Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

class="v">не ради наград

со всеми святыми я Тебя выдам.

Допустим, я скрыт,

но что я предприму,

если мой страх, к такому влекущий концу,

подобен Твоему?

Лицом к лицу

прильну к Творцу,

и, нам, быть может, подвластна,

пускай не согласна,

великая приостановится сфера,

как ее ни гони

могучим теченьем;

не то берегись: воскреснут они!

Немилосердна к верующим вера.

Карл XII Шведский скачет через Украину

Для королей легендарных

среди вершин лучезарных

натиск врагов коварных —

страницы хроник суммарных,

а пояс их тканей тварных —

страна, чтоб ее сберечь,

и для рук благодарных

тем драгоценней меч.

* * *

Юный монарх, любитель войны,

разбит был на Украине;

враг женщин и арф, ненавистник весны,

бой проиграл на чужбине.

На сером он скакал коне.

Ни разу до сих пор

не просиял еще жене

его угрюмый взор.

На девушек негодовал,

доселе не поцеловал

девицу ни одну,

лишь с локонов у них срывал

жемчужную луну.

И в скуке длящихся часов

рассвирепеть он был готов

при виде девичьих перстов

с кольцом, в чем нет греха;

но напускал он сотню псов

тогда на жениха.

В безгласной сумрачной стране

король был одинок,

опасностями на войне

едва развлечься смог;

был чудом цел он, как в броне;

рука искала, как во сне,

металл с металлом на коне,

хоть нет в руке меча;

он видел в битве красоту,

ей своевольную мечту

вверяя сгоряча.

В седле он видел каждый жест

войны со всех сторон;

он слышал звяканье окрест:

колец серебряных наезд.

У каждой вещи свой насест,

свой колокольный звон.

Бросался ветер на штандарт,

в своем напоре груб,

и прыгал он, войдя в азарт,

как стройный хищник леопард,

переча звуку труб.

Бил барабанщик в барабан.

Смертельно ранен мальчуган

был только что в бою.

Нес, не согнувшийся от ран,

он с барабаном сердце в стан

проливших кровь свою.

Вершины молодые гор

образовали стройный хор,

но этот хор замолк;

железом угрожал простор,

войск вулканический напор,

и к вечеру, как частый бор,

чернел на марше полк.

Не чаял чуда чадный дух,

час только тлел среди разрух,

был всюду сумрак сер.

Огонь, казалось бы, потух,

но от полена или двух

он вспыхивал костром,

и шли в порядке боевом

войска в мундирах чужестранных;

весь отливая серебром,

верх брал властитель в схватках бранных

с железным смехом над врагом.

Как радость, колыханье флага.

Шла торжествующая рать.

Даль расточительного шага:

горели зданья, как бумага,

чтоб в небе звезды зажигать.

Под вечер битва отступила,

усталая, как море в ночь;

а море — не такая сила,

чтоб тяжесть мертвых превозмочь.

Конь спотыкался здесь и там,

когда ступал по кулакам

убитых и не без опаски

смотрел на всадника в седле,

который видел на земле

траву, теряющую краски,

как будто в бьющемся стекле.

Железо в ранах потухало.

Увидеть мог бы он в ночи,

как мертвая рука махала

ему вблизи клочком парчи,

но не глядел.

За битвой следом

скакал он к призрачным победам,

разгоряченный диким бредом,

и вдаль смотрел он, как влюбленный.

Сын

Отец мой, король-изгнанник,

у моря не чаял встреч;

но вот появился странник:

в барсовой шкуре посланник,

тяжестью мечен меч.

Отец без горностая

на понурых плечах,

тьма в комнате ночная

при солнце и при свечах.

Руки отца дрожали,

глаз его не зажечь;

тени со стен бежали,

и прерывалась речь.

А мать выходила в белом

в зеленый сумрачный сад

грустить по дальним пределам,

когда повеет закат.

На лестнице ждал я зова,

но весть еще не слышна.

Лишь топот коня чужого.

Не говоря ни слова,

в дом она шла одна:

Отец! Он посланник ночи…

Каких он вестник угроз?

Мой сын! Он прибыл, охочий

до светлых твоих волос.

Отец! Сулит нам утраты

вельможа сей из вельмож?

Какие ладные латы!

Как в сказке, скакун хорош.

Ночному верна закону,

в голосе его сталь;

узенькую корону

доставил он в нашу даль.

Меч мечен ее звоном.

Одна жемчужина в ней;

согласно любым канонам

многих жизней ценней.

Сей обруч драгоценный

дар щедрый, но мгновенный;

я это знаю сам.

Корона для дитяти

моим придется кстати

счастливым волосам.

Надеть ее не худо,

бледнея со стыда;

тогда скажу, откуда

посланник и куда.

Из каменной твердыни,

где покорность и страх,

оттуда ли, где поныне

ждут меня в шатрах.

Задет моими речами,

отец был сам не свой;

он слушал меня ночами

с поникшей головой.

Но для волос кольцо

не подлежит пропаже:

мать и во сне на страже,

и мысль у нее та же;

где вечером прохлада,

ее сквозь тени сада

белело мне лицо.

* * *

Мы, грезя, стали скрипачами,

выглядывающими в двери,

как будто нам грозят потери,

когда подслушает сосед,

и нашим струнам богомольным

звучать со звоном колокольным,

и, как дубрава за фонтаном,

футляр скрипичный темным станом

вибрирует, звуча в ответ;

но голоса так хороши,

когда за струнным