Состояние свободы - Нил Мукерджи

Мама так гордилась мной, что скорее не представила, а прорекламировала меня служанке, и Милли, вероятно почувствовав это, не сделала ничего, что принято делать при знакомстве. Она даже не взглянула на меня, не улыбнулась, не кивнула – наоборот, отвернулась и продолжила молча вытирать пыль.

– Как дружелюбно, – сказал я по-английски.

– Ача, хватит, – поспешно сказала мама, чтобы я перестал так открыто критиковать поведение Милли.

– Но она же не поймет, что я сказал. – Я продолжил упорствовать.

– Ох, замолчишь ты или нет?

Мама была по-настоящему рассержена. Я удивился, но подумал, что она все мне объяснит позже, поэтому замолчал. Когда Милли подметала пол, я покорно поднял ноги, а затем снова, когда она, на четвереньках, широкими, дугообразными движениями протирала его влажной тряпкой. Комната наполнилась ароматом цитронеллового масла.

Когда Милли ушла на кухню, мама быстро шепнула мне:

– Она из Джаркханда, приняла христианство. Понимает бенгальский и английский.

Сказав это, она поспешила на кухню к Милли.

Джаркханд. Это был один из новейших штатов Индии, отделенный от юго-восточной части Бихара три или четыре года назад после десятилетий митингов и протестов местных племен и низших каст, на которых словно каленым железом было выжжено клеймо ДНК, или «другая низшая каста». Штат отделился и стал местом, где к ним относились с уважением, считались с их правами и взглядами. В Индии он был одним из самых проблемных мест: на его территории был широко распространен маоизм, и, как следствие, со стороны правительства штата за всем осуществлялся жесткий контроль. Он изобиловал полезными ископаемыми, и государству не хотелось, чтобы боевики и кучка отбросов общества, скулящая о своих древних правах на землю, заполучили эти богатства в свои руки.

Может быть, Милли была одной из представительниц этих племен и была вынуждена уехать из родных мест из-за горнодобывающих компаний, захвативших те земли? Возможно, жизнь здесь была для нее не столь приятна: от Джаркханда до Бомбея было слишком далеко, чтобы ежедневно ездить на заработки домработницей. (Поколение моих родителей все еще называло таких людей слугами. Мой политически корректный термин сути дела не менял: в индийской социальной иерархии или экономике их положение было неизменным.)

Я отправился на кухню отнести в раковину тарелку и ложку, чтобы Милли их помыла, и, зайдя, увидел, что она сидит скрестив ноги на полу, в углу между холодильником и шкафом, и, почти что прячась, ест свой обед с тарелки, которую она поставила на колени. Я застыл на несколько секунд, мечтая зайти в любой другой момент, кроме этого. Мне тут же вспомнились все указания, которые мне давали в детстве, типа «не смотри, как едят слуги», и я почувствовал себя крайне некомфортно.

Милли на меня не обратила внимания. Я поспешил покинуть кухню.

После того как Милли все закончила и ушла, я остался дома с мамой, слонялся из угла в угол и наслаждался бездельем. Я даже слушал мамину болтовню – она рассказывала последние новости о наших друзьях, соседях, сплетни о знаменитостях Болливуда, мелькающих на обложках глянцевых журналов. Оказалось, что мама тоже заметила, что Милли никогда не разговаривает с мужчинами и даже на них не смотрит. Она подумала, что это из-за какой-то неприятной истории в прошлом девушки, и не стала выяснять. Вместо этого она старалась вовлечь девушку в разговор, когда та приходила к ним домой, и периодически спрашивала о ее жизни.

В итоге она узнала от нее следующее: Милли была замужем за человеком из Джаркханда, который работал на кухне одного из недорогих ресторанчиков Бандры. У них была дочь, трех или четырех лет, и сын, которому еще не было и года. Милли была в положении, когда начала работать в доме моих родителей, и поэтому мама решила ежедневно кормить ее плотным обедом. Я был рад узнать, что эта практика продолжилась и потом, хотя Милли уже наверняка перестала кормить грудью.

– А с кем она оставляет детей, когда работает? – поинтересовался я.

– С мужем, разумеется. В ресторане он работает в ночную смену.

– А это далеко отсюда?

– Нет-нет. Она живет буквально за углом, в трущобах, что расположились по ту сторону набережной. – Произнеся это, мама махнула рукой в направлении Тадж Лэндз Энд – роскошного отеля, который располагался на узкой полоске земли, выступающей из западной части побережья Бомбея и формирующей залив Махим.

– Там есть трущобы? – удивился я, так как ничего об этом не слышал. – Но где? Я думал, там только море за каменной стеной.

– Пройдись туда и посмотри, как будешь гулять утром, – ответила мама.

Около семи вечера приехала Рену, чтобы приготовить ужин. Она оказалась темнокожей женщиной невысокого роста и неопределенного возраста, где-то от сорока до пятидесяти пяти лет. Она завязывала сари по-бенгальски, анчол[19] был оставлен впереди, а голова непокрыта – все это делало ее фигуру бесформеннее, чем она была. Моя мама нас друг другу представила. Не взглянув на меня, Рену кивнула маме почти незаметно.

– Что мне приготовить?

Я понял, что это было в порядке вещей: она приезжала, с порога спрашивала у моей мамы, что они хотели бы на ужин, и затем сразу шла на кухню.

– Пока он здесь, он будет говорить, что приготовить, – сказала мама, указав на меня. – Считайте, что у меня отпуск. Учтите, что он очень хороший повар и вдобавок любит вкусно поесть.

Мама сказала это с забавной интонацией и с притворной серьезностью, как бы стараясь вовлечь Рену в свою игру, пытаясь произвести впечатление, что утомлена своими обязанностями.

Рену не была впечатлена и выглядела безразличной, по ней даже нельзя было понять, слышала ли она то, что ей только что сказали.

– Скажите мне быстренько, что вы хотите, чтобы я вам приготовила, – обратилась она к моей маме. – Мне нужно будет уйти в семь тридцать, так как в восемь закрывают кран. Я же не смогу остаться у вас на целый день.

Она слабо улыбнулась и сделала вид, что тоже шутит, чтобы обернуть свой нетерпеливый тон в шутку: было крайне невежливо, если бы она проигнорировала просьбу хозяйки дома.

– Он вам скажет, – повторила мама.

Рену продолжала смотреть на маму.

Ее голос будто звучал из магнитофона, собранного своими руками и проигрывающего запись с неправильной скоростью. Он напомнил мне звук царапающего мела по доске и звук скрежета металла о метал, который буквально разрывал на части оголенные нервные окончания. Этот голос был самым запоминающимся из всего, что в ней было, и его нельзя было не заметить.

Стараясь быть предельно вежливым, я предложил ей пойти на кухню и посмотреть, какие продукты у нас есть.

Такие вещи трудно поддаются описанию, но я почувствовал, что я ей не понравился. Казалось, вокруг нее появилось какое-то силовое поле. Она выглядела неприветливой, даже надменной от природы, но мое смущение сложно было поставить в один ряд с ее грубыми манерами. Но что меня в ней беспокоило на самом деле?

– Давайте посмотрим, что есть в холодильнике, – сказал я, – и мы сможем решить после этого. Та-ак, ача, сегодня утром я ел вкуснейшую упму. Никогда такой вкусной не пробовал. Давайте еще раз ее приготовим. Какие блюда у вас лучше всего получаются, как вы думаете? Мы могли бы одним из них сегодня поужинать.

Я продолжал говорить; даже сейчас при воспоминании о том, что произошло дальше, у меня появляется нервный тик. Вместо того чтобы ответить на мой последний вопрос, она высыпала на пол и стол все содержимое контейнера для овощей, бегая и показывая на каждый продукт:

– Смотрите сюда. Зеленые бананы. Шпинат. Зеленая папайя. Капуста. Цветная капуста. Баклажан. Морковь. Зеленый лук…

Язык, на котором она говорила, без сомнения, был бенгальским, но представлял собой смесь бенгальского с хинди. До этого она использовала слово из хинди, чтобы сказать «быстрее, быстрее», а сейчас назвала шпинат так, как оно будет на хинди – палак.

– Может приготовим кюфту[20] из зеленых бананов? – предложил я.

– Нет, – отрезала она. – Если вы хотите кюфту, то говорите мне за день – большая работа требует много времени.

Во мне взыграло практически запрограммированное культурным наследием недовольство такими грубыми ответами прислуги. Но моя либеральная натура дала о себе знать, и, прежде чем я начал было возмущаться, мой пыл уже успел остыть. Я решил сосредоточиться на том, что меня действительно беспокоило. Мыслительный процесс – страшная сила. На обдумывание этого у меня ушла доля секунды.

– Да-да, конечно, приготовление кюфту занимает много времени, – начал я. – Это верно, совершенно верно. О'кей, тогда что насчет байган бхарта?[21] И зеленой папайи с креветками? Есть креветки в морозилке? Давайте посмотрим, что вообще там есть.