Стать бессмертным - Владислав Кетат

И, правда, серый человечек поднялся и снова пошёл на них, немного пригнувшись.

Только сейчас Евгений Иванович заметил, что Васи в окопе нет.

— Сбежал! — крикнул Илья. — Гад, и на рубь сволочь! Хоть бы патроны оставил, скотина!

Грохнуло ещё, на этот раз справа.

— Это в пэтээрщиков, — сказал Илья. — Ствол длинный — жизнь короткая…

Снаряды теперь ложились правее, там, где закопались ребята с «удочками» — длинными противотанковыми ружьями.

Внезапно метрах в пяти перед «могилой» вырос огромный куст из снега и дыма. Евгений Иванович с Ильёй, что было сил, вжались в снег. Евгению Ивановичу показалось, что от этого разрыва (который был гораздо мощнее, чем прежние, видимо по ополченцам работала ещё и немецкая артиллерия) содрогнулась и треснула сама земля. На секунду он поверил в то, что земная твердь сейчас разойдётся по швам, и они с Ильёй ухнут куда-то вниз, в настоящую могильную черноту. Но ничего такого не случилось. Земля осталась, где была, разве что их «могилу» здорово завалило землёй.

Евгений Иванович несмело высунулся из-за бруствера и увидел в том месте, куда несколько секунд назад упал снаряд, здоровенную воронку.

— Айда, в воронку, — крикнул Илья, выскакивая из окопа, — ну, чего спишь, давай сюда!

Евгений Иванович дёрнулся было следом, но тут же оказался там же, где был — на дне окопа. Руки и ноги его не слушались, превратившись в упрямые деревяшки. «Да я, оказывается, замёрз», — с удивлением и ужасом подумал Евгений Иванович.

— Ну, где ты там? — кричал Илья из нового укрытия. — Сдрейфил?

— Да, сейчас! — от злости на самого себя заорал Евгений Иванович и что было сил погрёб следом за Ильёй задеревеневшими конечностями.

В воронке было тепло и пахло селитрой. Места внутри дымящейся ямы оказалось существенно меньше, чем в «могиле», но лежать было гораздо удобнее. Теперь Евгений Иванович был от Ильи слева, который сосредоточенно совмещал мушку и целик с тем, на кого он собирался истратить свой последний патрон.

Немцы сейчас были уже совсем близко. Можно было даже различить лица некоторых. Рты у солдат непрерывно раскрывались — они всё что-то орали, эти сверхчеловеки в уродливых горшкообразных касках. Хотели, наверное, напугать тех последних, кто отделял их от Москвы, или же выгнать свой собственный страх перед ними — последними защитниками варварской столицы.

Вдруг одна серая коробка, которая была ближе всего к окопам, круто взяла вправо и начала вертеться на месте, словно ужаленная.

— Ага! Готов! Прямо в гусеницу, ты видел! — заорал Илья. — Пэтээрщики — молодцы, черти…

Больше Илья не сказал ни слова. Евгению Ивановичу на правую щеку брызнуло чем-то горячим, и он увидел, как Илья мотнул головой, потом всем телом дёрнулся и ткнулся в снег тем, что осталось от его лица.

«Убит, — подумал Евгений Иванович. — Илья убит. Теперь стрелять мне».

Илья долго не отпускал винтовку. Его короткие ледяные пальцы намертво вцепились в цевьё, и Евгений Иванович, стараясь не глядеть Илье в лицо, разжимал их один за другим. Гладкое цевьё было ещё тёплым, когда он, наконец, взял в руки заветную винтовку, или же ему просто так показалось.

Евгений Иванович прицелился в серую фигуру слева от подбитого танка. Фигура всё время двигалась — то пригибалась, то приседала, то вставала в рост. Евгений Иванович нажал на спусковой крючок в тот момент, когда она в очередной раз присела; грохнул выстрел, и фигура запросто упала на бок.

«Как в тире», — подумал Евгений Иванович.

Больше стрелять было нечем. Евгений Иванович достал из внутреннего кармана пальто четыре тёплых, завёрнутых в промасленную бумагу винтовочных патрона и начал перезаряжать.

Он помнил, как это просто было на картинке: оттянуть затвор на себя и, через верхнюю щель в ствольной коробке запихать внутрь по одному все четыре драгоценных патрона. Но деревянные пальцы не слушались. Патроны не захотели попадать туда, куда было показано на том простом и понятном рисунке, в эту самую ствольную коробку, а напротив, один за другим угодили прямиком в грязный снег.

Евгений Иванович поднял глаза и увидел рядом, метрах в десяти перед собой, высокого серого немца с винтовкой, к которой примкнут страшный штык. Широкий и длинный.

«Этот-то свою точно нормально перезарядил», — пришла Евгению Ивановичу в голову совершенно ненормальная мысль.

Он был от сапог и до каски в снегу, этот немец, Хорст или Гюнтер, а, может быть, Вальтер… не на шутку запыхался — тяжело дышал, изо рта его валил густой пар, как из ноздрей у ломовой лошади. Евгений Иванович смотрел прямо в его узкое, вытянутое лицо под каской, надетой поверх вязаного шлема. Оно было красивым, правильной формы и с мужественным подбородком, это лицо. И глаза были большие, светлые, возможно даже голубые…

Евгению Ивановичу захотелось побежать со всех ног назад, в лес, куда раньше драпанул Василий, но вместо этого он зачем-то поднялся из воронки навстречу этому длинному немцу, имея против него, по сути дела, дубину — незаряжённую трёхлинейную винтовку. Немец присел на колено и навёл на Евгения Ивановича свою.

В следующую секунду что-то резануло Евгения Ивановича по голени, будто кто-то со всей силы ударил ребром металлического уголка ему прямо под коленную чашечку. Нога сама собой подломилась, и он осел сначала на одно колено, потом на оба, а после, выронив винтовку, упал в снег лицом вниз. Евгений Иванович закрыл глаза и заплакал. Он понял, что сейчас этот извалявшийся в подмосковном снегу немец, его, несомненно, пристрелит, или воткнёт в спину свой широченный штык.

Евгений Иванович никогда бы ни подумал, что встретит смерть вот так, безоружным и беспомощным, лёжа кверху задом в сугробе; она, смерть, всегда представлялась ему заключительным актом некого публичного геройства, красивая, мгновенная, безболезненная…

«Кончено. Всё кончено, — стучало у него в голове. — Край. Конец. Ни черта больше не будет, ни черта…»

Говорят, что перед смертью человек видит всю свою жизнь в ускоренной перемотке, только Евгений Иванович ничего такого не увидел. Ему было просто до чёртиков больно коленку и до чёртиков же обидно, что его прямо сейчас, с секунды на секунду, прибьют, как…

Внезапно Евгений Иванович почувствовал, что кто-то тащит его за здоровую ногу назад, обратно в воронку. Забыв про немца и про всё остальное, он обернулся, но никого сзади себя не обнаружил. В воронке кроме него и мёртвого Ильи никого не было, но кто-то его тянул… вниз, вниз…

«Черти, — в ужасе подумал Евгений Иванович, — это черти. Меня, наверное, уже убили. Тот немец убил, из своей винтовки, или штыком заколол, а черти тащат под землю, в ад, непременно на ту самую чугунную сковородку, про которую в красках рассказывал рано выживший из ума дед Андрей…»

Тем временем голова Евгения Ивановича поравнялась с краем воронки. Он пытался за что-то ухватиться, загребал руками снег, вцепился в Илью, но тот оказался опорой никудышной, повалился сверху, только ускорив движение вниз. Евгений Иванович хотел закричать, но снег с землёй уже залепил ему уши и рот, так, что он уже не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни выплюнуть эту ледяную кашу. Он стал задыхаться. Внизу живота мерзко защекотало. Он опять попытался закричать, но опять не вышло ничего, кроме ужасного мычания, а потом стало темно.

Евгений Иванович очнулся на дне той же самой ямы, куда пополз за Ильёй. Он лежал на спине со скрещёнными на груди руками, и смотрел на кусок грязного темнеющего неба без облаков, ограниченный рваными краями воронки. Левой ноги он не чувствовал. Евгений Иванович приподнялся на локтях и увидел, что она от середины голени до середины бедра замотана белым. Он аккуратно ощупал ногу и обнаружил под повязкой сбоку, палку шириной в ладонь, а на своих руках отличные армейские варежки, которых раньше, разумеется, не было. В голове шумело. Евгений Иванович перевернулся на живот и, хватаясь руками за каменную, успевшую замёрзнуть землю, помогая себе здоровой ногой, стал неуклюже выбираться.

Винтовка его лежала на естественном бруствере стволом на запад. Евгений Иванович схватил её двумя руками и, осторожно высунулся из воронки. Впереди, шагах в четырёх, поджав к животу ноги, на правом боку лежал его давешний немец. Винтовка со страшным штыком была всё ещё в его руках, но сам немец был уже мёртв. На недельной, должно быть, щетине, бровях и ресницах у него лежал колючий белый иней. Евгений Иванович всмотрелся в его мёртвое, слегка занесённое снегом лицо и вспомнил, какое оно было красивое пару часов назад. Теперь, скрученное гримасой, оно было до отвращения безобразным, поскольку выражало нечеловеческое страдание, видно, пуля кого-то из наших попала ему в живот, и он ещё долго мучался, прежде чем костлявая дошла наконец-то к нему по нашим сугробам.