Зима в стране "Ласкового мая" - Андрей Разин

— Кто это? — спросил я Ларису.

— Кстати, познакомьтесь. Это Катя Семенова. А это…

Лариса Микульская наклонилась к Катиному уху и что-то горячо зашептала. Катя Семенова стала глядеть на меня с еще большим интересом.

— Ну вот и славно, — пропела Микульская, — давайте начнем.

Мы пели и веселились как дети. Радиофонограмма, состоящая из очередного шедевра С. Острового и И. Любинского, способна была потрафить самому изысканному вкусу:

Ты и я и берег моря, Берег моря, ты и я…

Бедные гости фестиваля. Но я не думал о них. Настал мой звездный час. Я в студии, я записываюсь на "ТВ", рядом со мной хоть и не слишком завидная, но все же певица. Единственное, что меня несколько смущало, так это весьма заметная беременность Кати. А Микульская неиствовала:

— Чудесно! Вы создаете образ. Покружитесь! Андрей, возьмите Катю за талию. Но в этот вечер я был способен справиться и с гораздо более трудной задачей. Мир вокруг был прекрасен.

— Андрей, можно, будем на ты? — сказала мне Катя, когда Микульская, ослабев от творческого напряжения, охлажда

лась кофе, — очень рада с тобой познакомиться. Ты танцуешь как бог.

Я навострил уши.

Что-то не то. Уж что-что, а танцую я как бревно. Видно, будет о чем-то просить. Точно. Катя оказалась инициативным человеком.

— Будем творческими друзьями. Нам нужен человек с таким диапазоном. Эстрада нуждается в помощи. Ты поможешь?

— Конечно, — пробормотал я, — а в чем дело?

Катя стала деловито загибать пальчики. Во-первых, нужно приструнить кое-кого. Зажрались. Во-вторых, нам не хватает хороших композиторов. В-третьих, нужно срочно увеличить концертные ставки. Катя Семенова развернула целую программу реформы музыкальной жизни, и если бы я действительно был вхож в высокие сферы, мне пришлось бы нагрузить руководство страны многообразными проблемами. Но поскольку кроме Алешкиная не был близок ни с кем из представителей руководства, то со спокойной душой глянул Кате в глаза и сказал:

— Не волнуйся, завтра же проинформирую дядю, и он даст команду.

Она благодарно улыбнулась. Катя оказалась очень своеобразным человечком. Потом, когда миф о дяде лопнул, она опубликовала в ленинградской "Смене" интервью, где со всей принципиальностью заявила о том, что вообще меня не знает и знать не хочет. Я обрадовался за нее — может далеко пойти. Если улучшит качество вокала. Но это было уже потом…

А пока за окном занималось ясное московское утро. Лариса Микульская горячо поздравила с дебютом и выразила уверенность, что я сообщу о ее вкладе в подготовку творческой молодежи дяде. Я, естественно, пообещал. Мой самолет улетал в полдень, так что было время позвонить товарищу Попову.

— Все было очень хорошо, — сказал я Попову, — товарищи сработали отлично. Я проинформирую. Попов ответил очень серьезно:

— Есть.

Через два дня все репродукторы населенных пунктов колхоза имени Свердлова исторгали шедевр Острового в моем и Катином исполнении. Я стал фигурой общесоюзной славы. Даже недоверчивый Алешкин потеплел и буркнул что-то вроде "молодец". Вот когда я осознал всю афористичность легенды о человеке, который проснулся знаменитым. Но успех надо было развивать. Теперь уже никакая сила не могла удержать меня в колхозе, и Ставропольщине было суждено лишиться будущего орденоносца. Отпросившись у Алешкина, я вновь отправился в Москву. Но теперь я чувствовал себя гораздо более уверенно, как человек, познавший телевизионное дело. К моему удивлению, директор музыкальной фирмы Чер-навский, которому я предложил свои услуги в качестве сотрудника, отнесся ко мне с почтением.

— Слышал, старик, слышал. Круто. Хочешь поработать у нас?

— Да.

— Только пойми, у меня плохи дела на телевидении, — грустно сказал Чернавский, — режут, выбрасывают. А без телевидения ни одной песни не раскрутишь. Может замолвишь словечко где надо?

— Конечно.

Мне так хотелось работать в музыкальной фирме, что я вновь стал на неверный путь родственника высоких людей. Сказав "а", надо было говорить "б". Не без труда узнав телефон замзавотделом агитпропа ЦК КПСС Севрука, я позвонил ему. Как и Попов, товарищ Севрук отнесся к упоминанию колхоза имени Свердлова со всей партийной ответственностью. Я сплел ему незамысловатую историю о том, что у нас — руководства знатного хозяйства — заключен творческий договор с Чернавским, которого дискриминируют на ТВ. Надо поправить товарищей.

— Поправим, — ласково откликнулся Севрук, — не беспокойтесь. Я дам поручение.

Итогом этого таинственного поручения были немедленные звонки Чернавскому и приглашения тотчас же сотрудничать с главной редакцией музыкальных программ. Дела у Чернавского пошли в гору, а слухи о моих возможностях со страшной силой стали циркулировать по всем этажам радио и телевидения. Со всех сторон меня стали одолевать просьбами. Просили кто квартиру, кто круиз, кто что… Я откликался, но обещания давал уклончивые. Это, однако, придавало мне еще больший вес и загадочность. Один нервный помреж даже подбежал ко мне и, схватив за пуговицу, спросил на ухо:

— Что говорят у вас относительно перспектив советско — американских отношений? Какова наша позиция?

Подобные доверчивые идиоты делали мою жизнь еще более прекрасной. Если бы я был Хлестаковым, я бы мог одолжить у всех столько денег, что их бы хватило до конца жизни. Но, во-первых, мне нужны были не деньги, а песни, а во-вторых, надо было возвращаться домой — отсутствие московской прописки тормозило прием на работу к Чернавскому. Напоследок я еще раз позвонил Попову, светски обсудил виды на урожай, намекнул на скорую встречу с Самим и отбыл с твердой уверенностью, что этот разговор будет иметь хорошие последствия.

Я не ошибся. Человек, единожды попавший в орбиту высоких государственных взаимоотношений, обречен оставаться в ней, даже если и не хочется.

А я очень хотел.

И меня заметили.

Вскоре мне с почты принесли телеграмму, извещавшую о том, что вместе с фонограммой и костюмом я обязан прибыть в Одессу на борт теплохода "Грузия" для участия в съемках передачи "Утренняя почта". Новости в селе разносятся быстро, и меня провожали с таким почетом, будто я удостоился ордена Ленина. Но еще более горячо меня встретили в одесском порту. Прямо в тени Дюка я был заключен в объятия редактора "Утренней почты" Натальи Высоцкой, которая доверительно сообщила, что на борту "Грузии" собран весь цвет советской эстрады. В частности, Ирина Понаровская, Крис Кельми, Катя Суржикова, Александр Серов, Алексей Глызин и другие. В общем, компания хоть куда. Но я был среди них сильнейшим. Мне отвели самую комфортабельную каюту, и капитан отдавал мне честь. Кроме того, Наташа Высоцкая, перед которой трепетали все кандидаты в знаменитости, сообщила, что всем отведено по пять часов съемки, а мне — целые сутки.