сасаки Садако, девочка, которую догнала война и приговорила к смерти. Ведь война всегда приговаривает к смерти. Война сама есть смерть. Сасаки вступает на сцену медленно и бесшумно. Она в белом платье. В белых носочках. В руке веточка цветущей сакуры. Колокол звучит в такт ее шагам все тише - Бом! Бом! Бом! И замирает. И Тень вечная Тень - исчезает, так и не дождавшись своего хозяина.

- Кто вы? - спрашивает Сасаки. - Вы похожи на войну.

- Мы?! - в один голос восклицают Пьеро и Арлекин и тут только обнаруживают, что на их лицах вместо театральных масок - противогазные, резиновые маски.

- Не обращай внимания! - говорит Арлекин. - Войны давно нет. Все в порядке.

- Война есть, - отвечает девочка, - во мне всегда есть война. Она в моей крови. Радиация.

- Хочешь, мы дадим тебе нашу кровь, - предлагает Пьеро. - Сколько хочешь! Нам не жалко!

- Не поможет мне ваша кровь. Вам лучше держаться подальше.

- Мы не боимся! - за двоих отвечает Арлекин.

Ах, мои милые спутники, они ничего не боятся - не научились бояться. У них нет опыта страха. Они могут бояться всяких пустяков, а серьезного не боятся. Я когда-то сам был на войне бесстрашным, но только первые дни, до первой крови.