Мигель Маньяра - Оскар Милош

Дон Фернан выходит. Молчание. Большинство гостей покинуло залу пиршества. Некоторые заснули в креслах или под столом. Светильники догарают: чувствуется приближение рассвета. Тень отодвигает занавес и предстает перед доном Мигелем.

Блажен человек, чье сердце подобно могильной плите под снегом и чья надежда подобна имени отца, высеченному на могильной плите.

Блажен человек, чье чрево подобно месту, где воздвигается крест, и чья кровь подобна ужасу немых.

Блажен человек, проклятый своей слепой матерью. Под луной она поднимает свой посох. Сердце молчания растерзано.

Блажен человек, чьи слезы — дождь разрушенных могил и чья кожа — шорох змеи в листве.

Блажен человек, чей сын рождается от сладострастия врага. Его дитя следует за ним в молчании снега, прячась за деревья, под взглядом холодной луны.

Но горе, горе разумному человеку, который предпочитает, будучи слепым к божественной красоте, пустоту скуки мучениям страсти и мучения страсти пустоте скуки!

ДОН МИГЕЛЬ

Дух, кто ты?

ТЕНЬ

Я тень твоей прошлой жизни.

 КАРТИНА ВТОРАЯ

Сад в Севилье перед домом Карильо де Мендосы

ДЖИРОЛАМА КАРИЛЬО

Мне не было двенадцати лет, Мигель, когда она умерла. В декабре, ближе ко дню святого Иоанна, будет уже четыре года. Хорошо умереть вот так, с чистым сердцем и ясным умом, так хорошо, что я иногда упрекаю себя за то, что так много плакала. Но я была всего лишь слабым ребенком, и наверно, мои сиротские слезы не оскорбили Бога. Ведь в двенадцать лет человек еще так юн, и я знаю девушек этого возраста, которые еще совсем дети. Потом я много, много думала. Мой отец был уже болен. Вы знаете дона Клемента Карильо лишь недавно, но вы могли заметить, что от природы он немного своенравен и порой резок из‑за своей слишком долгой болезни. Это ужасно. Быть таким образом обреченным на неподвижность. Особенно для дворянина, привыкшего к походной жизни.

ДОН МИГЕЛЬ

А отчего, Д жиро лама, я никогда не встречал в этом молчаливом доме молодых девушек вашего возраста?

О, какой грустной мне кажется ваша жизнь, Джиро- лама!

ДЖИРОЛАМА

У меня нет подруг моего возраста, дон Мигель. И, честно говоря, я хорошо обхожусь без компании моих ровесниц. Видите ли, мне не нравится ни их манера смеяться, ни их манера плакать. И иногда они говорят между собой о мужчинах, и мне не нравится, что они говорят о мужчинах и о их любви. Да. мы ведем довольно уединенную жизнь. Зимой я выхожу из дома лишь в церковь; но летом мы проводим воскресные дни за городом. Это в часе езды от Севильи. У нас там дом и большой–большой сад; я очень люблю цветы, очень.

ДОН МИГЕЛЬ

Вы любите цветы, Д жиро лама? Но я никогда не видел их ни в ваших волосах, ни в вашем уборе.

ДЖИРОЛАМА

Это оттого, что мне не нравятся девушки, которые делают из цветов украшения, как из шелка или из кружева, или из разноцветных перьев. Я никогда не украшаю цветами волосы (слава Богу, они вполне хороши и без этого!). Цветы это живые существа, и надо дать им жить и вдыхать солнечный и лунный воздух. Я никогда не рву цветы. В мире, где мы живем, можно очень сильно любить, не желая тотчас убить предмет своей прекрасной любви или заточить его в стакан, или же (как поступают с птицей) в клетку, где вода утрачивает вкус воды, а спелое зерно — вкус зерна.

ДОН МИГЕЛЬ

Действительно ли, все в вас мед и роса, и бальзам нежности, Джиролама? И в вашем сердце нет темного места? Вы никогда не гневаетесь?

ДЖИРОЛАМА

Да нет же, нет!

Я сержусь даже на цветы, которые я так люблю, из‑за их латинских названий — их так трудно запомнить и они мне стоили многих упреков от нашего аббата, который, мало того, что прекрасный геометр, еще и занимается ботаникой, к моему великому неудовольствию.

Вы только что сказали, что моя жизнь уныла: я вовсе не разделяю этого мнения. У меня есть дом, сад, ежедневные уроки, бедные. В Севилье очень много бедных людей. Мне некогда скучать. К тому же, у меня есть книги. Я читаю моему отцу. Я много прочитала. Я знаю пчти всех наших поэтов; а недавно мы нашли Приключения прославленного рыцаря Ламанческого. Мой отец и аббат сильно смеялись, а мне хотелось плакать. Как прекрасны книги, заставляющие нас одновременно смеяться и плакать!

Но я, наверно, злоупотребляю вашим терпением, дон Мигель, должно быть, я кажусь вам легкомысленной и болтливой. Вы, как будто, несколько удивлены видеть меня такой счастливой. Не упрекайте меня за этот покой души и сердца: я не забываю ни об одной из моих обязанностей.

ДОН МИГЕЛЬ

Ведь я сам, Джиролама, попросил вас рассказать мне историю вашей дорогой жизни. О нежная жизнь, о прекрасный и грустный цветок! Не отнимайте вашей руки: оставьте ее на моем сердце. Если бы биение моего сердца могло вам рассказать, Джиролама, то, что я не осмеливаюсь доверить моему голосу. Мне столько нужно сказать вам! Я так изменился со дня нашей встречи. Это было в церкви Каридад, вы помните? накануне Вербного воскресенья, перед моим отъездом в Мадрид; и в тот же вечер дон Фернан, старый приятель вашего отца, почти насильно привел меня в этот дом, внушавший мне страх. Ведь вы знаете мою жизнь, вы знаете то из моей жизни, что можно открыть молодой девушке, и этого достаточно, увы, даже слишком, Джиролама.

ДЖИРОЛАМА

Я говорила с доном Фернаном — я, наверно, не должна была бы признаваться вам в этом — я говорила с доном Фернаном о вас.

Я уже не ребенок и нахожу, что нет ничего дороже откровенности. И дон Фернан рассказал мне о вас. Вы же знаете, каков он, наш старый друг дон Фернан; он любит подшутить, но он добрый. Он начал было смеяться надо мной (он знал меня еще ребенком), потом внезапно он изменил тон и выражение лица. И он рассказал мне о вас.

ДОН МИГЕЛЬ

Увы, Джиролама! Пусть не найдется средства для исцеления этой печали сердца! Что сделано, то сделано. Такова наша жизнь: что совершено, то совершено.

ДЖИРОЛАМА

Я совсем не разделяю этот взгляд на вещи. Я не вижу ничего такого ужасного в этом. Я знаю, что вы скверный человек, дон Мигель, что вы заставили проливать слезы многих прекрасных дам. Но все эти женщины знали, что делают плохо, любя вас и даже разрешая вам любить их. Ибо ни одна из них не получила от вас клятвы, великой клятвы навек, дон Мигель; ибо ни одна из них не получила от вас кольца, кольца, невеки соединяющего одну душу с другой, дон Мигель. Ах, все они, все прекрасно знали, что делали!

ДОН МИГЕЛЬ

Молчите! Ваш голос пугает меня, Джиролама! Это как если бы летний луч внезапно проник в место, скрытое пологом ночи, наполненное ползучими формами, видениями, навеянными болезнью сумерек. Я видел однажды сестру из монастыря Милосердия, которая отправилась совсем одна в красное узилище казненных. Так проникает ваш голос, ужасный в своей невинности, так проникает ваш голос, Джиролама, в мое злое сердце.

ДЖИРОЛАМА

Это оттого, что вы принимаете меня за маленькую глупышку; это оттого, что вы плохо меня знаете, дон Мигель. А еще потому, что я мала ростом и слаба; я уверена, что вас охватывает великая жалость ко мне, что вы боитесь сломать мне крыло или лапку. Но я разрешаю вам свободно говорить со мной. Я не боюсь вас. Что‑то в моем сердце говорит мне, что я ваша сестра. Я не боюсь ловить на себе ваши взгляды. Нет, Мигель, я не боюсь ваших взглядов. Я хорошо знаю, что порой вы украдкой смотрите на меня, как смотрят на зверька, которого хотелось бы поймать, и это всегда смешит меня, когда я об этом думаю. Вы говорите, что женщина слаба; я думаю, что все мужчины говорят это, потому что так говорит мой отец, так говорит аббат, и дон Фернан. Да и книги говорят то же. И в самом деле, женщина слаба, но как птица небесная и как полевая мышь: захочешь, но не поймаешь! И они прекрасно знают, что делают; и они позволяют овладеть собой, только когда Бога нет более в их сердце и когда они уже не стоят того, чтобы ими овладевали. Я очень хорошо знаю то, о чем говорю и что делаю: если бы было иначе, разве пришла бы я сюда, совсем одна? Я очень хотела, чтобы вы узнали меня, дон Мигель. Ибо что касается вас, я вас знаю. Три месяца прошло со дня нашей встречи (в церкви Милосердия, дон Мигель); и, несомненно, вы не были тем, кем вы являетесь сейчас.

ДОН МИГЕЛЬ

Да, вы правы, Джиролама; я уже не тот, что был прежде. Я стал лучше видеть: а ведь я не был слепым; Но, наверно, мне не хватало света; ибо света извне недостаточно; не он освещает нашу жизнь. Вы зажгли светильник в моем сердце; и вот, я словно больной, засыпающий во мраке с огнем лихорадки, пылающим на лбу, и ледяным одиночеством в сердце, который внезапно пробуждается в прекрасной комнате, где все вокруг купается в спокойной музыке света. И вот, перед ним друг, которого он оплакивал долгие годы, друг, вернувшийся из заморских далей, улыбается ему глазами, более спокойными, более мудрыми, чем прежде. Тут же и вся семья: убеленные сединами старики и дети, облаченные в цвет спелой пшеницы, и толстый старый пес, с большими глазами, светящимися нежными смехом и широко раскрытой, радостно урчащей пастью, приветствующий человека, который спасся от потопа тьмы! Вот каким умиротворенным вы сделали мое сердце, Джиролама. Спасибо, огромное спасибо вам, Джиролама! О нежная моя сестра! Ведь вы только что сказали, что вы моя сестра?