Восторг и горечь (сборник) - Виктор Слипенчук

Пригласил меня в гости, дал адрес – недалеко от Пицунды. А так как я не зацикливался на семинаре, то решил съездить к нему. К тому же в те времена в Барнауле не было лука, а жена сказала: без лука не приезжай. Думаю, если что, хотя бы луку куплю.

Лохматый человек не обманул. Со всей его семьёй посидели. Меня они снабдили луком и десятилитровым пластмассовым бочонком с вином («изабеллой»). Приехал в Пицунду уже потемну, а поутру выхожу из комнаты – сидит в палисаднике одинокий-одинокий человек, совсем одинокий. Смотрю и поверить не могу – Конецкий, он ли?! Подхожу.

– Здравствуйте, Виктор Викторович!

– Ну здравствуй.

Стало быть, он. Говорю, я такой-то, из Барнаула, просил у вас рекомендацию. Он хмуро так ответил – не помню, вас таких здесь много.

А он, оказывается, на фуршете по окончании семинара так горячо выступил против всех этих семинаров, семинаристов и писателей-учителей, плодящих графоманов. Но я-то не был на фуршете, добывал лук. И меня задело – вас таких здесь много. Говорю, но вы же написали мне в письме, что отдали мои книги полякам на момент перевода.

– А, так ты за гонораром пришёл?!

Поодаль от него сел на лавку, сижу, сказать нечего. Сижу, а в мозгах одна мысль – надо уходить, ещё подумает, что действительно жду гонорара. А он взглянул на меня и словно мысль прочитал, со злым ехидством подытожил:

– Сидишь, ждёшь?!

– Да ничего я не жду, – встал и пошёл к себе.

Он остановил – слушай, старик, у тебя не найдётся опохмелиться?

К моей комнате подошло ещё человек пять. Что-то как бы по воздуху передалось. Так, гуськом, друг за другом, и вошли в мою комнату. И такой хороший разговор получился о писательстве, о предназначении писателя, о человечности.

Где-то в обед за мной провожающий прибежал, сообщил, что руководитель нашего семинара Виктор Андреевич Ильин (прекрасный, незаслуженно забытый очеркист) сказал, чтобы немедленно шёл в автобус, на самолёт опаздываем. Я схватил что мог, а на мешок с луком рук не хватило. Виктор Викторович вскинул мешок себе на плечи, и мы побежали к автобусу.

Автобус фешенебельный, с затемнёнными окнами, как витрина роскошного магазина. А мы с какими-то сумками, мешками. Все расступились – Виктор Викторович Конецкий, живой классик. А он прошёл в автобус и, по-моему, кого-то нарочно мешком зацепил. Мы обнялись, больше для окружающих, он вышел из автобуса, и сразу дверь захлопнулась – поехали. Поехали, и тут Виктор Андреевич Ильин со свойственным ему добрым юмором заметил:

– Ну, знаете, Виктор Трифонович (он с первого дня семинара и потом всегда называл меня по имени-отчеству), я ждал от вас всего чего угодно, но чтобы классик помогал вам внести в автобус мешок с луком, – такого нет, не ожидал.

Разрядил обстановку.

А потом, уже много лет спустя, я послал Виктору Викторовичу свой рассказ, опубликованный в журнале «Слово» (к сожалению, это было время какого-то склочного размежевания писателей на «своих» и «чужих»), и он позвонил мне по мобильнику, мобильники тогда только входили в жизнь. Очень удивился, что я в Берлине. Восхищённо сказал: надо же – чудеса. Сообщил, что читать мой рассказ не будет, что он поэтому только и позвонил, чтобы я не обижался и не ждал ответа. И это тоже был жестокий урок того времени.

На следующий день я ему сам позвонил. Мы говорили о другом. Но в молчаливых паузах – прощались. Я сказал, что сразу после Берлина приеду к нему, но он не разрешил.

Проза Виктора Викторовича Конецкого полна сверкающих алмазных россыпей. Он умел говорить о поэзии как о замечательном путешествии, а о путешествии – как о замечательной поэзии. Он любил Виктора Петровича Астафьева и Василия Владимировича Быкова, которому в разговоре со мной всегда передавал привет.

17. – Вы автор как прозаических, так и поэтических книг. Какие особенности имеет проза поэта и поэзия прозаика?

– Наверное, такой вопрос имеет смысл в статистическом плане, если исследовать большое количество прозы поэтов и поэзии прозаиков. А в обычной жизни больше бросаются в глаза индивидуальные качества писателя. Когда в поэзии и прозе работают такие гениальные мастера, как Пушкин, Лермонтов, Бунин, практически невозможно по их произведениям производить сортировку – в какую корзину надо отправлять автора, где он больше поэт, а где прозаик. Всё исполнено на высочайшем уровне мастерства.

Единственное, что всегда отмечал для себя в прозе Пушкина, – у него проза голая, практически отсутствует живопись, свойственная Гоголю. Но значит ли это, что проза Пушкина уступает гоголевской или затмевается ею? Нет, и ещё раз нет. Тонкое наблюдение, владение словом иногда дают сто очков вперёд живописанию, и наоборот. Не случайно кому-то нравятся стихи Пушкина, а кому-то Лермонтова. А возьмите стихи Ивана Алексеевича Бунина и его же рассказы – ей-богу, решительно невозможно определить, в какую «корзину» – поэта или прозаика – надо «класть» этого мастера слова.

Лев Николаевич Толстой восхищался прозой Лермонтова. Именно прозой. Он считал, что из Лермонтова получился бы величайший прозаик.

Мне представляется, когда писатель держит себя в хорошей рабочей форме – настроение способствует угадыванию жанра произведения. Как говорится, по наитию иду к общежитию.

18. – Вы помните, когда написали своё первое стихотворение? – Помнить не помню, но прикинуть могу – где-то в восемь-девять лет.

19. – В поэтический сборник «Свет времени» вошли стихотворения, написанные вами в разные годы. Их объединяют доверительная авторская интонация, желание осмыслить пройденный путь. Помните ли вы обеты, данные в юности?

– Обеды помню. Обеды в офицерской столовой, в которой мы, пацаны, ели на талоны военных лётчиков, воевавших в Северной Корее. Впрочем, об этом написано в повести «Смеющийся пупсик». А вот обеты, подобные Александру Герцену и Николаю Огарёву, присягнувшим на Воробьёвых горах пожертвовать своей жизнью за-ради борьбы с самодержавием, – такого не помню.

Хотя все мы были патриотами. Село Черниговка своей сутью делилось как бы на зоны. Собственно Черниговка и черниговцы: это средняя школа № 1 и семилетняя школа № 2. Станция Мучная: дети рабочих рисозавода, мехзавода, мы – колхозники, дети военных из гарнизона – всё это зона школы № 3. Дрались улицами и зонами. Колхозники считались самыми безответными, нас, колхозников, никому не возбранялось обзывать, бить и гнобить. Мы были рабами рабов. Сталинский посыл – чем ближе к коммунизму, тем жёстче классовая борьба – до того закомпостировал людям мозги, что вот совсем недавно известный театральный режиссёр Юрий Петрович Любимов вдруг сравнил работу своих таганских птенцов с колхозом. Маразматическое сравнение, как говорится, ни к селу ни к городу, но тем наглядней продемонстрировал идеологический маразм существовавшего в нашем советском обществе классового неравенства заводского рабочего и колхозного крестьянина.

И всё же мы, колхозники, росли патриотами своего села, своего государства. Нам хотелось, чтобы наша Черниговка была лучшим селом Приморья. И село таки было лучшим. В наше время все улицы были озеленены. Мой отец, председатель колхоза имени Молотова Трифон Аксентьевич Слипенчук, уделял особое внимание благоустройству села. Возле шоссейных трасс были вырыты отводы для воды – в Приморье не редкость затяжные дожди. Я, как сын председателя колхоза, искренне мечтал, чтобы Черниговка наполнилась Героями Советского Союза. Чтобы вот так просто шёл куда-нибудь и мог встретить настоящего Героя, потому что с детства знал, что всюду, где есть они, на них дивятся и восторгаются местом, где они родились или живут.

Когда прочёл «Дерсу Узала» Владимира Клавдиевича Арсеньева, а потом услышал в одноимённом фильме гениального Акиры Куросавы упоминание о Черниговке (там кто-то, идя по железнодорожной насыпи, сказал, что до Черниговки осталось восемьдесят километров), – представляете, не сто, не двести, а ровно восемьдесят, – и сразу мостик – «80 000 километров под водой» Жюль Верна, и Черниговка уже не Черниговка, а в некотором роде таинственный порт приписки «Наутилуса» капитана Немо. Восемьдесят километров до Черниговки! Я был на седьмом небе. Мне очень хотелось, чтобы в Черниговке было как можно больше знаменитых, известных людей и о моей родной Черниговке знали хотя бы чуть-чуть даже в Москве.

20. – Ваши стихи на аудиодиске читают народные артисты России Александр Филиппенко и Михаил Козаков. Расскажите, как складывалось сотрудничество с ними? – Никак не складывалось, то есть сотрудничества, в полном понимании этого слова, не было. И не надо думать, что автор или артисты в том виноваты – нет, никто не виноват. Помните стихи великого Расула Гамзатова?

Если верный конь, поранив ногу,

Вдруг споткнулся, а потом опять,