Черные сны - Андрей Лабин

Ты их не расхолаживай. Сразу к ногтю. А этого и треснуть можешь. Он никогда не жалуется. – От своего могущества Паршин аж скрежетнул зубами. Казалось, злость в нем растет от осознания своей силы и власти, прямо пропорционально смирению щуплого мужчины. Что-то было в этом Кокушкине провоцирующее. Он напоминал зверька, мелкого пугливого грызуна с выпученными глазами. Безропотность, какое-то раболепство, застывший в глазах страх вызывали в Егоре жалость.

Паршин широким шагом прошел на кухню, бесцельно двинул рукой тарелку с недоеденной кашей, задел эмалированную кружку с бледным чаем, тронул сахарницу с отломанной ручкой, сел на шаткий табурет, оперся локтем о стол и устало провел ладонью по лицу. Рядом, как предупредительный вассал в раболепном наклоне уже стоял Кокушкин и протягивал шариковую ручку. Паршин склонился над бумагой и что-то написал.

– Здесь распишись, Мачо-пикча, – он небрежно пододвинул на край стола бумажку.

– За что? – прошептал Кокушкин и потянулся за ручкой, словно и не ждал ответа. С поспешностью поставил роспись на месте, куда ткнул Паршин, положил ручку и на шаг отступил от стола. С готовностью и услужливостью посмотрел косыми увеличенными глазами на соцработника. Паршин с нарочитой значительностью посмотрел на закорючку, на Кокушкина метнул строгий взгляд и, не торопясь, стал складывать бумажку. Во всех его движениях читалась напускная небрежность, какая-то гнобящая сладострастность. Паршин напомнил Егору Есю Лобана. Он отвернулся. Прошелся рассеянным взглядом по захламленной кухне, с закопченным кафелем над плиткой, горе грязных тарелок в раковине, алюминиевым кастрюлям с подтеками. Окно было без занавесок, стекло ломаной линией пересекала трещина, разбитую форточку закрывал кусок оргалита. Пахло чем-то кислым и еще животным, словно в квартире держали собаку.

– Это твой новый начальник. Звать Егором…, Егор, как твое отчество?

– Вадимович, – отозвался Егор, отрываясь от созерцания кухни. – Это не обязательно…

– Обязательно, правда, Кока? – мужчина закивал. Затем развернулся к Егору, приподнял голову и внимательно, словно мог видеть только прямо перед собой, посмотрел на него. Паршин тем временем сложил бумагу, Егору показалось, что это бланк рецепта, и положил в карман куртки.

– Все, Мачо-пикча, нам некогда с тобой балакать, давай, веди себя хорошо.

Кокушкин закивал, левой рукой обхватил запястье правой и потер, словно с него после долгой носки сняли наручники.

– Вот и молодца. Иди, проводи гостей.

Дверь за соцработниками закрылась, но через несколько секунд снова распахнулась. – А, вы, – позади послышалось неловкое пыхтение, – вы, Константин Сергеевич, для мамы…, – мужчина снова замялся, засопел, а потом выдавил, – обезболивающего?

– Что? – гаркнул Паршин и обернулся. В следующее мгновение хлопнула дверь, и следом послышался щелчок дверной щеколды.

– Гаденыш, – зло процедил Паршин, – обезболивающие, помирать уже пора, – он говорил, играя желваками. Затем посмотрел на Егора, его лицо подобрело. Он улыбнулся и подмигнул. От этого подмигивания Егору стало нехорошо, словно коллега подписал его на какое-то грязное дело. Сделал соучастником, пусть не прямым, но бездейственным потакателем какого-то безобразия.

– Вот так с ними. Надо держать в тонусе, не то раскиснут и потекут. В тонусе, понял, – он сжал кулак, хрустнули суставы, и потряс перед лицом. Стиснул зубы, на тощих скулах заходили шариками мышцы, взгляд стал ледяным.

Потом, когда Егор шел домой, думал, может и правда, так надо. Он вспоминал вечно негодующую соседку, которая с товаркой с первого этажа такой же старой целыми днями полировали доски на скамье у подъезда. Неприязненными, долгими взглядами встречали и провожали всех прохожих. Их головы поворачивались вслед, словно радары отслеживают самолет – нарушитель. Смотрят в упор, не моргая, словно не человека смущают, а манекен в магазине рассматривают.

Дальше Егор стал вспоминать, как они лезут без очереди, бесцеремонно отпихивают его, возмущаются переброженным негодованием по всякому пустяку. Стоит одной зацепиться, как тут же подхватывает хор шамкающих и скрипучих ртов. И всякую чушь несут. А что в поликлинике твориться в очередях? От злости они сами друг друга кусают. Затевается перекличка и пошло – поехало: да кто когда пришел, да кто был первее, да кто за кем занимал, да кто во сколько встал, да что съел или вообще не ел, да кто чем болеет, и у кого больнее… Один не отозвался, его забыли, начали новую очередь, а за ним уже другие назанимали и пошел галдеж справедливого негодования. И лица у них такие, словно с годами затачиваются для возмущения. Кажется, они не способны улыбаться и выражать другие эмоции, кроме как сосредоточенное раздражение. И только вроде все выяснят, только утихнут самые рьяные, как кто-то забывает, за кем занимал и все поновой.

Порой Егору казалось, что у них такой аттракцион. Они специально в больницу ходят, чтобы погневиться, погонять кровь, расшерудить себя изнутри, убедиться, что еще не совсем старые, излить свою желчь и потом очищенными вернуться домой. А затем копить ее до следующего сеанса групповой терапии.

– Дальше у нас по списку Модест. Пьяница «конченный». Да к тому же катальщик. С ногами у него какая-то ерунда. Отнялись, – говорил Паршин, приподнимая воротник куртки и отворачиваясь от обжигающего ветра. – Тот еще крендель. Умника из себя строит, всякие закавыки порет. – Он замолчал, а потом встрепенулся, словно о чем-то догадался, и посмотрел на Егора.

– Слушай, Егорыч, а чего тебе одних «конченых» насовали, прямо, как на подбор. Ты психолог бывший? Учился может?

– Нет, пожарник, – пробубнил Егор и упрямо наклонил голову навстречу ветру.

– Знаю, что пожарник и про подвиг знаю. Но ты имей в виду, я бы тоже так сделал. Подыхать из-за какой-то старухи… Просто не повезло, что тебя застукали. А так бы померла и померла. Днем раньше, днем позже. Ничего, Егорыч, здесь тоже жить можно. Пусть денежек мало, топать приходится и старых колош терпеть, но есть и кое какие преимущества, – он похлопал себя по заднему карману, где хранился подписанный Кокушкиным рецепт.

– Я вот, что думаю, к Модесту мы потом заглянем, а сейчас сходи-ка ты в обувную мастерскую в «Дом быта», по этой квитанции получи боты, – он полез в карман. – Изотова просила. А я пока по делу одному срочному метнусь. Через полчаса встретимся у афиши на Красина. Потом ко мне, обмоем твое стажерство. Как тебе такое?

Они встретились через полчаса, как и договаривались у круглой будки с конусной крышей, обклеенной афишами и объявлениями. Егор получил из ремонта старые разношенные, подбитые женские сапоги на молнии с потрескавшейся кожей на сгибах и гарантийный талон, свернутый в трубочку, засунутый в голенище.

– Получил? Молодца. А сейчас айда ко мне, – Паршин поднял пластиковый пакет, предмет, напоминающий по выпуклым формам бутылку, заманчиво булькнул.

Обиталище старшего товарища встретило Егора хмурым взглядом черных низких окон одноэтажного деревянного барака с почерневшими от времени досками, с торчащими над шиферной крышей антеннами на длинных палках. Ступени крыльца