Черный ангел - Мика Валтари

– Господин мой, правда, что у турок есть пушка, которая одним-единственным выстрелом может разрушить стены Константинополя?

Слухи распространяются в этом городе с поразительной быстротой… Джустиниани получил первое достоверное сообщение об испытании нового орудия лишь сегодня утром.

– Это неправда, – ответил я. – Такой пушки никто не сможет сделать. Чтобы рухнули стены Константинополя, нужно по меньшей мере землетрясение.

– Но говорят, что пушечное ядро пролетело расстояние в тысячу шагов, а в том месте, где оно упало, образовалась воронка величиной с дом, – заскулил Мануил. – А земля дрожала на десять тысяч шагов вокруг. Теперь половина Адрианополя в развалинах, а многие женщины выкинули или родили недоношенных младенцев.

– Бабские сплетни, Мануил, – сказал я. – Ты ведь и сам это понимаешь.

– Да нет же, это чистая правда, – стал уверять меня слуга. – Уже та пушка, которую Орбано отлил для крепости султана, могла одним выстрелом потопить целый корабль. Тут приехал купец из Перы… Он был в Адрианополе и сам измерял каменное ядро, приготовленное для новой пушки. Он сказал, что даже самый рослый мужчина не может обхватить ядро руками. Он до сих пор оглушен тем залпом и трясется, как старик, хотя ему нет еще и пятидесяти…

– Он трясется не от пушечного залпа, а с перепоя, – рявкнул я. – Этот человек нашел здесь слишком много благодарных слушателей, которые наперебой угощали его вином. И с каждой новой кружкой пушка становилась все больше и больше. Завтра она уже наверняка будет размером с колокольню.

Мануил упал передо мной на колени. Его борода тряслась… Он попытался поймать мои руки, чтобы поцеловать их, а потом просто сказал:

– Господин мой, я боюсь.

Он уже старый человек. В его водянистых глазах отражается вся бездонная тоска Константинополя. Я понимаю Мануила. Турки убьют его: он слишком дряхл, чтобы продавать его в рабство.

– Встань и будь мужчиной, – проговорил я. – Нам известны размеры этой пушки, и сейчас императорские мастера как раз вычисляют вес ее ядер и силу их ударов о стены. Это, несомненно, страшное орудие, которое может принести много бед, но оно вовсе не такое большое, каким сделали его слухи. Кроме того, Орбано – человек неученый, он не умеет рассчитывать дальность и траектории полета ядер. Императорские мастера уверены, что ему не удастся найти точных соотношений объема порохового заряда, длины дула и веса ядра. Его пушка выдержит, возможно, несколько залпов, но потом ее обязательно разорвет, что произведет гораздо большие опустошения и разрушения в турецком лагере, чем в наших рядах. Орбано ведь состоял раньше на службе у императора. Наши мастера знают его – и им прекрасно известно, на что он способен, а на что – нет. Передай это своим теткам, двоюродным сестрам и всей родне – и попроси их, чтобы они рассказывали об этом везде и всюду. Пусть люди успокоятся.

– Да разве они станут рассказывать о том, чего не понимают? – вздохнул Мануил. – Что они знают об объеме порохового заряда и траектории полета ядра? Будут лучше болтать о том, что им ясно и от чего бросает в дрожь. У одной женщины в городе уже вроде бы случился выкидыш при одном только известии об этой пушке. Так что же будет, когда это орудие загрохочет у наших стен и начнет разносить их в пух и прах?..

– Посоветуй людям искать защиту и утешение у своей Панагии! – буркнул я, чтобы избавиться от него.

Но в душу Мануила уже закрались сомнения.

– Даже Пречистая Дева не покажется теперь, наверное, на стенах Константинополя – и турки не обратятся в бегство, завидев ее голубой плащ, – прошептал старик. – Ведь в прошлый раз у турок не было таких больших пушек. Они могут, пожалуй, напугать даже Пресвятую Богородицу. – Он улыбнулся дрожащими губами. – А правда, что это орудие уже движется сюда из Адрианополя? И что оно лежит на громадной повозке, в которую впряжено пятьдесят пар волов, а тысячи людей расчищают ей путь и строят мосты? Или, может, все это – только преувеличение?

– Нет, Мануил, – признал я. – Это правда. Орудие уже в пути. Скоро весна. Вот-вот начнут ворковать голуби и беспокойные стаи птиц полетят над нашим городом с юга на север. Когда весна войдет в свои права, султан станет у ворот Константинополя. И этому уже не может помешать никакая сила на свете.

– И как ты думаешь, мой господин, – спросил Мануил, – сколько… сколько все это потом продлится?

Зачем мне было обманывать его? Он уже старый человек. Он – грек. А я – не лекарь. Я – просто человек. Его ближний.

– Может быть, месяц, – пожал я плечами. – Или два. Джустиниани – прекрасный солдат. Три месяца, если он все сделает, как надо, – а я верю, что он сделает… Но, думаю, не дольше. Думаю, не дольше трех месяцев, даже в самом лучшем случае.

Мануил уже не дрожал. Он посмотрел мне прямо в глаза.

– А Запад? – спросил он. – А уния?

– Запад? – повторил я. – Вместе с Константинополем утонет во тьме и Запад. Константинополь – это последний светоч и последняя надежда христианства. Если Запад позволит угаснуть этой лампаде, значит, он обречен и сам заслужил свою судьбу.

– И какой же будет судьба Запада? – поинтересовался Мануил. – Прости меня за любопытство, господин мой. В сердце своем я должен подготовиться ко всему, что нас ожидает.

– Тело без души, – ответил я. – Жизнь без надежды, закабаление человека, неволя настолько беспросветная, что рабы уже даже не подозревают о своем рабстве. Богатство без радости, изобилие без возможности им пользоваться. Смерть духа.

10 февраля 1453 года

Я видел всех – но только не флотоводца Луку Нотара. Он словно специально поселился как можно дальше от Влахерн, на другом конце города, в старом квартале, возле храма Святой Софии, прежнего императорского дворца и Ипподрома. Лука отгородился от людей. Оба его юных сына занимают почетные, предписанные церемониалом должности при дворе, но никогда там не появляются. Я видел их на Ипподроме. Они гарцевали на прекрасных скакунах. Сыновья Луки Нотара – статные молодые люди с печатью такой же надменной и угрюмой меланхолии на лицах, какой отмечены черты их отца. Как командующий флотом, Лука Нотар отказывается иметь дело с Джустиниани. На собственные средства он переоснастил пять старых императорских дромонов. Сегодня они ко всеобщему изумлению ощетинились веслами и вышли из порта, проплыв мимо больших западных судов. В Мраморном море дромоны подняли свои новые паруса, выстроились в боевой порядок и взяли курс на азиатский берег. Был серый пасмурный день; дул резкий, порывистый ветер. Неопытные матросы с трудом управлялись с парусами. Гребцы то и дело сбивались с ритма, и весла в основном колотились друг о друга.

Последний флот Константинополя вышел в море. Венецианские и критские шкиперы хохотали и хлопали себя по бедрам.

Но какую цель преследовали эти учения? Это были не просто маневры, поскольку вечером дромоны так и не вернулись в порт.

Джустиниани отправился во дворец, нарушил все правила старого этикета, смел со своего пути дворцовую стражу и евнухов и ввалился в личные покои императора. Он сделал это, чтобы показать, насколько он взбешен. На самом же деле генуэзец просто сгорал от любопытства. Он невысоко ценил императорские суда. Один-единственный мощный западный военный корабль мог без труда пустить их ко дну. Но как протостратор Джустиниани был, конечно, глубоко возмущен тем, что флот не подчиняется его приказам.

Император Константин стал оправдываться перед генуэзцем:

– Флотоводец Лука Нотар не захотел сидеть сложа руки. Турки опустошили нашу страну и осадили наши последние крепости. И потому Лука Нотар решил перейти в наступление и отплатить султану той же монетой, пока нас еще не отрезали от мира с моря.

Выслушав все это, Джустиниани сказал:

– Я велел открыть в стенах все потайные проходы для вылазки. Много раз просил тебя, чтобы ты разрешил мне нанести удар по разрозненным разбойничьим бандам турок. Они уже совершенно обнаглели, рыщут вокруг стен на расстоянии полета стрелы и громко поносят моих людей, угрожая, что скоро превратят их в скопцов. Такие вещи подрывают боевой дух солдат.

Император покачал головой:

– Ты не можешь позволить себе потерять ни единого человека. А что, если турки заманят твой отряд туда, где его будет ждать засада, и перебьют всех твоих людей?

Джустиниани ответил на это:

– Потому я и не ослушался тебя. Но флотоводец Нотар совсем не считается с твоими повелениями.

Император вздохнул:

– Он прислал мне неожиданное сообщение о том, что собирается отправиться на маневры. Не мог же я приказать венецианским и критским судам задержать его дромоны. Но больше такого своеволия я не потерплю.

Канцлер Франц примирительно заметил:

– Лука Нотар сам снарядил дромоны и платит жалованье командам. Мы не можем сердить его.