Он убил меня под Луанг-Прабангом - Юлиан Семенов

01.41

Сара попросила принести ей виски и выпила залпом, по-мужски. Она ненавидела эту гадость, пахнувшую ячменем, но обожала то состояние, которое наступает после. Однажды она сказала Эду: "А как было бы здорово, если бы люди изобрели пилюли - безвкусные, как аспирин, и пьяные, словно виски".

В баре сейчас ничего не было слышно, хотя люди кричали: так громко ревел джаз.

"Хорошо, когда ничего не слышно из-за музыки, - подумала Сара, тогда и саму себя не слышно. Плохо только, что к утру джаз кончит играть свою музыку и наступит полная тишина, и тогда все в тебе закричит - то, что веселилось вместе с музыкой".

- Простите, к вам можно присесть? - спросил ее высокий, рыжий, смешной парень.

- Можно, - ответила Сара. - Конечно, можно.

- Спасибо, - ответил парень, смущенно кашлянул в кулак и неловко сел на краешек стула.

Сара посмотрела на его рыжие вихры, на веснушчатый мальчишеский нос и улыбнулась и испугалась, что снова заплачет.

- Я вас тут раньше не видел, - сказал парень.

- А я только сегодня прилетела.

- Вы журналистка? - спросил парень. - Сюда прилетело целое стадо журналисток.

- Стадо? - усмехнулась Сара. - Это верно - стадо.

- Извините, если я вас обидел...

- Ну что вы, - сказала она, - вы меня совсем не обидели.

- Меня зовут Билл Смит.

Сара повторила:

- Билл Смит... Очень категорично... Сильное созвучие.

- Вы смеетесь?

- Ничуть, - ответила Сара. - Просто у меня дурацкая манера говорить вслух то, что думаю.

- Вы танцуете?

- Танцевала.

- Только не говорите, пожалуйста, "когда-то танцевала". Это из кино. Там всегда красивые усталые женщины говорят - "когда-то танцевала"...

Сара поднялась, и Билл поднялся. Он был широкоплечий, на голову выше Эда. Когда они пошли танцевать и кто-то крикнул из зала "браво, Билл", парень покраснел, и его веснушки сделались темно-коричневыми.

- Вы здорово танцуете, - сказал он.

- Да?

- Да.

- Вы тоже.

Билл держал ее за спину - очень осторожно, не прижимая к себе.

Негр, игравший на саксофоне, вываливал голубые белки, заходясь от счастья и ритма.

- Вы меня держите, как ядовитую змею, на дистанции, - сказала Сара и сразу подумала: "Зачем я это сказала?"

Билл снова покраснел и прижал ее к себе.

- Так ничего? - спросил он.

Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и поклонился. Он хорошо играл, и ему здорово свистели. Билл подвел Сару к столику и заботливо развернул ее кресло. На третьем кресле сидел парень в летной форме. Он был еще моложе Билла, но совсем уже лысый.

- Это Самни, - сказал Билл, - он тоже летает бомбить чарли.

Самни молча поклонился Саре.

- Как потанцевали? - спросил кто-то рядом.

Сара обернулась: никого не было.

"Этого мне еще не хватало, - подумала она. - Звуковые галлюцинации начинаются, глупость какая..."

- Что будете пить? - улыбаясь, спросил Билл.

- Ничего не пейте, - сказал тот же голос.

Сара снова обернулась, потом незаметно заглянула под стол: "Может быть, это карлик, который пел гадости?"

- Здесь есть хороший "перно", - сказал Билл.

- Угости даму коньяком, - сказал тот же голос, и Сара поднялась со стула, приложив пальцы к ушам.

Билл упал на стол от смеха.

- Это он, - говорил он, хохоча, - это Самни, он так умеет! Он умеет говорить, не открывая... не открывая... - хохотал он, - рта...

Сара опустилась на стул и улыбнулась, растерянно посмотрев на Билла, а потом на Самни.

- Ну, пока, ребятки, - сказал тот же голос, а после Самни открыл рот и, выдохнув, произнес другим, тонким голосом, таким, каким он разговаривал обычно: - Я их здесь так веселю. Пока. Я скоро вернусь.

- Куда ты? - спросил Билл.

- На вылет.

- Далеко?

- Нет, туда же, где были вы. - Он поднялся, поклонился Саре и спросил: - Вы не рассердились?

- Я испугалась, - ответила Сара.

- Сначала все пугаются. А потом смеются. Очень смеются. Я не прощаюсь: мы вернемся через час - мы ж реактивные, а не тихоходы типа АД-6, - и он подмигнул Биллу.

Глядя вслед ему, Билл сказал:

- Славный парень. Его однажды сбили, мы его отвоевали у чарли с вертолетов, они чуть было не взяли его в плен. Так что же будете пить?

- Виски, - сказала Сара.

- Ого! - сказал он и, быстро взглянув на Сару, снова покраснел.

"Мальчик не знает, как подступиться, - подумала Сара. - Он сам этого хотел, - вдруг подумала она, увидев лицо Эда. - Он сам хотел, чтобы я спала с другим. Тогда ему было бы легче перед собой. И со мной тоже ночью. Он сам говорил: ничто так не возбуждает, как порочность и доступность".

- Я и так пьяна, - решила она помочь Биллу и густо покраснела. - А если я выпью еще - вам придется тащить меня на себе.

- Я оттащу, - сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, я оттащу, не беспокойтесь...

01.59

Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет, медленно пролетел чей-то спутник.

Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в луче света Кемлонг.

- Холодно? - спросил Степанов.

- Что?

- Я спрашиваю: не холодно?

Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и ответила:

- Сначала всегда бывает холодно, а после тепло.

Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа на Кемлонг такой же - через край - женственностью и при этом застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал чувство острой жалости к таким женщинам: он видел их в старости, и в нем все сжималось от гнева - нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и неразумным. "Остановись, мгновенье!" - так и осталось заклинанием поэта. Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя остановить время.

Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны: синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные голуби.

Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к себе в ателье месяц, два, а то и полгода.

- Надо все это вообще кончать, - сказала Ева Степанову. - Хватит.

- Почему?

- Так... Скучно все это... Сейчас можно писать как угодно, но только не скучно.

- Ева, эта живопись прекрасна.

- Да ну... Я знаю, отчего ты говоришь так...

Она ушла в магазин - купить масла, чтобы сделать яичницу. Степанов сел к маленькому столу, покрытому клеенкой, измазанной краской, и написал тогда стихи - первые в жизни...

- Кемлонг, - сказал Степанов, - вылезай. Замерзнешь.

- Вода теплая, - ответила она. - У меня только макушка мерзнет.

- А почему ваших детей запрещено гладить по голове?

- Так ведь на голове у каждого ребенка - Будда. Его Будда. Можно столкнуть Будду. Кто ж тогда будет охранять ребенка?

Степанов улыбнулся: "Нет ничего прекраснее доверчивости взрослого человека. Когда во взрослом живет дитя - такому можно верить".

Вдруг где-то рядом неожиданно возник грохочущий рев: он возник из тишины. Ничего промежуточного между полной тишиной и ревом не было.

- Самолеты! - крикнул Степанов и побежал к озеру. - Кемлонг! Самолеты!

Грохот был ярко-белым. Все вокруг высветилось неживым, контрастным светом, а после землю резко тряхнуло, и стало темно, и эту темноту запоздало рвануло красное длинное пламя. Он увидел Кемлонг - она бежала к нему и тоже что-то кричала, а потом упала на землю рядом с ним, и тут небо снова было разорвано ревом самолета, заходившего в пике. Степанов подмял под себя Кемлонг, и снова стало светло, и он почувствовал, как мелко дрожит девушка. Громыхнуло еще два взрыва, и он закрыл ее голову руками, потому что боялся, что осколок разобьет ей лицо. Она, верно, тоже боялась, что его прошьет осколками, поэтому она закрыла ладонями его голову. А после стало тихо-тихо, и рев самолета исчез так же резко, как и появился минуту назад...

02.17

"Все равно я без нее не смогу, - продолжал думать Эд. - Хотя именно она подвела меня к тому, что было с другими женщинами. Она виновата и в этом, потому что сказала, что ей не хватает. Как только мужчине скажут, что его мало - он погиб. Проклятый Фрейд".

Эд снова включил свет и закурил. Файн по-прежнему плескался в ванной комнате.

"Сейчас я поеду за ней, - вдруг понял он, и сразу ему стало легко, и он улыбнулся. - А завтра мы улетим, и пусть все катится к черту - вместе со страховым полисом".