Мигель Маньяра - Оскар Милош

Дон Мигель: Как удается вам, отец мой, так читать в моем сердце? Вы ведь не дали мне даже времени открыть вам мое сердце. Как удается вам, отец мой, так читать в моем сердце, в этой закрытой книге?»

«[…] Аббат: Терпение. Вы пришли сюда не для мучений. Жизнь здесь долгая. Понадобится детство и воспитание, молодость и образование, зрелость, интересующаяся подлинным значением вещей, и долгая старость, влюбленная в могилу». […] «С какой же осторожностью должны мы продвигаться! Ибо горящая власяница не любит насилия, которое угашает непреодолимое желание в крови, и нужно вести себя тихо в узком и коротком гробу, чтобы прикорнуть там со здоровым желанием поспать часок–другой сном крепким и глубоким, словно миг». […] «Давать течь своей крови это коварная вещь». […] Знай также, что нет ничего лучше, чем придерживаться предписанных слов, этой гранитной плотины для великих горьких потоков твоей любви!»

Это — описание осознанной жизни в общине, в сообществе. Надо прибегать к словам, «предписанным словам», словам церковной общины, словам, освященным литургией, «этой гранитной плотины для великих горьких потоков твоей любви!». Ибо подобает, чтобы сначала молитва была постом, прежде чем стать пиршеством…»

Так, говорит Аббат: «Может быть, однажды настанет день, когда Господь позволит тебе стремительно войти, как топор в ствол дерева, и безумно упасть, как камень в черную толщу воды […]». Но прибавляет: «Все это может настать однажды, когда змея, мое дорогое дитя, обретет новую кожу. То есть когда восприятие Бога и Христа словно обретет прозрачность травы и дерева и воды, когда та тайна, что составляет суть травы, воды и металла, земли и неба, когда та тайна, что составляет суть всех вещей, словно перестанет разделять, покров спадет, и за ним вырисуется тело, которое он скрывал. «Но начинать нужно с начала: это главное. Грызть камень и лаять: Господи, Господи, Господи! это как, обливаясь слезами, служить бессердечной женщине. Это удел тех, кого предали, кто вздыхает всю ночь или полгода, или десять лет.

Жизнь здесь долга. […] О дитя мое! Если бы ты знал, что человек может сказать Богу, когда плоть человека превращается в крик, крик Бога, поклоняющегося самому себе!

— Твое лицо нельзя назвать лицом слушающего человека, Мигель. Ты слишком много думаешь о твоей боли. Почему ты ищешь боль? Почему ты боишься потерять ту, что смогла найти тебя? Покаяние не есть боль. Оно любовь.»

И Аббат уходит со сцены.

Из этого рождается заключительный монолог Мигеля.

«Вот луна, вот земля, вот очень слабый человек и его великая боль. И все‑таки, несмотря на все это, я не осмеливаюсь сказать, что Ты есть.

Кто я такой, чтобы сметь сказать, что Ты есть? Я уверен, я вправе быть уверенным лишь в одном: в моей любви, в моей любви, в моей слепой любви к Тебе. Нет ничего чистого, кроме моей любви к Тебе; нет ничего великого кроме моей любви к Тебе. Нет ничего прекрасного кроме моей любви к Тебе. […] Нет ничего искреннего кроме моей любви к Тебе; нет ничего реального кроме моей любви к Тебе; нет ничего бессмертного кроме моей любви к Тебе. […]

Твоя великая любовь сжигает мое сердце, Твоя великая любовь — моя единственная уверенность. […] О слезы!

О жажда вечности! О радость! Увы! Прости! Увы! Возлюби меня!».

Есть люди большие и маленькие, взрослые и младенцы, но основа человечности, основа сердца у взрослого та же, что у ребенка. Мы дети, но мы призваны на тот путь, где ничто не утеряно, ничто не забыто и, главное, ничто не отвергнуто. Но всё обретено, всё в конце концов найдено. Из видимости красоты рождается страдание, которое позволяет её искупить и в конечном счете— любить. Ибо в слове «любить» не может быть ни тени двусмысленности: это значит с изумлением, с изумлением, охватившим все наше существо, утверждать Другого, Судьбу и присутствие Судьбы, то знамение, то тело судьбы, каковыми являются другой человек, и небо, и земля, и всё, что происходит. Всё доброе во мне, всё моё страдание и все во мне дурное становятся достойными любви— все новое. «Все новое», сказал апостол Павел. И вот, старое прошло, мы снова дети, но мы призваны на эту дорогу ко всему сущему. Нет забвения и отрицания, нет усечения и увечья. Есть только воскресение.

Не будем бояться, даже если видимое предстаёт умерщвлением. Умерщвление— что это такое? Это то, что содержится в словах близких Христа, обращенных ими к Иисусу в Евангелии: «Иди домой, ты безумец». Ведь если всё это отвечает ожиданиям нашего сердца, отвечает очевидно, захватывающе, неоспоримо, то перед нами весть, совершенно отличная от тех слов, что употребляются всякий день, всяким человеком. Но так нас призывают расти.

Будем молиться Господу, будем молиться Тому, Кто создал Сущее, Отцу, Тому, Кто есть наша судьба, изначальное содержание нашей жизни и её цель; будем молиться Тому, от Которого мы рождаемся всякий миг, делающий нашу жизнь таким зрелым плодом, а нас самих— такими большими, позволяющий нам пройти весь путь. Будем молить, просить Бога.

Не забудем: молиться означает просить Христа— и всё, ибо Он — в отце, в матери, в сестре, в муже, в жене, в женихе, в невесте, в друге, в подруге, в спутнике, в человеке, в небе и в земле. Он внутри них. Это и есть формула истины: «Бог, всё во всём». Это формула жизни, открывающейся навстречу истине: «Всё и во всём Христос» (ср. Кол 3, 11), то есть Тайна нашего общения друг с другом, хрупкого и бренного, но при этом истинного знамения Его Присутствия. Будем молиться Богу.

Мигель Маньяра

(в шести частях)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дон Мигель Маньяра Вичентело де Лека.

Это исторический Дон Жуан, послуживший для романтиков прототипом Дона Жуана Мараны.

Дон Фернан Дон Хайме Дон Альфонс

Аббат монастыря Милосердия в Севилье Два монаха того же ордена Иоаннес Мелендес, нищий паралитик Джироламо Карильо де Мендоса

Тень

Духи Земли Дух Неба Голоса из толпы

Действие происходит в Севилье в лето Господне 1656.

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

Замок дона Хайме в окрестностях Севильи. Застолье в ярко освещенном зале. Большая часть гостей уже навеселе. ДонХайме, низкорослый, толстый старик с жестоким лицом, стоит на стуле и хриплым голосом бранит виночерпиев и слуг.

ДОН ХАЙМЕ

Клянусь ранами Христа! Я полагаю, что моего гостя дона Мигеля Вичентело де Лека, рыцаря Ка- латравского, уморят жаждой! Избави меня Бог, мошенники с постными рожами, пичкать вас дичью или салом или ytonnTb вас в вине. Сейчас — если Господин наш Бахус не помрачил мой разум — самое святое время в году, между Пепельной средой и Вербным воскресеньем. Так поститесь же, негодяи, черт вас побери, покуда католический пост терзает вашу плоть своими длинными гнилыми зубами, которые есть не что иное, сукины дети, как ваши собственные кости; но, именем Магомета, я требую, чтобы вы исправно несли вашу службу, как в обычное время кутежей и пирушек; или я отправлю вас поститься вплоть до последнего дня в прихожую его преосвященства архиепископа, святого человека архискряги. Ну же, вина нам, вина! А не то, черт побери, клянусь всех вас погубить.

Приносят вино.

И если святейшая Инквизиция появится на пороге со шпагой в руках, мужланы, со шпагой в руках и с зажженным фитилем в пушке, черт возьми! ибо…

ДОН МИГЕЛЬ

Сядь, проклятый крикун, и перестань бахвалиться. Кто здесь не знает твоей безумной болтовни! Этот считает себя врагом Христа, а, клянусь вам, не осмелился бы в Великую Пятницу силой овладеть деревенской девкой, застигнутой врасплох на темной дороге, ведущей от кладовой к погребку.

ДОН ХАЙМЕ

Ах, злодей, пойди сюда, дай мне прижать тебя к сердцу! Дай‑ка я тебя как следует расцелую. Ты всем нам учитель! Разумеется, все, что ты сказал, сущая правда. Кто мы, жалкие плуты, по сравнению с тобой, да что я говорю! по сравнению с твоей тенью! Ты, только ты— тот, кого я могу действительно назвать злодеем! Разве не прекрасна эта ночь! Элеонора, Бланка, Лоренца, и ты, Инезилья, и ты, Синтия, и все вы! взгляните же на него! Доводилось ли вам, суки, когда‑нибудь видеть более благородный лоб, более изящный рот, более пылкий взгляд? А это белоснежное венецианское кружево, это жабо, черт побери! Это королевское жабо! А эта шпага, это платье! Скажи мне, сын мой, сколько герцогинь у тебя на совести?

МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ГОЛОСА

Верно! Верно! Сколько седящих герцогинь? Сколько герцогинь, имеющих право сидеть в присутствии короля?

ДОН МИГЕЛЬ

Шесть.

ДОН ХАЙМЕ