Охотник за головами (ЛП) - Каррэн Тим

Я добрался туда перед самым закатом, а когда стемнело, уже сидел в одном из бункеров со знакомыми пехотинцами — Смоуксом, Байонном и Драчуном. Мы курили травку и травили байки в тусклом свете керосинки, пока вокруг рвались артиллерийские снаряды — и внутри периметра, и снаружи. Со временем привыкаешь, и обстрелы становятся частью твоего естественного ритма. По-настоящему жутко делалось только когда обстрел прекращался — тогда наступала мёртвая, пробирающая до костей тишина.

В общем, сидели мы там, и пехотинцы травили истории о патрулях, засадах и прочем. Вскоре разговор свернул на всякую жуть и мрачнятину, и понеслись байки — одна за другой. О захваченных американских подразделениях, которым китайцы промыли мозги, и теперь они воюют на стороне вьетконговцев. О какой-то неизвестной, чудовищной форме триппера, что ходила по Сайгону и превращала твои причиндалы в чёрное месиво. Байонн говорил, что слышал, будто армейские медики держат на Филиппинах какой-то лагерь для пехотинцев, подцепивших эту заразу.

— Как колония для прокажённых, — сказал он. — Эти пехотинцы уже никогда домой не вернутся, они там разваливаются на куски, чтоб меня.

Смоукс рассказал нам про массовые могилы северовьетнамцев под Хюэ и про какой-то взвод морской разведки, который накрыло странным дефолиантом, и теперь они бродят и пьют кровь, а глаза у них светятся жёлтым в темноте.

— Они где-то там, чувак, — уверял он, — охотятся и охотятся, им плевать, американец ты или вьетнамец, лишь бы кровь была.

Я слышал истории о каннибализме и пытках, о секретных тюрьмах ЦРУ в Камбодже, где над пленными вьетконговцами проводили жуткие эксперименты. О каком-то двинутом пехотинце из первого батальона пятого полка морпехов, который собирал себе тело из мёртвых вьетконговцев, сшивая его как доктор Франкенштейн. Последнее, что о нём слышали — искал пару ног, чтобы закончить работу. И понеслось — охота за трофеями, казни, бактериологическое оружие, тайные лагеря и спятившие отряды «зелёных беретов», одичавшие до того, что охотились на Чарли в джунглях в набедренных повязках, со щитами из человеческой кожи.

Я решил, что самое время рассказать мою историю про охотника за головами.

Может, в обычном мире люди бы и посмеялись, но не здесь. Не во Вьетнаме и уж точно не в Кхесане, где все были чертовски суеверны, а истории о призрачных батальонах и гигантских тиграх, утаскивающих людей в джунгли, сыпались как дождь.

Байонн сказал:

— Чёрт, я уже слышал эту хрень. Ничего нового, Мак, она древняя. Вьеты её рассказывают. Какой-то десятифутовый ублюдок шастает и собирает головы. Полная чушь, конечно, но когда ты ночью в джунглях и слышишь там что-то, что-то здоровенное, чёрт, тут-то и начинаешь думать.

Драчун говорил редко, но когда открывал рот, пехотинцы слушали. Он сказал:

— Я не знаю насчёт этой байки про великана, но у меня есть история для вас. — Он медленно затянулся косяком, дым сочился из его ноздрей. В свете лампы его лицо казалось жутким и призрачным. — Полгода назад мы были в патруле, в нагорье, и наткнулись на группу разведчиков дальнего действия. Четверо. Висели за ноги в джунглях. Не изуродованные, как гуки обычно делают. Только головы отрезаны, и всё. На земле были следы... здоровые следы. Это всё, что скажу.

Хотя было жарко и влажно, воздух как кисель, по спине у меня пробежал холодок. Мы все просто сидели, очень тихо, вслушиваясь. Снаряды падали с перерывами, и время от времени слышались глухие хлопки пистолета. Просто кто-то из пехоты стрелял по крысам. В Кхесане крысы были здоровенными. Разжирели на наших отбросах, помойках и обилии трупов. Некоторые размером с кошку. Такие жирные, что едва ползали.

Байонн прикурил сигарету:

— Да, там снаружи творится такое, о чём даже думать не хочется. Такое, от чего кровь в жилах стынет.

Мы вылезли из бункера, и даже с закрытыми глазами я бы узнал, что нахожусь в Кхесане — запах горящего дерьма и мокрого брезента, старой крови и разорванного металла создавал особую вонь, присущую только этому месту.

Снаружи стояла чернота, осветительные ракеты взлетали снопами белых искр, медленно падая к земле и заливая местность стерильным молочным светом, который рождал дикие, мечущиеся тени, а порой замораживал всё, словно статуи. Внутри периметра стреляли осветительными минами из шестидесятимиллиметровых миномётов. Они разрывались оранжево-магниевыми огненными шарами, выхватывая из темноты паутину вражеских траншей и окаймляя подступающие деревья жутким сиянием — словно какой-то зловещий, проклятый лес. То и дело грохотали пулемёты пятидесятого калибра, когда замечали движение в изрытой воронками нейтральной полосе. Слышалась стрельба из винтовок, было видно, как снайперы поднимают оружие над мешками с песком, эхом разносились выстрелы и крики, когда попадали в солдат северовьетнамской армии.

Мы со Смоуксом сидели, привалившись спинами к мешкам с песком, пока снаружи начиналась заварушка. Взлетали ракеты и мины, люди кричали про движение за проволокой. До нас докатывались раскатистые, глухие удары тяжёлой артиллерии — это, как мы знали, били с опорных баз морпехов, врезанных в вершины холмов вдоль демилитаризованной зоны, по скоплениям войск и позициям северовьетнамцев в джунглях.

Мы выглянули поверх бруствера, и в свете ракет увидели, как вражеские солдаты петляют между воронками на этом изрытом, истерзанном подобии кладбища. Их прижало в небольших карманах, сотня, не больше. Между нашими снайперами и тяжёлыми пулемётами они и не думали высовываться на открытое пространство. Стреляли вверх по нам, а их артиллерия из-за лаосской границы поливала нас свистящими снарядами. Вскоре над деревьями появился С-47 с осветительными ракетами и открыл огонь по этим беднягам из семь-шестьдесят-двух миллиметровых многоствольных пулемётов по прозвищу «Майк-Майк» — каждый выплёвывал триста пуль в секунду. Некоторые северовьетнамцы запаниковали и бросились бежать — их тут же разрезало пополам пятидесятыми. С-47 сделал два захода, и внизу всё стихло, если не считать криков и стонов раненых.

Снайперы развлекались всю ночь, отстреливая гуков, которые пытались подобрать своих мертвецов.

Мы со Смоуксом обходили позиции, осматривая обстановку.

Прошли мимо возвышающейся диспетчерской вышки и тёмных силуэтов зданий и бункеров с их изодранными стенами и крышами из мешков с песком, продырявленными снарядами. Миновали бункер «морских пчёл»[2] и натыкались на группы морпехов, которые продолжали травить мне истории одну за другой, пока голова не пошла кругом... а потом мы услышали крики внутри периметра. Несколько человек побежали туда — посмотреть, какого чёрта происходит. Когда подобрались ближе, я увидел горящие фонари и орущих, матерящихся людей.

Крики доносились из миномётного окопа, окружённого высокой стеной из мешков с песком. Медики там ползали между штабелями ящиков с боеприпасами. Один делал пехотинцу какой-то успокоительный укол.

Полковник Лейтон был там, злющий, как никогда раньше. В бронежилете, каску снял и лупил ею себя по ноге.

— ОТОМСТИМ ЗА ЭТО, СУКИ! — орал он так, что даже северовьетнамцы наверняка слышали. — ГРЁБАНЫЕ МУДАКИ, УБЛЮДКИ-УБИЙЦЫ! ПРИДЁТ ВРЕМЯ РАСПЛАТЫ, И ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ ВАШИ ЖЁЛТЫЕ ЗАДНИЦЫ, КОГДА ОНО НАСТАНЕТ!

Там лежало четверо убитых морпехов, которых медики накрыли брезентом. Лейтон увидел меня, прожёг взглядом насквозь, потом подозвал.

— Хочешь кое-что увидеть, Мак? — спросил он, и в его голосе звенели безумные нотки. — Иди, глянь. Просто, чёрт подери, посмотри на это.

Когда я спустился туда, один из медиков стал откидывать брезент, полотнище за полотнищем, и я увидел — господи боже, я это увидел... и лучше бы не видел. Тела не были повреждены, только забрызганы кровью. Могло показаться, что они просто спят... если бы не то, что все четверо были обезглавлены.

— Использовали что-то чертовски острое, — сказал один из флотских санитаров. — Срезало головы начисто, как ёбаным мечом.

Вокруг меня люди стонали и всхлипывали, а я мог только стоять и смотреть. Наконец кровь вернулась в конечности, и я смог двигаться. Мы со Смоуксом переглянулись, думая об одном: что же должно быть настолько бесшумным и безжалостным, чтобы так расправиться с четырьмя морпехами.