Черный ангел - Мика Валтари

Немного помолчав, я продолжил:

– Какое-то время я был и купцом. Научился двойному счету, который делает богатство лишь видимостью. В наши дни богатство стало только строчками в книгах – так же, как философия и святые таинства.

Чуть поколебавшись, я понизил голос и произнес:

– Мой отец был греком, хоть я и вырос в папском Авиньоне.

Она вздрогнула и точно в удивлении выпустила мою руку.

– Я так и думала, – тихо промолвила она. – Если бы ты носил бороду, твое лицо было бы лицом грека. Неужели лишь поэтому ты в первый же миг показался мне таким знакомым, словно я знала тебя всю жизнь и искала твое прежнее лицо под этим, нынешним?

– Нет, – ответил я. – Нет, совсем не поэтому.

Она боязливо огляделась по сторонам и спрятала подбородок и губы в складки вуали.

– Расскажи мне о себе все, – попросила она. – Но давай будем прогуливаться вдоль стен и делать вид, что любуемся храмом, – чтобы не привлекать к себе внимания. Ведь кто-нибудь может меня узнать…

Она доверчиво положила свою руку на мою, и мы начали медленно прохаживаться по храму и осматривать императорские саркофаги, иконы и серебряные ковчежцы с мощами святых. Мы двигались плечом к плечу. Когда ее ладонь коснулась меня, словно огненная струя пронзила мое тело. Но боль эта была приятной. Я принялся вполголоса рассказывать:

– Свое детство я забыл. Оно – точно сон, и я уже сам не знаю, что я выдумал, а что было на самом деле. Но когда я играл в Авиньоне у городской стены или на берегу реки с другими мальчишками, то обычно читал им длинные проповеди по-гречески и по-латыни. Наверное, я запомнил множество вещей, которых не понимал, поскольку с тех пор, как мой отец ослеп, мне приходилось с утра до вечера читать ему вслух.

– Так твой отец ослеп? – спросила она.

– Он совершил долгое путешествие… Мне было тогда восемь или девять лет, – ответил я, копаясь в памяти. Все это я давно изгнал из своей души, словно никогда не переживал ничего подобного, но теперь кошмары детства вернулись, точно дурной сон. – Его не было дома целый год. На обратном пути отец попал в руки грабителей. Они ослепили его, чтобы он уже никогда не смог бы их узнать и обвинить в преступлении.

– Ослепили, – удивилась она. – Здесь, в Константинополе ослепляют только свергнутых императоров или сыновей, восставших против своих отцов. Турецкие властители переняли у нас этот обычай.

– Мой отец был греком, – снова повторил я. – В Авиньоне его звали Андроником Греком, а в последние годы – только Слепым Греком.

– Как твой отец очутился в стране франков? – изумленно спросила она.

– Не знаю, – ответил я, хотя знал. Но рассказывать об этом не стал. – Он провел в Авиньоне всю свою жизнь. Мне было тринадцать лет, когда он, слепой и старый, упал со склона холма за папским дворцом и свернул себе шею. Ты спрашиваешь о моем детстве… Когда я был ребенком, мне часто являлись ангелы – и я принимал эти видения за действительность. Ведь меня же зовут Иоанн Ангел. Сам помню об этом не слишком много, но на суде это сочли отягчающим обстоятельством.

– На суде? – нахмурилась она.

– Когда мне было тринадцать лет, меня обвинили в убийстве отца, – резко бросил я. – На суде доказывали, что я подвел своего слепого родителя к краю обрыва и столкнул вниз, чтобы унаследовать его имущество. Очевидцев не было. Поэтому меня нещадно секли, заставляя признаться в содеянном. Наконец меня приговорили к колесованию и четвертованию. Мне было тогда тринадцать лет. Вот таким было мое детство.

Она быстро схватила мою руку, посмотрела мне в лицо и воскликнула:

– Твои глаза – не глаза убийцы. Рассказывай дальше. Это принесет тебе облегчение.

2 февраля 1453 года

Проспав до самого вечера, я встал и отправился искать Джованни Джустиниани, предводителя генуэзцев. Его не было ни на корабле, ни во Влахернах. В конце концов я нашел его в арсенале, возле пылающих литейных печей. Он стоял, опершись о двуручный меч, широкоплечий грузный мужчина с большим животом; он был на голову выше всех остальных – включая даже меня. Его голос гудел, как из бочки, когда он громко давал указания императорским мастерам. Василевс Константин уже назначил его протостратором, командующим обороной города. Джустиниани был в отличном настроении, поскольку император обещал ему княжеское звание и остров Лемнос в наследное владение, если генуэзцу удастся отразить нападение турок. Джустиниани верил в свои силы и знал свое дело. Это было видно по его распоряжениям и вопросам, по тому, как он выяснял, сколько и каких пушек и баллист может предоставить арсенал, если мастера будут работать день и ночь до прихода турок.

– Протостратор, – обратился я к нему, – возьми меня на службу. Я бежал от турок и неплохо владею мечом и луком.

У него были колючие, безжалостные глаза, хоть на его одутловатом лице и мелькнула улыбка, когда он внимательно разглядывал меня.

– Ты – не простой солдат, – заявил он.

– Нет, я – не простой солдат, – согласился я.

– У тебя тосканский выговор, – заметил он с подозрением. Я обратился к нему по-итальянски, чтобы вызвать его доверие.

– Я несколько лет прожил во Флоренции, – объяснил я. – Но родился я в Авиньоне. Знаю французский и итальянский, латынь и греческий, турецкий – и немного арабский и немецкий. Могу вести учет боеприпасов. Немало знаю о порохе и пушках. Сумею навести баллисту и на ближнюю, и на дальнюю цель. Меня зовут Жан Анж. И еще я способен лечить лошадей и собак.

– Жан Анж, – повторил он, всматриваясь в меня своими бычьими глазами навыкате. – Если все, что ты говоришь, – правда, то ты просто какое-то чудо. Но почему ты не записался в ополчение у вербовщиков императора? Почему хочешь служить у меня?

– Ты – Протостратор, – ответил я.

– Ты что-то от меня скрываешь, – сказал он. – Похоже, ты напрасно искал службы у императора. И теперь пришел ко мне. Но почему я должен доверять тебе больше, чем василевс?

– Мне не нужно вознаграждения, – искушал я его. – Тебе не придется заплатить мне ни единого медяка. Я не беден. Я не охочусь за деньгами. Делаю это во имя Христа. И во имя Константинополя. Я крестоносец, хоть по мне этого и не видно.

Джустиниани расхохотался и хлопнул себя ладонью по бедру.

– Не болтай ерунды! – воскликнул он. – Умный мужик в твоем возрасте не гоняется за мученическим венцом. Кардинал Исидор, конечно, поклялся мне и моим людям всеми святыми, что каждого, кто погибнет на стенах Константинополя, святой Петр втащит за уши в царствие небесное. Но меня вполне устроит, если вместо тернового венца я получу Лемнос и княжеский титул. Так каковы же твои истинные цели? Скажи честно – или убирайся отсюда и не мешай мне. Теперь другие времена.

– Джованни Джустиниани, – принялся я убеждать его. – Мой отец был греком. В моих жилах течет кровь этого города. Если я снова попаду в руки турок, султан Мехмед прикажет посадить меня на кол. Так почему я должен дешево продавать свою жизнь?

Но он мне не верил. В конце концов мне пришлось понизить голос, украдкой оглядеться по сторонам и заявить:

– Убегая от султана, я прихватил у него мешочек с драгоценностями. Я никому не решился рассказать об этом. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу снова стать пленником Мехмеда?

Джустиниани был генуэзцем и сразу попался на крючок. Глаза протостратора загорелись зеленоватым огнем. Джустиниани тоже осмотрелся по сторонам, а потом дружески взял меня за плечо. Дыша винным перегаром мне в лицо, он наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Возможно, я больше поверю тебе и избавлюсь от всех своих подозрений, если ты покажешь мне эти драгоценности.

– Дом, который я снял, находится недалеко от порта, – откликнулся я. – А ты ведь все еще ночуешь на своем корабле?..

Он неуклюже сел на огромного боевого коня. Перед нами шагала пара слуг с факелами, освещая дорогу. За нами, гремя доспехами, маршировала дворцовая стража. Я почтительно держался рядом с конем, положив руку на стремя.

* * *

Вскоре солдаты уже колотили в дверь моего домика. На пороге появился мой слуга Мануил, перепуганный до смерти. Джустиниани зацепился за маленького каменного льва и выругался. В руке Мануила задрожал фонарь.

– Подай телятины и огурцов, – распорядился я – Вина – и большие кубки.

Джустиниани громко захохотал и приказал солдатам ждать на улице. Лестница трещала под его весом. Я высек огонь и зажег все свечи, а потом вынул из тайника маленький кожаный мешочек и вывернул его наизнанку. Бриллианты, изумруды и рубины вспыхнули белыми, зелеными и красными искрами в сиянии свечей.

– Матерь Божья! – прошептал Джустиниани, бросил на меня быстрый взгляд и нерешительно протянул свою огромную ручищу, не отваживаясь, однако, дотронуться до драгоценностей.

– Возьми себе какой хочешь, – сказал я. – Это тебя ни к чему не обяжет. Просто в знак моей дружбы. Я вовсе не пытаюсь купить ни твоего доверия, ни твоего расположения.