Он убил меня под Луанг-Прабангом - Юлиан Семенов

- Сейчас я вам расскажу про мою подружку, - вдруг запел он хриплым голоском, - про девочку, у которой все как у мальчиков, только у нее нет пиписьки!

- Боже ты мой, - охнула Сара, - что поет этот карапуз?! Ужас какой!

- Это лилипут, - ответил Стюарт, - ему пятьдесят два года.

- Я посмотрела на него и ужаснулась за Уолта. - Она достала из кармана несколько фотографий и протянула их Эду. - Самые последние.

Он долго рассматривал фотографии сына, а потом сказал:

- Оставь их мне.

- Конечно, из-за него глупо жить вместе, - сказала Сара. - Вообще нельзя жить вместе из-за детей. А еще противней, когда говорят: "Это его жена и сын, но он не живет с ними". Через пять лет для меня все будет кончено, Эд. Через пять лет мне будет сорок.

- Как ты сюда приехала? - усмехнулся он. - Я даже забыл об этом спросить...

- Я нанялась к этим сумасшедшим старухам журналисткам.

- Зачем?

- Я приехала за тобой, Эд.. Ты прилетел сюда добровольно, ты имеешь право добровольно уехать - в любое время.

- А что дальше? То же, что было?

Он вспомнил, как на следующий день после этого глупого скандала, когда она приревновала к нему Бьюти, он разъярился и ушел с утра из дому, но не в редакцию, а к своим друзьям по колледжу.

- Хочется пить, - сказал он.

Глупая ревность рождает глупую измену. Он с содроганием вспоминал тощую рыжую бабу, с которой он тогда спал. Он вернулся домой под утро и долго мылся в ванной, а наутро сказал Саре:

- Я достал денег. Едем на форель, а? Поедем, малыш...

Они уехали на форель, но в машине поссорились - из-за пустяков, из-за сущей ерунды. Ему бы промолчать, а он боялся триппера или еще чего-то после той бабы и не знал, что ему делать, когда наступит ночь и надо будет влезать в маленькую палатку возле реки. Поэтому он раздраженно ответил ей. И она тогда сказала:

- Мы жили, и все было хорошо, пока у нас была постель! Да, да! А теперь этого нет, и все летит к черту! И нечего врать друг другу, люди без этого не могут! Нормальные люди, а не психи! Ты шатаешься целыми днями черт знает где, а я живу как соломенная вдова! Ты существуешь только самим собой и только для себя! А тот, кто живет для себя, всегда прикрывается высокими идеалами!

00.35

Монах Ка Кху привел Степанова на радио. Они спустились в глубокую пещеру. Здесь был "вестибюль" радиоаппаратной. На табуретке сидела шоколадная женщина - Кемлонг. Она поклонилась монаху, встав с табуретки, и подошла к Степанову. Их познакомил неделю тому назад редактор газеты Патет Лао. Кемлонг была красива - поразительной, странной красотой. А ее нежная застенчивость - и то, как она прикрывала лицо рукой, и то, как, смеясь, отворачивалась, и то, как она внезапно краснела, замечая на себе взгляд, все это делало ее баззащитной, а потому еще более прекрасной. Наверное, она и не знала, что только слабость делает женщину всесильной. Это, видимо, жило в ней само по себе. В каждой женщине есть свой дар. Это словно счастье: если есть - так есть, и уж нет - так нет...

- Здравствуйте, Кемлонг, - сказал Степанов, пожимая ее тонкую руку.

- Здравствуйте. Как вы поживаете?

- Спасибо. Хорошо.

- Как вы доехали? Не очень устали в дороге? - Она задавала ему обычные здесь вопросы: они входили в состав простого слова "здравствуй". Если не задать всех этих обязательных вопросов, можно подумать, что человек обижен на тебя или совсем не рад встрече.

- А вы еще больше похорошели, Кемлонг.

Улыбнувшись ослепительно и белозубо, она закрыла лицо рукой и тихонько засмеялась.

- Давно здесь?

- Нет. Я пришла сюда утром.

- Откуда?

- Из Самныа.

- Это же сто километров, - сказал Степанов. - Пешком?

- Пешком, - снова улыбнулась она. - Я люблю ходить по горам одна.

- А диверсанты?

- Так я ж маленькая, они меня не заметят. А потом, я бегаю быстро.

- Сегодня выступление?

- Да. Поем, - ответила она. - Хотите, посмотрим наше радио?

Степанов видел много радиостанций: холод плафонов дневного света, тяжесть звуконепроницаемых дверей, мощность хромированной аппаратуры, таинственное перемигиванье красных и синих ламп на пультах громкости... Эта радиостанция в пещере была иной - вместо дверей здесь висели тяжелые одеяла, видимо домотканые, аппаратура была старой и примитивной, а свет на нее падал от нескольких керосиновых ламп, поставленных под потолком в ряд на длинной полке.

- Тс-с, - шепнула Кемлонг, приложив палец к губам, - здесь диктор.

Степанов заглянул через ее плечо: возле маленького микрофона сидел босой человек в ватнике и читал военную сводку, помогая себе жестами левой руки. Когда он перечислял количество оружия, взятого как трофей, голос его ликующе поднимался. Закончив последние известия, он обернулся, выключил микрофон и спросил:

- Ты готова?

- Да, - ответила Кемлонг.

- Пригласи оркестр.

Кемлонг вернулась с оркестром, и диктор, включив микрофон, сказал веселым, несколько даже игривым голосом:

- А теперь слушайте новые песни в исполнении нашей Кемлонг!

Первым громко заиграл гитарист, его точный ритм подхватил аккордеон, а трубач отвернулся в сторону, чтобы не заглушать своих товарищей серебряной пронзительностью звуков, которые он извлекал из маленькой помятой трубы.

Пританцовывая, полузакрыв глаза, Кемлонг запела "Чампу".

"Джаз - музыка толстых? - подумал Степанов, слушая ее песню. Накладка с этим делом вышла, по-моему".

Музыкантом было холодно, потому что пещера была глубокой, чтобы сюда не доходили помехи во время бомбежек, а курточки на джазистах были хлопчатобумажные, легкие. Они поэтому особенно яростно притопывали ногами и быстро передвигались, сменяя друг друга у микрофона. Но, видимо, постепенно ритм песни захватил их, и они забыли про холод; только аккордеонист, вконец простуженный, то и дело шмыгал носом и покашливал, опустив голову к перламутровой деке.

- О чампа, мой цветок, - пела Кемлонг, закрыв глаза и откинув голову, - какое счастье близко видеть тебя и чувствовать твое цветенье и бояться, что скоро все это кончится...

- А теперь, - сказал диктор, озорно посмотрев на Степанова, - Кемлонг исполнит песню лам-вонг в честь нашего друга.

Кемлонг запела:

Вокруг тебя ночь, но жди!

Пусть грусть, пусть один, но жди!

Пусть ночью идут дожди,

Пусть утром туман, туман,

Ты - жди...

Она стала приплясывать, меняя ритм, приглашая и Степанова танцевать вместе с ней. Лицо ее было сейчас неулыбчивым, строгим, громадноглазым.

Пусть дожди, пусть туман,

Но ты...

жди...

Жди...

жди...

Потом к микрофону подошел монах Ка Кху. Степанов и Кемлонг вышли из пещеры. Млечный Путь запрокинул свои руки, словно в плаче по этой скорбной земле. Ночь была безмолвной и холодной. Черные скалы вокруг были особенно рельефны и близки из-за алюминиевого надменного света луны.

- Здесь есть такие пещеры, - сказала Кемлонг, - в которых песни звучат по-разному.

- Покажете?

- Пошли.

Она взяла его за руку и повела через лощину по едва заметной тропинке к тому месту, где шумел ручей. В густой темноте плавали зеленые точки светлячков. Вход в пещеру был низеньким - Степанов ударился лбом, и Кемлонг испуганно спросила его:

- Больно?

- Очень, - ответил он.

- До крови?

- Сейчас упаду, - сказал Степанов и застонал.

Кемлонг взяла его голову обеими руками, приблизила к себе и сказала:

- Ничего нет.

Степанов засмеялся:

- Я пошутил.

Кемлонг погладила пальцами то место, которым он ударился, и сказала:

- Сейчас все пройдет.

- Уже.

- Что? - не поняла она.

- Прошло.

- Ну, пошли.

И они шагнули в гулкую кромешную темноту.

- У вас нет фонарика? - спросила Кемлонг.

- Есть. Зачем?

- Просто так. Вы станьте здесь, а я отойду вот туда.

- Куда?

- Здесь есть уступ.

- Вы как кошка - видите в темноте?

- А разве кошки видят в темноте?

- Еще как.

Кемлонг усмехнулась:

- Не зря, значит, женщин считают кошками.

Она запела, и голос ее сейчас был совсем иным - низким и гулким.

- Теперь пойдем дальше, - сказала она, - в следующей пещере будет иначе.

- Я ничего не вижу, Кемлонг.

- Я тоже, - улыбнулась она.

Степанов слышал ее шаги, а потом почувствовал ее рядом с собой близко-близко.

- Когда война, - шепотом сказала она, - очень хочется любить кого-то, кто сильнее.

Степанов чувствовал, что она хочет, чтобы он обнял ее. Это всегда чувствуешь.

Она вздохнула и сказала:

- Пошли в следующую пещеру. Я ее зову веселой.

Кемлонг снова взяла его за руку и повела за собой.

- Здесь опустите голову. Сейчас повернем налево. Вот здесь. Стойте.

Она отошла от Степанова, и он услышал иной голос, повторявшийся разнозвучащим эхом:

Какая же она, любовь?

Огромная, как облако, или маленькая,

как опавший лист?

Кто видел ее - глаза в глаза?

Никто, никто, никто...

А счастье какое? Светлое, как утро,

или пронзительное,