Съедобная экономика. Простое объяснение на примерах мировой кухни - Ха-Джун Чанг

но… в значительной мере данная ситуация, безусловно, объясняется культурой. Южнокорейцы всегда высоко ценили бережливость, инвестиции, трудолюбие, образование, организованность и дисциплину. У ганцев же были другие ценности. То есть культура действительно имеет значение». Хантингтоново описание конфуцианской культуры является ярчайшим образцом позитивных культурных стереотипов: стараясь представить культуру в исключительно положительном свете, он выбирает только те элементы, которые вписываются в его понимание того, что правильно.

Разберемся в этом поподробнее. Итак, считается, что конфуцианство поощряет трудолюбие. А ведь в прошлом добиравшиеся до Восточной Азии западные путешественники часто описывали тамошний народ как расслабленный и ленивый. Так, один австралийский инженер, которого японское правительство пригласило проинспектировать заводы и посоветовать, как можно повысить их производительность, в 1915 году писал: «Понаблюдав за вашими людьми за работой, я пришел к выводу, что вы всем довольная и не любящая напрягаться нация, которая совершенно не считается со временем. И ваши управляющие в ответ на мои замечания заявляли, что изменить эти унаследованные от предков национальные привычки совершенно невозможно»[22]. В 1912 году известный английский социолог и социальный реформатор Беатриса Уэбб, посетив Японию и Корею, рассказывала, что для японцев характерны «совершенно неприемлемые представления о досуге и невыносимая личная независимость»[23], а моих предков описала так: «двенадцать миллионов грязных, деградировавших, угрюмых, ленивых и не имеющих религии дикарей, которые слоняются повсюду в грязных белых одеяниях самого неподобающего вида и живут в грязных земляных хижинах»[24]. И это, заметьте, слова одного из теоретиков-основателей фабианского социализма. А представляете, что тогда говорили о людях из конфуцианских стран типичные правые сторонники превосходства белой расы?

Что же касается знаменитого конфуцианского акцента на образовании, то в этой философии традиционно подчеркивалось, что речь идет исключительно об учебе, необходимой, чтобы сдать экзамен и поступить на госслужбу. В частности, это были знания в области политической философии и гуманитарных наук, не приносящие непосредственной пользы для экономического развития страны. Обучение же практическим навыкам (кроме земледелия), таким как изготовление разных полезных вещей или торговля ими, считалось чем-то низменным. А еще комментаторы вроде Хантингтона до небес возносят дисциплинированность, которую прививает людям конфуцианская культура (хотя Беатриса Уэбб отмечала, что с дисциплиной в Японии и Корее совсем скверно). Но эта дисциплина была следствием конформизма. И другие комментаторы утверждали, что из-за акцента на конформизме выходцам из Восточной Азии недостает оригинальности и предприимчивости. Впрочем, учитывая огромное количество технологических инноваций, притягивающих публику телесериалов, кинофильмов и необычной музыки, которые сегодня в огромном количестве производятся в Восточной Азии, это утверждение кажется мне все менее правдоподобным.

Я мог бы и дальше разрушать позитивные стереотипы представления о конфуцианстве, сформулированные Хантингтоном, но, думаю, суть вы уловили. Так же как ислам при желании можно представить в исключительно положительном свете, конфуцианство можно описать как явление в высшей степени негативное. Любая культура разнообразна и сложна, у нее множество как плохих, так и хороших аспектов. Толерантная, основанная на четких правилах, ориентированная на науку и коммерцию версия ислама столь же реальна, как и версия о его оторванности от жизни, нетерпимости и милитаристской направленности. Точно так же в головах многих людей конфуцианство — исключительно позитивная философия, воспитывающая трудолюбие, стремление к учебе, бережливость и дисциплинированность. Но есть и другое представление о нем: что оно неэффективно, ибо, навязывая населению культуру усердного труда, конфуцианство ограничивает его социальную мобильность; что оно свысока смотрит на торговлю и практические производственные виды деятельности и подавляет в людях творческое начало. А то, как общество распоряжается своим «культурным сырьем», — это в значительной степени вопрос его выбора и, следовательно, действие политическое.

Не следует забывать, что правильная социально-экономическая политика способствует развитию, уравнивает возможности и дает другие преимущества в любом культурном контексте.

Еще относительно недавно в Японии и Корее не было современной промышленной рабочей силы с правильным отношением к учету рабочего времени и с жесткой производственной дисциплиной. И эту рабочую силу выковывали конкретными решительными мерами: дисциплину и привычку бережно относиться ко времени прививали в школах; повсеместно проводилась агрессивная идеологическая кампания, объяснявшая, как важно быть трудолюбивым в «отечественной войне» по «восстановлению нации» путем экономического развития; было принято трудовое законодательство, позволившее увеличить рабочее время и разрешить суровые условия труда.

Люди из конфуцианских стран начали активно вкладываться в образование вовсе не потому, что Конфуций подчеркивал важность эрудиции, а потому, что земельная реформа и другие политические решения, принятые после Второй мировой войны, существенно увеличили социальную мобильность местного населения и таким образом резко повысили значимость образования. Несмотря на то что конфуцианство было (и остается) официальной государственной идеологией Южной Кореи на протяжении нескольких веков, а также на то, что ее колонизировала другая конфуцианская страна, в 1945 году, на момент ухода японских колонизаторов, уровень грамотности корейского населения составлял всего 22%. Примерно в то же время этот показатель в буддийском Таиланде составлял 53% (1947 год), на христианских Филиппинах — 52% (1948 год), а в преимущественно мусульманской Малайзии — 38% (1947 год)[25].

В 1960–1970-х, в первые годы корейского экономического бума, молодежь из-за давних конфуцианских культурных предубеждений не хотела заниматься ни естественными, ни инженерными науками. Для исправления ситуации правительство Кореи намеренно ограничивало количество мест в университетах, урезало финансирование факультетов гуманитарных и социальных наук и предоставляло лучшим выпускникам естественно-научных и технических отделений существенные льготы при призыве на обязательную военную службу. Понятно, что резкое увеличение в Корее числа выпускников естественно-научных и инженерных факультетов привело бы к созданию целой армии образованных безработных, если бы для них не было подходящих вакансий, как это, кстати, случилось во многих других развивающихся странах. Чтобы этого избежать, корейское правительство целенаправленно способствовало индустриализации путем прямого вмешательства государства (см. главы «Креветки» и «Лапша»), создавая для этой молодежи хорошо оплачиваемые и позволяющие самореализоваться рабочие места, которые выпускники могли занять по окончании учебы.

Идем далее. Увидев, что для конфуцианских стран характерен едва ли не самый высокий в мире уровень сбережений домохозяйств (в Корее в начале 1990-х годов, например, этот показатель достиг 22% от внутреннего валового продукта (ВВП), а в Китае в 2010 году — целых 39%), люди заговорили о бережливости как о культурной особенности. И это тоже было ошибкой.

Дело в том, что в начале 1960-х, когда Южная Корея была одной из беднейших стран мира, валовый (не только от домохозяйств) коэффициент сбережений в стране не дотягивал и до 3% от ВВП; в 1960 году он был менее 1%. Просто народ там был слишком беден, чтобы что-либо экономить. И никакая конфуцианская культура ничем не могла помочь.

В течение последующих трех десятилетий уровень сбережений в Корее, особенно сбережений домохозяйств, действительно сильно вырос. Но случилось это вовсе не из-за якобы возрождения конфуцианской