Анатолий Федорович Кони в Петербурге-Петрограде-Ленинграде - В Сашонко

Обостряющееся противоречие между самодержавием и развивающимся по капиталистическому пути обществом сделало неизбежным новый революционный подъем, причем его социально-экономическая база значительно расширилась. Заявили о себе рабочие, число которых стало заметно увеличиваться вместе с бурным ростом заводов и фабрик, строительством железных и шоссейных дорог, сооружением мостов, жилых зданий. Но массы еще не были готовы к тому, чтобы сознательно участвовать в революционной борьбе. Отстаивать их интересы и чаяния - такую миссию взяла на себя разночинская, народническая интеллигенция, эта, по выражению того же Шелгунова, "поднимающаяся кверху часть народа, имеющая в нем свои корни".

Первой приметой нового революционного подъема стали студенческие волнения зимой 1868/69 года, совпавшие с выступлениями крестьян. А далее он все нарастал и нарастал, пока в конце 70-х годов в России не сложилась снова революционная ситуация. Началось так называемое хождение в народ разночинской интеллигенции, причем движение это приняло массовый характер. Призыв, впервые прозвучавший со страниц герценовского "Колокола": "В народ! К народу!", нашел широкий отклик. Идея приобрела реальную силу.

Естественно, все это обеспокоило и напугало правительство, которое и так после неудавшегося покушения Каракозова на Александра II пребывало в постоянной тревоге. 7 июня 1872 года царь утвердил проект графа Палена об учреждении Особого присутствия правительствующего Сената для рассмотрения всех серьезных политических дел. С этого дня проект получил силу закона. Он стал важным шагом в судебной контрреформе. Большая часть политических дел была изъята из общего порядка судопроизводства. За 1873-1878 годы из 52 политических процессов 37 проходили в Особом присутствии Сената.

Однако ни предпринятые правительством строгие карательные меры, ни крайнее ужесточение приговоров, выносимых обвиняемым на политических процессах, не смогли унять мощную революционную волну, испугать и укротить тех, кого Герцен назвал молодыми штурманами будущей бури. Они еще не составляли массу, но это уже были не одиночки, как в начале века декабристы. Сотни и тысячи революционеров поколения 70-х годов противостояли царизму, вели мужественную, самоотверженную борьбу за уничтожение самодержавия и остатков крепостничества.

Хотя народники 70-х, как, впрочем, и 60-х, ошибались в своих поисках путей к социализму через крестьянскую общину, хотя непосредственной цели своей они не достигли, да и не могли достичь, они были глубоко убеждены в том, что единственное средство достижения поставленной цели - в революции, и только в ней. Несомненно, их "жертвы пали не напрасно, - писал В. И. Ленин, несомненно, они способствовали - прямо или косвенно - последующему революционному воспитанию русского народа".

6 декабря 1876 года на площади у Казанского собора состоялась демонстрация, возбудившая немало толков и споров в столице. Она была организована членами революционной организации "Земля и воля", делавшими тогда свои первые шаги. Ее цель - публично выразить протест против карательных мер правительства, заявить о создании новой революционной организации. В демонстрации участвовали человек триста - четыреста учащихся и рабочих, причем последних было большинство. С речью выступил совсем еще молодой Г. В. Плеханов. Полиция разогнала демонстрантов. Тридцать два человека были арестованы, в том числе бывший студент А. П. Боголюбов (революционный псевдоним А. С. Емельянова).

Дело о демонстрации на площади у Казанского собора разбирало Особое присутствие Сената. Перед судом, проходившим в течение недели, с 18 по 25 января 1877 года, предстали двадцать один человек, из них четверо, включая Боголюбова, получили большой срок каторжных работ (десять-пятнадцать лет), а одиннадцать человек были приговорены к ссылке в Сибирь.

Месяц спустя то же Особое присутствие разбирало дело революционеров-народников, названное процессом 50-ти. Процесс этот произвел огромное впечатление на общество, особенно произнесенными на суде речами рабочего-ткача Петра Алексеева и Софьи Бардиной - членов "Всероссийской социально-революционной организации". Общественное мнение явно склонялось на сторону обвиняемых. Интересно, что адвокат А. Л. Боровиковский, который был также талантливым поэтом, друг и коллега А. Ф. Кони, посвятил женщинам, проходившим по этому процессу, стихотворение, Тургенев целовал фотографические карточки "святых", а умирающий Некрасов посвятил участникам процесса строки: "Смолкли честные, доблестно павшие, смолкли их голоса одинокие".

О том, как выглядело судоразбирательство в Особом присутствии Сената, каковы были его "объективность" и "беспристрастность", свидетельствует такой характерный эпизод, описанный Анатолием Федоровичем Кони в его воспоминаниях.

В феврале 1877 года у принца П. Г. Ольденбургского состоялся вечер для воспитанников и преподавателей учебных заведений, состоявших под его покровительством. Присутствовали Александр II и все министры. К Анатолию Федоровичу подошел сенатор Б. Н. Хвостов, взял его за локоть.

- Как я рад, что вас вижу, - сказал он. - Мне хочется спросить вашего совета. Ведь дело-то очень плохо! - Какое дело?

- Да процесс пятидесяти... Я сижу в составе Особого присутствия, и мы просто не знаем, что делать. Ведь против многих нет никаких улик. Как тут быть?

- Коли нет улик-так оправдать.

- Нет, не шутите, я вас серьезно спрашиваю - что нам делать?

- А я серьезно отвечаю - оправдать!

- Ах, боже мой, я у вас прошу совета, а вы мне твердите одно и то же -оправдать да оправдать. А коли оправдать-то неудобно?!

- Ваше превосходительство, - выведенный из себя, раздраженно произнес Кони, - вы сенатор, судья, как можете вы спрашивать, что вам делать, если нет улик против обвиняемого, то есть если он невиновен? Разве вы не знаете, что единственный ответ на этот вопрос может состоять лишь в одном слове-оправдать! И какое неудобство это может представлять для вас? Ведь вы не административный чиновник, вы судья, вы сенатор!

- Да, - сказал Хвостов, нисколько не смущаясь, - хорошо вам так, вчуже-то, говорить, а что скажет он? - И сенатор мотнул головою в сторону императора, беседовавшего с министром юстиции графом Паленом.

- Кто, государь? - спросил Кони.

- Ах, нет, какой государь! Какой государь? Что скажет граф Пален?!

Вот так. Где уж там законность, где правосудие, если непременно надо было угодить - и даже не государю, а господину министру!

13 июля 1877 года произошло событие, которому суждено было иметь весьма серьезные последствия - и для причастных к нему людей, и для истории страны. Когда в тот день Кони вернулся из Петергофа, где жил на даче, к себе домой, в здание Министерства юстиции, ему сказали, что дважды приезжал и спрашивал его генерал-адъютант Трепов, поджидал довольно подолгу и в конце концов уехал, оставив записку, с просьбой, если возможно, приехать к нему откушать в пять часов.

Федор Федорович Трепов был в то время петербургским градоначальником, которого ненавидел едва ли не весь Петербург. Кони удивился: какая срочная необходимость возникла у градоначальника видеть его? Но вскоре к нему зашел один из знакомых юристов и рассказал, что произошло в тот день утром в доме предварительного заключения на Шпалерной.

Приехав туда часов в десять по каким-то делам, градоначальник встретил во дворе гуляющими вместе арестантов Кадьяна, Петропавловского и Боголюбова (Емельянова) -того самого, что был схвачен после Казанской демонстрации и затем приговорен к пятнадцати годам каторги. Он ожидал исполнения приговора. Все трое поклонились градоначальнику, но тот этого не заметил (или не захотел заметить).

- Почему подсудимые гуляют вместе? - раздраженно спросил он майора Курнеева, управляющего домом предварительного заключения. - Разве могут лица, сидящие по одному и тому же делу, гулять вместе?

Тогда Боголюбов, приподняв шапку, вежливо сказал: - Я по другому делу.

- Не с тобой говорят! - отрывисто крикнул Трепов.

- Как его фамилия? - снова обратился он к майору.

- Боголюбов.

- Осужденный?

- Да, так точно.

- В карцер его! - распорядился градоначальник, вызвав таким распоряжением недоумение даже у сопровождавших его лиц, и проследовал дальше.

А Боголюбов пошел на другую сторону прогулочного круга - так что они неизбежно должны были встретиться вновь. И когда он поравнялся с градоначальником, тот, увидев его, закричал:

- В карцер! В карцер! Шапку долой! - и выбросил вперед руку, чтобы сбить шапку с головы заключенного.

Боголюбов, полагая, что генерал хочет его ударить, резко отпрянул. Шапка с его головы отлетела в сторону, а Боголюбов, потеряв равновесие, пошатнулся и едва не упал.

Эту сцену видели из окон многие заключенные, почти сплошь политические. Им показалось, что градоначальник ударил Боголюбова: со стороны все выглядело именно так.