Стать бессмертным - Владислав Кетат

В голове у Евгения Ивановича один за другим начали всплывать эпизоды недавнего боя. Евгений Иванович вспомнил про Илью, осмотрелся вокруг, но Ильи нигде не было, а там, где он лежал, вернее, там, где была его голова, теперь блестела застывшая чёрная лужа.

Неожиданно, за спиной послышалось чьё-то громкое сопение. Голова мгновенно прояснилась, и Евгений Иванович, должно быть, со страху, лихо перевернулся с живота на спину, не выпуская из рук винтовки. Когда ствол упёрся в сидящую другом краю воронки фигуру, он рванул за спусковой крючок и, кажется, что-то при этом крикнул. Но вместо выстрела вышел только сухой безнадёжный щелчок. «Не заряжена», — мелькнуло в голове у Евгения Ивановича.

— Жень, опусти винтовку, — сказал человек, на которого был направлен ствол, — я патроны принёс.

Евгений Иванович узнал сначала голос, а потом, спустя секунду, и его хозяина. На другом краю воронки, трясясь, то ли от страха, то ли от холода, на карачках сидел Василий и что-то держал в протянутой руке.

5. Алексей Цейслер. Сениши

Мне снится лето. Азовское море, пляж и вертихвостка Танька, которую мне так и не удалось затащить в постель.

Я и не думал спать. Небезопасное это дело, спать в электричке. Я просто сидел с закрытыми глазами, но вагон так убаюкивающе раскачивался, что мои закрытые глаза стали вдруг что-то видеть, и я уснул. Из чёрного бездонья появилось лето, море и Танька, ещё какие-то лица, старые, молодые.

Кто-то трясёт меня за плечо, и я просыпаюсь. Поднимаю глаза и вижу пожилого контролёра с блестящим компостером в руке. Достаю из бумажника маленький белый билетик, дедок суёт его в компостер и безжалостно смыкает металлические челюсти. Стрик! — и раненый в правый верхний угол билетик возвращается ко мне в бумажник.

За окном пробегает кое-где пожелтевший, кое-где покрасневший мокрый осенний лес. Меня посещает мимолётное желание сойти и пройтись пешком, но я тут же ловлю себя на мысли, что, на самом деле, выходить мне совсем не хочется — лучше изучать эту красоту из окна, не замочив ног. «Только бы не пропустить листопад, — думаю я, — Ведь листопад — это единственное, что может оправдать нашу мерзкую подмосковную осень».

Из-за леса на пару секунд выглядывает маленькая церквушка с синей маковкой, и бабулька напротив торопливо на неё креститься. Я опять закрываю глаза, но Азовское море и Танька возвращаться не желают. Напротив, я вижу снег, много снега, целые поля, и каких-то идолов, торчащих вдали. Я открываю глаза…

Лес заканчивается, и теперь я могу наблюдать место своей ссылки — в недавнем прошлом посёлок городского типа, а ныне город Сениши. Железнодорожное полотно проходит по высокой насыпи, которая широкой дугой огибает городок, так что он сейчас весь, как на ладони.

Я вижу старые, в один, два этажа, дома, несколько тупых блочных пятиэтажек и огромный бетонный барак, наверняка тот самый «НИИгеомаш». Пейзаж напоминает пол в детской, на который маленький хозяин вывалил все кубики, которые у него только были: и большие, и маленькие. В центре композиции торчит церквушка, на которую по-походному крестилась моя попутчица.

Про эти самые Сениши я слышал много чего — коллеги рассказывали — но сам ни разу здесь не был. Тот самый, пострадавший от собственного юбилея, профессор Рыжов, по милости которого я сейчас и подъезжаю к старинному зданию железнодорожного вокзала, мне все уши прожужжал местными байками, хотя, по правде говоря, тут есть, о чём рассказывать.

Во-первых, город (который, кстати, гораздо старше Москвы) будто бы построен на месте не то высохшего озера, не то метеоритного кратера. Насыпь, на которой построили железную дорогу, называется Сенишинским валом и окружает город с трёх сторон. Говорят, в семидесятые здесь много копали и якобы даже нашли следы строительной деятельности. Потом, в восьмидесятые, копали опять, на этот раз немного в другом месте, но уже ничего не нашли. Дальнейшие раскопки были прекращены по просьбе министерства путей сообщения. Так что первые (по времени проведения раскопок) археологи посчитали этот вал памятником древнерусского зодчества, а вторые — природным образованием.

Но самая вкусная пища для любителей передачи «Очевидное/Невероятное» здесь — пещеры. Их раньше даже по центральному телевидению показывали, только убей бог, не помню в связи с чем. Они где-то за городом, в лесу с весёлым названием «Морный».

Про эти пещеры писали всякое, но куда они ведут и как далеко, никто точно не знает.

Говорили, что:

— в них прятались от набегов соседей с востока древние славяне;

— до войны туда зашла свинья с поросятами, и больше её никто никогда не видел;

— во время битвы за Москву туда уходили специальные разведгруппы, чтобы выйти на поверхность у немцев в тылу, и после возвращались обратно той же дорогой;

— потом немцы обнаружили вход в пещеру и взорвали его к чёртовой матери…

Короче говоря, сплошная беллетристика.

Но самое главное, совершенно непонятно, откуда эти пещеры здесь взялись. В смысле, кто их выкопал.

Электричка останавливается у короткой платформы без навеса, которая заканчивается жутковатой металлической лестницей. Аккуратно спускаюсь по ней сам и попутно помогаю спуститься бабульке — той самой, моей соседке. Это непросто — с чемоданом в одной руке и бабулькой в другой — но я справляюсь.

— Дай бог тебе, сынок, здоровья. Продли бог долгие твои веки, — шелестит бабулька губами и крестится.

— Не за что, — отвечаю я и торопливо отваливаю.

Здание, где помещается филиал нашего института, я нахожу легко — мне довольно подробно объяснили на кафедре, как идти. Белый двухэтажный особняк с большими, пока ещё тёмными окнами, стоит ровно посередине между церковью и НИИгеомашем, минутах в десяти ходу от платформы. Судя по табличкам на фасаде, здание не полностью наше — кроме нас тут ещё квартируются какой-то там колледж и редакция газеты «Вечерние Сениши».

Мне открывает уборщица с добрыми вылинявшими глазами. Я представляюсь, показываю удостоверение, но ей от меня нужно только чтобы я как следует вытер ноги о распластанный на кафеле серый прямоугольник. Выполняю условия и прохожу внутрь.

Кафедра здесь старинная. Стены толстые — метра полтора, потолки сводчатые. Плафоны светильников и вовсе ископаемые — торчат на длинных штырях из потолка, большие и пузатые, как на первых станциях московского метро. Могучие деревянные преподавательские столы расставлены вокруг алтаря любой кафедры сопромата — испытательной машины. На лабораторных работах с её помощью в жертву науке приносят небольшие металлические стержни — образцы. Их разрывают, сдавливают, ломают пополам и скручивают до разрушения…

В остальном, здесь всё, как обычно: полки с учебными пособиями, настенный складень Мор — Эйлер — Тимошенко[3], плакаты с диаграммой растяжения-сжатия, много стульев и чёрная трёхстворчатая доска.

В преподавательской пусто. Сажусь за Рыжовский стол, закрываю глаза и пытаюсь представить себе мою теперешнюю жизнь здесь. Ничего не выходит. Одна сплошная муть без проблесков и ориентиров. Открываю глаза и с удивлением обнаруживаю напротив, на задней стенке одёжного шкафа, зеркало, в котором как раз помещается моя физиономия.

«Вот те на! — говорю я себе. — Что-то не верится, что оно случайно тут оказалось, особенно если учесть, что мы с Рыжовым практически одного роста. Нарциссизм на рабочем месте, значит…»

До начала занятий остаётся ещё час, и чтобы убить время, я решаю покопаться в ящиках стола, благо они не заперты. Понимаю, это не совсем этично, но меня извиняет тот факт, что я теперь, вроде как исполняющий обязанности хозяина, и поэтому мне можно.

Через несколько минут поисков в самом нижнем ящике обнаруживаются старые «Науки и жизни», польские журналы мод и на самом дне — лишённый обложки туристический путеводитель по Сенишам. Аккуратно открываю первую страницу и начинаю читать:

…в двух с небольшим часах езды от Москвы по Рижскому направлению, в чудесных подмосковных лесах затерялся маленький посёлок городского типа — Сениши. Этот неотмеченный на многих картах населённый пункт с очень древней и богатой историей сегодня является культурным и научно-исследовательским центром, а также, благодаря изумительной по красоте природе, излюбленным местом отдыха местных жителей и москвичей.

Родословная этого чудного уголка уходит корнями в глубокую старь. Достаточно сказать, что находится он на месте древнего городища, возраст которого по приблизительным оценкам составляет 1700 лет…

Ох уж мне этот старый добрый стиль советских путеводителей! Ни с чем его не спутаешь. Неизвестный составитель писал так, вероятно, подражая автору какого-нибудь другого туристического путеводителя, по Суздалю или Звенигороду, а может, по Великому Новгороду. А тот тоже кому-нибудь подражал. Того же, кто первый придумал описывать простые вещи вот в таких вот выражениях теперь уже и не сыщешь…