Хромые кони - Мик Геррон

открыв дверь, Хо уже знал, что в Слау-башне кто-то есть. Но это и так стало бы очевидным: мокрые следы на лестнице, привкус дождя в воздухе. Раз в кои-то веки Джексон Лэм нет-нет да и приходил раньше Хо; эти беспричинные предрассветные появления на службе были не чем иным, как простой меткой территории. «Можешь слоняться здесь сколько душе угодно, — говорил ему этим Лэм, — но когда дом снесут и пересчитают наши косточки, мои окажутся сверху». Из всего множества безупречных мотивов для неприязни к Джексону Лэму этот был у Хо одним из любимых.

Но на сей раз это был не Лэм, или — не только Лэм. В здании был кто-то еще.

Может, Моди? Нет, такого даже во сне не увидишь. Моди редко появлялся раньше половины десятого и, как правило, вплоть до одиннадцати не был способен ни на что мудренее потребления горячих напитков. Родерик Хо не любил Джеда Моди, но это не составляло проблему — Моди не претендовал на расположение к себе окружающих. Даже до перевода в Слау-башню у него, скорее всего, друзей было значительно меньше, чем кулаков. Таким образом, Хо и Моди неплохо уживались в кабинете на двоих: оба не нравились друг другу, обоим было все равно, что другому об этом известно. Однако Моди ни за что не пришел бы на работу раньше его. На часах не было и восьми.

Скорее всего, это Кэтрин Стэндиш. На его памяти Кэтрин Стэндиш ни разу не приходила первой (а значит, этого ни разу и не было), но обычно приходила второй. Сначала слышался страдальческий звук открываемой двери, потом легкое поскрипывание на лестнице, а потом — ничего. Она располагалась двумя этажами выше, в комнатушке по соседству с кабинетом Лэма, и, не видя ее дни напролет, о ней легко было забыть. По правде говоря, о ней легко было забыть, даже если она стояла прямо перед тобой. Ощутить ее присутствие было маловероятным. Значит, это была не она.

Это Хо устраивало. Хо не любил Кэтрин Стэндиш.

Он поднялся в свой кабинет на втором этаже. В кабинете он повесил плащ на крючок, включил компьютер, а затем пошел на кухню. С лестницы донесся своеобразный душок. Привкус дождя сменился какой-то гнилью.

В числе подозреваемых, таким образом, оставались следующие: Мин Харпер, нервный придурок, беспрестанно охлопывающий карманы, проверяя, не потерял ли чего; Луиза Гай, при каждом взгляде на которую Хо представлял себе скороварку — пар из ушей; Струан Лой, офисный клоун (Хо питал неприязнь ко всем перечисленным, но к Лою — особенную: офисные шутники — преступники за работой), и Кей Уайт, которая раньше сидела на последнем этаже, в одном кабинете с Кэтрин, но была сослана вниз за то, что «от нее чертовски много шума». Мерси за этот подарок, Лэм. За то, что теперь она достает нас всех. Если ее болтовня так невыносима, то почему бы тебе было не турнуть ее обратно в Риджентс-Парк? Однако никому из них обратной дороги в Риджентс-Парк не было, потому что каждый из них оставил там след — неприглядное пятно в анналах Конторы.

Хо были известны очертания и цвета каждого из этих пятен, всех до одного: наркотики, пьянство, распутство, интриги и предательство; Слау-башня была битком набита секретами, и Хо досконально знал подноготную каждого из ее обитателей, за исключением двух.

Сид, подумал он. Возможно, это Сид там, наверху.

Необычность сотрудника по имени Сид Бейкер состояла в том, что Хо понятия не имел, за какое прегрешение данного сотрудника наказали. Это был один из тех двух секретов, которые Хо не мог разгадать.

Видимо, поэтому он и не любил сотрудника по имени Сид Бейкер.

Пока чайник закипал, Хо перебирал в уме секреты обитателей Слау-башни; он вспомнил о нервном придурке Мине Харпере, забывшем диск с секретной информацией в вагоне метро. Может, все и обошлось бы, не будь диск упакован в ярко-красный конвертик со штампом «Совершенно секретно». И если бы дама, диск подобравшая, не отнесла находку в Би-би-си. Иную удачу сложно вообразить, если только она случилась не с тобой; Мину Харперу было сложно вообразить случившуюся с ним катастрофу, и тем не менее она случилась. Именно поэтому последние два года своей некогда многообещающей карьеры Мин отвечал за шредер на третьем этаже.

Из носика чайника валил пар. Вентиляция на кухне была никакая, и с потолка то и дело сыпалась штукатурка. Рано или поздно обвалится и сам потолок. Хо налил кипятка в заряженную чайным пакетиком кружку. Дни его были расчленены на эти фрагменты — на заваривание чая, на обеденную вылазку за сэндвичем; а каждый фрагмент был дополнительно раздроблен в уме на воспроизведение секретов обитателей Слау-башни, каждого, за исключением двух… Остальное время Хо проводил перед экраном компьютера, делая вид, что занимается вводом данных о давным-давно разрешенных ситуациях, а на самом деле посвящая бо́льшую часть времени поиску разгадки второго секрета — секрета, который не давал ему покоя ни днем ни ночью.

Ложечкой он выудил пакетик и бросил в раковину, и во время этой операции его осенило: я знаю, кто там наверху. Ривер Картрайт. Это точно он.

У Хо не было никакого возможного объяснения присутствию Картрайта в здании в этот ранний час, но — делайте ваши ставки, господа. Он поставил на Картрайта. Наверху, прямо сейчас, был Картрайт.

Задача решена.

Ривера Картрайта Хо не любил очень.

С кружкой в руках он направился к своему столу, где уже ожил монитор.

* * *

Хобден отложил «Телеграф» с перекошенной физиономией Питера Джадда на первой полосе. Сделал несколько пометок касательно предстоящих дополнительных парламентских выборов (теневой министр культуры вышел из игры, сложив депутатские полномочия, — январские инсульты поставили точку в его карьере), и больше — ничего. Когда политик добровольно расстается с властью, это всегда настораживает, но Роберт Хобден был опытным специалистом по синтаксическому анализу газетных текстов. Он читал их, словно они были напечатаны шрифтом Брайля: шероховатости изложения указывали на вмешательство цензора; на вторжение кодлы из Риджентс-Парка, оставившей свои «пальчики» на манере преподнесения событий. В данном же случае все выглядело гладко: ввиду проблем со здоровьем политик удаляется в родное захолустье. Своему чутью Роберт Хобден доверял. Журналист, даже если его нигде не печатают, остается журналистом. Иногда просто чувствуешь, что нащупал какой-то серьезный эксклюзив, и выжидаешь, когда в потоке ежедневных новостей мелькнет спинной плавник этой истории. И тут же ее распознаёшь.

А до тех пор он так и будет ежедневно забрасывать невод в море статей