Страсти по четырем девочкам - Юрий Яковлев

- Пусть этот идиот-диспетчер не дает взлета, - поддержал товарища Арлекин. - Он же имеет право. А летчик - самоубийца, что ли?

Но как отменить полет Саманты, если он был.

Не Театр жесток, жизнь жестока.

- Нам придется уйти из твоего Театра! - заявили мои помощники. - Мы больше не можем.

- Вы же знаете, что из моего театра не уйдешь. Театр двинется за вами со всеми своими бурями и страстями. В моем Театре занавес не опускается, когда угодно господам артистам! Впрочем, в любом театре не артисты командуют парадом. Надо страдать, надо терпеть...

Пассажиры уже на местах. Лететь-то всего ничего - полчаса. Как-нибудь дотянем. Зато через час - дома! Близость дома пьянит и отвлекает от опасности. Кажется, в небе над родным домом ничего не может случиться. "Леди энд джентльмены, пристегните ремни!" О'кей! От порывов ветра маленький самолет трясет как в лихорадке, но он уже бежит по взлетной полосе. Вот он оторвался от земли и, очертя голову, нырнул в месиво дождя и ветра. И его сразу стало кидать, кидать. Ничего, ничего, летчик опытный, с закрытыми глазами долетит до Агусты.

Спектакль продолжается. А смерть уже стоит за кулисами, ожидая своего выхода на сцену. На ней - противогазная маска. Забыла она, что войны нет.

А моих спутников, Пьеро и Арлекина, уже подхватила волна событий, и они ничего не могли поделать - были в страшной власти происходящего. Напрасно сквозь гул ветра звучал их призыв:

Остановите самолет

Хотя бы на мгновенье,

Чтоб только кончился полет

За миг до столкновенья.

Остановите все сердца

Хотя бы на мгновенье,

Чтоб только не было конца,

Чтоб было продолженье.

Они держались из последних сил, все еще надеясь на новый поворот событий, все еще веря в неограниченные возможности моего Театра.

А самолет был уже так близко к родному дому. Высокие сосны, блеск озерной глади и огонек в окне родного дома. И полные тревоги глаза матери.

Самолет теряет высоту,

Самолет несется в пустоту.

А в конце ревущей пустоты

Камень, почва, мокрые кусты.

Летчик снова делает маневр,

Как с миноискателем минер.

Если ошибется он сейчас

Ошибется он в последний раз.

Смотрят люди из иллюминаторов

В лицах безнадежность гладиаторов.

Что происходило в последние минуты на борту самолета, не знает никто. Но мой Театр отрывается от земли и в эту проклятую нелетную погоду устремляется ввысь. Впрочем, для Театра не существует нелетной погоды все погоды летные, все дни рабочие. И в нашей мистерии оживает последний разговор отца с дочерью.

- Что сейчас мне делать с девочкой моей?

Я боюсь не смерти, а разлуки с ней.

- Папа, все утихнет... Папа, все пройдет.

Ветер прекратится... Солнышко взойдет.

- Здесь иллюминатор - огненный экран.

Если б оказался под рукой стоп-кран!

- Где-то свет в окошке. Мокрая трава...

- Девочка, родная, ты еще жива...

- Обожженный ветер дышит горячо.

Хорошо, что рядом папино плечо.

- Я готов погибнуть, не об этом речь.

Мне тебя бы, дочка, только уберечь.

В небе страшный грохот, словно гром колес.

Так, наверно, поезд мчится под откос.

- Папа, мой любимый, ты со мной побудь.

Мы перестрадаем вместе эту жуть...

И может быть, в последние мгновенья - театральное ружье выстрелило появился бумажный Журавлик. "Глаголы здесь чудили, задачки с рельс сходили". Может, бился бумажным крылом в стекло иллюминатора.

Земля перед небом бессильная,

Напрасно друзей не зови.

Возьми мое сердце, Саманта,

Но только не гибни, живи.

Машина срывается в бездну.

Уже никого не спасти.

Возьми мои крылья, Саманта,

Но только не падай, лети... лети... лети...

- Стойте! Остановите действие! Опустите занавес! - крикнул в отчаянии Пьеро, и уголки губ на его маске опустились еще ниже. - Мы думали, что нам в руки попала обычная школьная тетрадка, где задачки "с рельс сходили". Задачки, а не поезда! А в этой тетради все задачи неразрешимые. И на всю тетрадку всего один глагол: умер! Умер! Умерла, умерло. С одним этим глаголом невозможно жить.

- Подожди! - Арлекин положил руку на плечо Пьеро. - Мы же в театре. А в театре с древних времен существует "дэус экс махина" - бог в машине. И когда в трагедиях кто-то погибал, а публика не хотела, сверху на скрипучих блоках опускался "дэус экс махина" и вопреки всем законам драматургии выручал любимого героя. И публика ревела от счастья. Где "дэус экс махина"? Может быть, в театральном механизме что-то разладилось и "бог" не может вовремя прийти на помощь?

- Мы объявляем забастовку, - мрачно сказал Пьеро. - Мы уходим со сцены!

Каких только восстаний не знала история. Рабы, гладиаторы, ангелы восставали. Теперь в моем Театре восстали маски Пьеро и Арлекин.

Восстание масок! Мой театр рушится. Падают и разбиваются колонны. Горят декорации. С грохотом, подгоняя коней, умчался от греха подальше бог красоты. Как горный обвал, опускается железный занавес, чтобы обезопасить зрителей. Театр гибнет - зрители остаются.

Мой театр разоряют не варвары, а два простых мальчишки. Они обвинили Театр в несправедливости, в жестокости. Они никак не могли согласиться с тем, что в моем Театре не моя фантазия - на его сцене оживает уже состоявшаяся правда. Так было, и с этим ничего нельзя поделать.

Не учли мои юные спутники, что задним числом нельзя поделиться с Таней хлебом, нельзя увести Анну в новое убежище, нельзя вылечить Сасаки теми средствами, какими лечат детей Чернобыля, нельзя перенести рейс самолета, на котором в штормовую ночь полетела Саманта. И еще множество "нельзя". Ушло время.

Ушло и осталось. Осталось в моем Театре. И те зрители, которым достался лишний билетик, снова и снова встречаются с Самантой и слышат ее голос. Откуда он доносится? Может быть, из вечности...

Какое зеленое небо,

Как будто растет там трава.

Коровы по небу гуляют

Беспечно, спустя рукава.

Такое медовое небо,

Что, кажется, пахнет медком

И хочется мне дотянуться

И небо лизнуть языком.

Такое прозрачное небо,

Как стеклышко, солнце блестит.

И это не облако вовсе,

А мыльная пена летит.

Внизу остается мой домик.

А я, устремясь в высоту,

По небу бегу на уроки

И в небе играю в лапту.

У вступающих в жизнь всегда большой запас времени. У них впереди возможность сыграть прекрасную, благородную роль в своем Театре. Еще придется делиться хлебом, придется отдавать кровь, прятать от врагов хороших людей. Потому что кроме прошедшего времени есть настоящее и есть будущее время. Вы еще можете сыграть много прекрасных ролей, можете выбрать роль по душе, по убеждениям. Это мне уже не выбрать другой роли:

Но старость - это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Эти строки не из Библии - это стихи Пастернака, но и в них библейский накал истины.

Мои спутники верно послужили мне, но настал момент, когда они сорвали маски, и шагнули со сцены в жизнь, и затерялись среди тысяч себе подобных. Их теперь не отличишь. Да они и в самом деле такие же, как все, только стали крепче духом, прошли школу моего трудного Театра. У них еще нет своего Театра, но со временем обязательно будет.

Я остался на сцене один. У меня в руке сухой опавший листок - память о живых зеленых листьях. О них должны знать все. И пока я жив, в моем Театре будет подниматься занавес.

Я приглашаю вас в Театр! Есть лишний билетик? Миллион лишних билетиков! Для каждого желающего найдется место в моем Театре. И когда спектакль кончится, мой Театр двинется за вами со всеми героями и декорациями - потому, что Театр вселится в вас.

Как трудно оставаться наедине со своим Театром! Но я чувствую: кто-то дышит мне в затылок. Я поворачиваюсь и вижу - это Пьеро и Арлекин. Кто на этот раз скрывается за масками?