Зима в стране "Ласкового мая" - Андрей Разин

— Главное, чтоб было красиво. Специально для вас мы пригласили танцевальное трио "Экспрессия" от Пугачевой. Думаю, вам понравится.

А мне все и без того нравилось. После бескрайних пшеничных полей колхоза, после беспросветной моей жизни синее море, белый пароход и приятное общество были восхитительны. Жаль только, что все без исключения популярные артисты считали своим долгом о чем-нибудь попросить меня. Причем, действуя в лучших традициях отечественной эстрады, они просили не столько о себе, сколько о том, как бы дать укорот своим коллегам по святому искусству. Крис Кельми умолял, чтобы мои родичи прижали его патрона по Ленкому Марка Захарова. У Серова тоже оказались недруги, да и другие коллеги рвали и метали. Я обещал всем помочь. Но единственный, кто тронул меня всерьез, так это Ирина Понаровская, рассказавшая, как ее просто-таки гоняет по всему полю Алла Борисовна. Вот Ирине, если бы я мог, то помог бы обязательно… Я понял, что искусство совсем не безобидная вещь, не ромашковое поле, где резвятся таланты. Я впервые подумал о своем колхозе с нежностью. "Человек человеку композитор" — вспомнилась мне услышанная где-то мудрость, но деваться было некуда. "Грузия" бороздила просторы Черного моря, эстрада становилась судьбой, а композиторы, поэты-песенники и солисты — постоянными спутниками жизни. Широта и многообразие профессии с особой силой открылись мне на залитых солнцем палубах теплохода. На пути к успеху нужно иметь крепкие локти. Рассчитывать можно лишь на себя.

…Итак, наступили сутки моих съемок. Я старался, Наташа Высоцкая выжала максимум из съемочной аппаратуры и морского пейзажа. В целом, получилось неплохо. Я уже кое-что соображал и потому мог дать реальную оценку отснятому клипу. Но беда подстерегала меня с другой стороны. Главный редактор музпрограмм телевидения, дочь знаменитого полярника Кренкеля Людмила Эрнестовна обладала характером айсберга. Ее боялись даже такие бойцы, как Кобзон и Добрынин. Людмила Эрнестовна запросто могла указать на дверь самому что ни на есть народному артисту. И как мне кажется, она была очень проницательной и что-то заподозрила в отношении меня. По-моему, она подвергла сомнению крепость моих родственных уз. Во всяком случае, мне сообщили, что на худсовете Людмила Эрнестовна сказала как отрезала:

— Не пойдет.

Причем, проведя детские годы в обществе покорителей Арктики, Л. Э. Кренкель была большим знатоком человеческих душ. Она зашла к Попову и убедила его, что мое неважное исполнение песенки может нанести вред престижу высокой семьи, а это в свою очередь, скажется на отношении руководства к Попову. Божий промысел особенно сложен в тех сферах, которые зовутся руководящими. С одной стороны, Людмила Эрнестовна заставила дрогнуть товарища Попова, с другой — поставила меня перед выбором: либо признать ее силу, либо навсегда покинуть пределы Останкино. Удар был рассчитан точно. Узнав, что во мне сомневается главный редактор, рядовые сотрудники тут же стали относиться ко мне более чем прохладно и делали вид, что не встречались не только на борту "Грузии", но и вообще никогда не слышали о человеке по фамилии Разин. Меня уже ни о чем не просили и вообще утратили всякий интерес. Нужно было спасать положение. Я не видел никакого выхода кроме как бороться с коварной Людмилой Эрнестовной ее же оружием. В этой священной борьбе меня вдохновляли не только личные амбиции и несбывшиеся надежды увидеть себя в "Утренней почте". Покрутившись месяц в музыкальной редакции, я открыл для себя много маленьких секретов. Увидел, что могучее администрирование Людмилы Эрнестовны создало уникальный климат. В самых престижных передачах участвовали одни и те же лица. Пахмутова, Лещенко и Толкунова, да еще несколько великих, не сходивших с экранов. Другие должны были без устали "заинтересовывать" телебоссов, иначе им ничего не светило. Вкусовщина царила страшная. Передача "Песня года" превращалась в состязание не песен, а композиторов, и победители были известны заранее. Все новое и свежее рубилось на корню. Короче, полная безысходность. И абсолютистское правление Людмилы Эрнестовны. Она казалась несокрушимой как Останкинская башня.

Уж если мне и не суждено стать звездой эстрады, то хоть помогу артистам по-настоящему!

Я принял это решение, и на душе стало спокойно. Жаль, конечно, что я не родня высоким людям, но не беда. Вперед!

Я нашел Игоря, вновь уселся в "Чайку" и подкатил в Останкино. Из машины позвонил Попову.

— Есть конфиденциальный разговор. Срочно спускайтесь вниз.

Видимо, мой тон вновь поколебал зловредную информацию Кренкель. Сбитый с толку вальяжной "Чайкой", Попов вообще растерялся.

— Владимир Иванович, — начал я как можно более торжественно, — вчера я оказался свидетелем одного директивного разговора. Вы понимаете меня…

— Вполне, — упавшим голосом подтвердил Попов.

— Так вот, шла речь о том, что из вашего близкого окружения идет утечка информации. В частности, муссируются слухи,

что вы, в свое время, пользовались особым вниманием товарища Фурцевой. И это теперь признается серьезным идеологическим недостатком. Могут последовать оргвыводы.

— Да вы что?! Кто мог сказать такое?! Вы же знаете меня,

Андрей Александрович, как безупречного человека и коммуниста… Мне польстило доверие товарища Попова, но обстановку следовало обострить.

— Я-то знаю, но вы ведь понимаете, какой идет резонанс?!

— Но кто же распускает эти слухи?

И хотя в свое время этими "слухами" тешилась вся чиновная Москва, о чем товарищ Попов был прекрасно осведомлен, я сделал еще более многозначительное лицо и перевел разговор на то, что мой высокохудожественный клип почему-то не появился в "Утренней почте".

— Мы так ждали его, просто всей семьей ждали, а тут такая досада.

— Мне кажется, я вас понял, — сказал Попов, — думаю, что ваш клип с удовольствием будет воспринят общественностью. А редакцию мы укрепим.

Неисповедимы начальственные гневы и милости. Кого и к чему обязывал мой разговор? Светская болтовня о событиях тридцатилетней давности. Сущие пустяки… Но вскоре под каким-то благовидным предлогом Людмилу Эрнестовну с почетом отправили на пенсию, а режиссеры и редакторы вновь прониклись ко мне жутким почтением и норовили при встрече озадачить какой-нибудь просьбой. Только мне наскучили эти игры. Конечно, лестно быть племянником Генсека, ногой открывать двери, наводить тень на плетень. Но мне это обрыдло. Да и честно говоря, после ухода Кренкель с поста главного редактора я как рядовой телезритель не обнаружил особых перемен. Вместо одной обоймы завсегдатаев телеэкрана поселилась другая. Вот и все. А мне стало казаться, что на телевидении свет клином не сошелся, и можно делать интересные дела и без помощи всесильного голубого экрана. Так что я добровольно сложил с себя обязанности родовитого "племянника" и принялся торить пути к успеху собственными ногами.