Оборотень - Вадим Громов

— Вот, видал! Пускай слюни, мудила! Ты столько за год, наверное, своим горбом столько не заработаешь, гнида! Привыкли сидеть и ждать, когда им готовенькое принесут, да ещё и просить будут, "возьмите, пожалуйста". А само-то не идёт, не идёт! Да ты, наверное, за такие "бабки" что угодно готов, а? И в рот взять, и очко подставить! Подставишь очко, плюгавый? Или в пасть тебе задуть? Чё молчишь, мало предлагаю?! А больше накину, так ты, наверное, с радостью, потом ещё и не оторвать тебя будет, пидорок горбатый… А-ха-ха! С радостью возьмёшь, точно вижу! Я в людишках в ходу разбираюсь, у меня в этом деле осечек не случалось, нет, не было. Так что, давай, падла? Глазёнки-то горят, "лавандоса" хочется, вижу. Пять минут пастью поработаешь прилежно — и с прибавком! Соглашайся, пока предлагаю! Чего ломаешься, как целка на танцульках! Давай прямо здесь!

…коренастый крепыш бежал ночными переулками, не разбирая дороги. Не останавливаться, не останавливаться! Смерть находилась где-то рядом, он ощущал её присутствие каждой частичкой своего существа. Существа смертельно перепуганной жертвы. Крепыш не был "лохом по жизни", прежде чем доказать, что он достоин своего места под солнцем, он прошёл жёсткую уличную школу выживания. Обман, предательства, драки. Безжалостные уличные драки, с подручными предметами — арматуринами, бутылочными "розочками", самодельными "заточками". И просто кулаками — выбивающими зубы, ломающими рёбра, сворачивающими набок носы и челюсти. Но сейчас, никогда не подводивший его инстинкт выживания кричал только об одном. Бежать! Против смерти, находящейся где-то очень-очень близко, был абсолютно бесполезен выкидной нож, стальное, одиннадцатисантиметровое жало с двусторонней заточкой, с характерным звуком появляющееся на свет во время особо сложных жизненных ситуаций. "Выкидуха" пробовала человеческой крови, но сейчас, находясь в потной ладони хозяина, она скорее была иллюзией самоуспокоения, ниточкой, ведущей в минувшие дни, где блеск стали мог стать решающим аргументом в споре. Но не теперь… Бежать!

Смерть появилась слева, передвигаясь почти беззвучно, с грациозностью сильного и уверенного в себе зверя. Она не торопилась, как не торопится тот, кто стопроцентно знает, что все попытки сбежать, улизнуть, провалиться сквозь землю — обречены на полнейшую и безоговорочную неудачу. Огромная тень, заслонившая ночное небо, и великолепный, бесподобно яркий лунный диск, распласталась в уверенном прыжке, целясь в спину убегающей жертвы. В последний момент крепыш каким-то образом почувствовал опасность, и прянул в сторону, разворачиваясь лицом к смерти. Лунным свет заиграл на полоске стали, выставленной вперёд, слабой, очень слабой надеждой на выживание. Смерть оскалила клыки, издав негромкий, но пробирающий до глубины, и без того охваченной безотчётным ужасом, души. "Уйди, тварь!" — крепыш взвизгнул как-то по бабьи, забыв всё, чему его учила улица. И всё-таки попытался ударить первым. Лезвие было заточено на совесть, попади оно в цель — в жёлтый, круглый, пронзительно разглядывающий самые потаённые уголки души, глаз, всё могло бы закончиться. Крепыш умел, когда надо — двигаться очень быстро, удар был отработан, хитрый удар с обманкой, гарантирующий почти стопроцентную вероятность удачи. Этот промах стал первым. И роковым.

Смерть ушла с линии нападения коротким движением вбок, ровно настолько, чтобы пропустить мимо цели бьющую руку. Через мгновение на предплечье крепыша беззвучно сомкнулось некое жуткое подобие волчьего капкана с гильотиной. Коротко звякнула об обломок кирпича упавшая выкидуха, и смерть мотнула головой, откидывая в сторону первый трофей. Жертва дёрнулась назад, прижавшись спиной к стене какого-то заброшенного здания, и неверящим взглядом уставилась на правую руку, за какую-то долю секунды укоротившуюся до локтя. Багровый поток хлестанул на поросшую сорняками землю, и крепыш заорал в голос, не отводя становящих мутными от боли глаз от покалеченной конечности. Ещё через секунду ему в грудь, прижимая к стене, не давая ни малейшей возможности двигаться, упёрлись две тяжёлые лапы, когти которых стали медленно рассекать плоть, вдвигаясь внутрь. Смерть была близко, дыхание её касалось глаз крепыша, понявшего, какой именно поступок в его жизни привёл к таким последствиям. Клыки сомкнулись на его шее в тот самый момент, когда один из когтей достиг сердца. Тело слабо трепыхнулось, и голова покатилась по земле, широко раскрытыми глазами глядя в ночное небо…

…Курмин вынырнул из очередного, почему-то участившегося наваждения в холодный воздух января, занявшего, судя по нисколько не изменившемуся виду толстого, и оставшегося незамеченным — какие-то крохи времени.

— Ну, чего, задрот горбатый?! — человек-гора с побагровевшим от душевности высказанного, фейсом, продолжал трясти деньгами около лица Михаила, — давай, заработай хоть раз честно, всю жизнь потом вспоминать будешь, в натуре…

— Да пошёл ты! — Курмин размахнулся пакетом с покупками, и попытался врезать толстому по организму. Он никогда не умел драться, и удар вышел откровенно слабым, неумелым, почти детским. Толстый отшатнулся, пропуская телобойное орудие мимо цели, а потом, резко подавшись вперёд, правой ладонью, всем весом пихнул Михаила в грудь. Курмин отлетел метра на полтора назад, упал, пакет порвался, покупки разлетелись по снегу. Бутылочка с коньяком на излёте приложилась к бетонному ограждению парковки, стекло жалобно дзинькнуло и золотистая жидкость потекла на землю. Позвоночник снова отозвался болью, Михаил застонал, ворочаясь на промёрзлом асфальте.

Человек-глыба поменялся в лице, как нашкодивший пацан, понявший, что края поляны всё-таки надо видеть. Но клокотавшее внутри дерьмо требовало выхода до конца.

— Давить вас всех, гнид, чтобы людям жить не мешали… — и толстый, развернувшись, пошёл на парковку. Курмин принялся подниматься. Получалось плохо, позвоночник болел, еще он вдобавок сильно ударился локтем, падая на асфальт.

— Ой, сынок, за что это он тебя так? — появившаяся невесть откуда сердобольная бабуля принялась помогать ему, принять вертикальное положение.

— Если б я знал…

Домой Михаил добрался только через пару часов. Снегу с утра, и до окончания разборок с произошедшим в магазине, навалило выше некуда, и общественный транспорт ходил еле-еле, пробиваясь сквозь снежные заносы, как Монте-Кристо через стену своего узилища.

Придя в квартиру, он определил продукты в холодильник, и почти сразу же завалился спать. Позвоночник подуспокоился, и не тревожил, а от пережитых впечатлений неудержимо клонило в сон. Отбитый при падении локоть побаливал, да и лицо тоже не блистало безоблачностью и чертами, достойными восхищения и подражания, но бывший с рождения оптимистом Курмин успокаивал себя старой, но верной поговоркой "Что, ни делается — всё к лучшему". Хорошо ещё, что сегодня и завтра были выходные дни, можно было спокойно выспаться и отлежаться.