Анатолий Федорович Кони в Петербурге-Петрограде-Ленинграде - В Сашонко

- Что следствие? - поинтересовался Кони дня через три у Лопухина. - Нет признаков политического преступления?

- Нет. Это дело простое и пойдет с присяжными, которым предстоит случай отличиться.

Но "простое дело" было совсем не простым, и свидетельств о политическом характере преступления тоже имелось более чем достаточно. Однако правящие круги желали видеть его именно таким, то есть простым, или, иначе говоря, чисто уголовным, а не политическим. Почему?

За спиной двадцативосьмилетней Веры Ивановны Засулич был уже немалый опыт революционной работы. Родилась она в бедной дворянской семье на Смоленщине. Окончив немецко-французский пансион в Москве, она поступила писцом к мировому судье в городе Серпухове и, работая там, познакомилась с идеями революционного народничества, которые увлекли ее. Семнадцатилетняя девушка приняла решение посвятить свою жизнь служению народу, стать революционеркой.

Засулич переехала в Петербург. Днем - работа в переплетно-брошюровочной мастерской, вечером - посещение лекций и собраний, по воскресеньям преподавание в школе для рабочих, где ей довелось познакомиться со многими видными революционерами-народниками. И чтение, чтение, чтение, углубленное самообразование.

Сергей Нечаев, игравший видную роль в студенческом движении, организатор заговорщического революционного общества "Народная расправа", пытался вовлечь Засулич в свою организацию, но она не поверила в нечаевские идеи, в организацию не вступила, хотя и дала Нечаеву свой адрес. Это кончилось для нее арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Потом - камера в Литовском замке, ссылка, проживание в Харькове под надзором полиции, переход на нелегальное положение, активное участие в деятельности киевского народнического кружка "Южные бунтари", разгромленного затем жандармами. Избежав на сей раз ареста, Засулич осенью 1877 года вновь перебралась в столицу и, работая в подпольной типографии, принадлежащей организации "Земля и воля", со своей подругой Марией Коленкиной, с которой вместе и проживала, начала готовить покушение на градоначальника Трепова.

"Дикий поступок Трепова с Боголюбовым был последней каплей, переполнившей чашу горечи как в моей душе, так и в душе товарищей и давшей нам ту закалку, которой ранее у нас, мечтавших лишь о счастье всех людей, не было", - писал в своих воспоминаниях видный участник революционного движения 70-х годов Н. А. Морозов, являвшийся очевидцем расправы с Боголюбовым. Эти слова можно с полным правом отнести и к Вере Ивановне Засулич.

Итак, выстрел Засулич в градоначальника имел совершенно четкую политическую подоплеку, а не был единственно актом мести за надругательство над Боголюбовым и уж, конечно, не был он заурядным уголовным деянием одиночки. Как явствует из воспоминаний революционеров-семидесятников Михаила Фроленко и Евтихия Карпова, покушение на Трепова готовилось также группой Фроленко. Но Засулич опередила.

24 января 1878 года, в то время как Засулич отправилась в канцелярию градоначальства, ее подруга и соратница Мария Коленкина, вооруженная таким же револьвером, тоже вышла "на дело": ей предстояло казнить В. А. Желеховского, товарища обер-прокурора Сената, выступавшего обвинителем на процессе 193-х (процесс над революционерами-народниками, проходивший в Особом присутствии Сената. В итоге 28 человек были приговорены к различным срокам каторжных работ, более 70 - к другим наказаниям). "Желеховский - воплощенная желчь, писал о нем Кони. - Узкий, малообразованный, он давно составил себе славу ярого (и, по-видимому, искреннего) обвинителя... В бытность мою прокурором в Санкт-Петербурге он пришел ко мне однажды, печалясь, что проиграл дело, но утешая себя тем, однако, что он все-таки "вымазал подсудимому всю морду сапогом"".

Неудивительно, что этот ничтожный и злой человек, почувствовав власть над судьбою почти двухсот обвиняемых, всячески изощрялся на процессе, строя на их несчастий "свой твердый облик "защитника порядка" и забрасывая их грязью, после того как более трех лет проморил их в тюрьме.

Когда Засулич поджидала в приемной градоначальника, Коленкина позвонила в квартиру Желеховского. Дверь открыл лакей.

- Мне нужен господин прокурор, - решительно потребовала Коленкина.

Лакей, ничего не ответив, пошел с докладом и пропал. В квартире начался переполох. Коленкина ждала. Потом лакей вернулся и не очень уверенным голосом сказал, что господина прокурора нет дома. Коленкина поняла: лакей лжет. Но... в это время в дверях передней появились жена и дети Желеховского. Они с большой тревогой, испуганно уставились на странную посетительницу, интуитивно почувствовав опасность, исходящую от нее, и как бы заслоняя собою дорогу внутрь квартиры, к тому, кто был нужен незнакомке. Их взгляды, их растерянные лица, на которых были написаны страх и мольба, спасли жизнь прокурору. Коленкина не смогла выдержать этой сцены. Сердце ее дрогнуло. Она повернулась и ушла.

Несколько месяцев спустя та же Коленкина, при аресте ее по делу организации "Земля и воля", оказала решительное вооруженное сопротивление и была приговорена затем к десяти годам каторги.

Кстати, о том, что арестованная Засулич действовала в тот день не одна, жандармы знали, однако никаких попыток арестовать Коленкину не предпринимали. Почему? История не дала ясного ответа на этот вопрос, но, вполне возможно, дело было и в том, о чем речь пойдет ниже.

"В тупой голове Палена, - пишет Кони, - образовалась idee fixe (навязчивая идея - франц.) - вести это дело (т. е. дело Веры Засулич. - В. С.) судом присяжных для какого-то будто бы возвеличения и ограждения этого суда от нападок. Всякий намек на политический характер из дела Засулич устранялся avec un parti pris (с предвзятым намерением - франц.), и с настойчивостью, просто странною со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам. Я думаю, что Пален первоначально был искренне убежден в том, что тут нет политической окраски, и в этом смысле говорил с государем, но что потом, связанный этим разговором... он уже затруднялся дать делу другое направление... Во всяком случае из следствия было тщательно вытравлено все, имевшее какой-либо политический оттенок, и даже к отысканию несомненной сообщницы Засулич... не было принято; никаких серьезных мер..."

Выстрел Веры Засулич произвел большое впечатление в русском обществе. По свидетельству Кони и других современников, никто не высказывал ни малейшего сочувствия Трепову: его взяточничество, насилия над городским самоуправлением вызывали всеобщее негодование и осуждение.

Что касается отношения общества к Засулич, то тут мнения разделились. Но вот что характерно: одни рукоплескали, другие сочувствовали, третьи не одобряли, однако никто, отмечает Кони, не видел в Засулич "мерзавку", как именовали ее в салоне графа Палена, и, рассуждая разно о ее преступлении, тем не менее никто не швырял в нее грязью.

Следствие о покушении на Трепова было окончено в последних числах февраля. На 31 марта назначили его слушание в окружном суде при открытых дверях.

Незадолго перед тем граф Пален пригласил к себе Кони.

- Можете ли вы, Анатолий Федорович, - спросил он, - ручаться за обвинительный приговор Засулич?

- Нет, не могу!

- Как так?!-точно ужаленный, воскликнул Пален. - Вы не можете ручаться? Вы не уверены?

- Если бы я был сам судьею по существу, то и тогда, не выслушав следствия, не зная всех обстоятельств дела, я не решился бы вперед высказать свое мнение, которое притом в коллегии не одно решает вопрос. Здесь же судят присяжные, приговор которых основывается на многих неуловимых заранее соображениях. Как же я могу ручаться за их приговор?

- Не можете?! Так я доложу государю, что председатель не может ручаться за обвинительный приговор, я должен доложить это государю! - В голосе министра зазвучала угроза.

- Я даже просил бы вас об этом, граф, так как мне самому крайне нежелательно, чтобы государь возлагал на меня надежды и обязательства, к осуществлению которых у меня, как у судьи, нет никаких средств. Я считаю возможным обвинительный приговор, но надо быть готовым и к оправданию, и вы меня весьма обяжете, если скажете государю об этом, как я и сам бы ему сказал, если бы он стал меня спрашивать по делу Засулич. Единственное, за что я могу ручаться, это за соблюдение по делу полного беспристрастия и всех гарантий правильного правосудия.

- Правосудие! Беспристрастие! Но ведь по этому проклятому делу правительство вправе ждать от суда и от вас особых услуг.

- Граф! Позвольте напомнить вам слова известного французского юриста, обращенные к королю: "Ваше величество, суд выносит приговоры, а не оказывает услуг".

Потом министр еще раз пытался оказать давление, и весьма сильное, на председателя суда, но вновь получил достойную отповедь от Кони, для которого не существовало в правосудии ничего выше беспристрастия, законности и чести, исключающих саму возможность "услуги" правительству или кому другому, какими бы соображениями они при этом ни руководствовались.